Князь Изгой (СИ) - Серебров Яр - Страница 41

— Лепота! — только и сказал он, едва дыша. — Тако можно и дурну слюду красить.

— Можно целиком, а можно, добрую слюду прозрачной оставить, а на дурной рисовать.

У Богдана глаза ещё больше стали:

— А облезать сей клей не будет?

— Приходи завтра, покажу пластину, та почитай вторую седмицу в воде, под самым солнышком, лежит. Ламп же, ранее цветня[2] не жди. Не успею. И вот ещё, ежели будешь какой слух про них пускать, показывать, объявляй за простую лампу не меньше пяти рублёв, да два на десяти, за изукрашенную. Позже, дам тебе рисунки цветные с ними.

— Ох-ох, — синхронно выдали Добрын с Богданом.

— А вы что думали? Токмо бронзы, да слюды в ней на два рубля. В богатые же серебро, да каменья треба.

Насчёт себестоимости малость приврал, но в целом продавать дёшево нет смысла, тем более, в городе, где есть большой торг с иноземными купцами. Года не пройдет, как где нибудь в Нижней Саксонии или в Персии копию сделают. Сливки надо снимать сразу.

— Княже, — заговорил до того молчавший Добрын, — нити на удуманных тобой вальцах больно гладкие, да пригожие. И толстые есть, и тонкие, словно паутинка, а всего числом их два на десяти. Городские ковали по серебру и меди их с руками оторвут. Разумею, гости иноземные не откажут. Позволь с Богданом поутру в град наведаться. В сим деле, много лучше его ведаю.

— Добро. Бери образцы, да езжайте. Ежели и впрямь за нити цену хорошую дадут, отчего не продать? Гривны, они лишними не будут. А нет, так меняй те на серебро два к одному, а на медь, пять к одному. Можно из злата сии нити сладить, за долю малую, — добавил я после небольшой паузы.

— И велика ли та доля? — оживился Богдан.

— Токмо, четвёртую часть возьмём.

— Не пойму тебя, вроде, по всем ухваткам князь ты природный, но и в торге многих за пояс заткнёшь. Как сие быть может?

— Усушка, утряска, да в шлак при плавке много уйдёт, — добавил я, слегка улыбнувшись.

Глава 14

Белёв. Усадьба знатного боярина.

Фрол обошёл крепкий, высокий тын, за которым можно и осаду выдержать, и через массивные ворота попал в широкий двор, замощённый плахами. Тама царила обычная бытовая суета: кабальные холопы боярина занимались лошадьми, таскали сено, обжигали бочки и готовили вкусную снедь да мясное хлебово. Богат боярин. Терем выше, чем у самого тысячника.[2] Едва завидев его подошли кмети в доброй броне и велели следовать за ними. Прошли кружным путём, поднялись на второй этаж. Вой обыскал и, отобрав засапожный нож, приоткрыл тяжёлую дверь, пробасил:

— Проходи. И смотри тама у меня, не балуй!

В горнице стояла полутьма, которую едва разгоняла свеча в самом углу. В конце стола, на пузатом ларе, положив ногу на ногу, сидел его наниматель в новомодных татарских сапогах красного цвета со слегка загнутыми носами. Кафтан малинового цвета едва сходился на животе, длиною же до самых пят, да с отложным воротником, вышитым золотом. Зарукавья изукрашены червлёными нитями да разноцветным шёлком и серебром, богато усыпаны жемчугом и лалом. Пояс, то пояс! Из чиста злата! На главе высокий атласный колпак, отороченный соболиным, а не бобровым, как у прочих бояр, мехом. «Чисто петух деревенский», сплюнул про себя Фрол. Повстречайся такой на тёмной дорожке, своего бы не упустил. Токмо глупо кусать руку, что тебя кормит. И опасно, ибо Берислав настоящая голова Белёва. Вовсе не княжеский приказчики али баскак. Аки змей он нити в руках держит. И в Глухове, и в Москве, и в самом Сарае его люди есть. Бают, у самого дерюги Глуховского в почёте.

— Проходи, Фрол, не стой столбом, — брезгливо бросил Берислав бывшему разбойнику, которого много лет назад выкупил из ямы.

— Сделал дело как обговаривали али нет?

— Не сумневайся, боярин. Князь ныне на дне речном рыбу кормит. Всё обставили, как договорено.

— Добро. Ушёл кто из кметов?

— Всякое может быть, мы князя ночью нагнали, он то с малой дружиной оторвался. Уйти в Новосиль хотел, да мы его у старого брода ожидали. Уж больно удобно место, снега тама немного. Значится…

— А меч? — боярин перебил его, схватился за кафтан и хищно подался вперёд всем телом. — Меч княжеский нашли?!

— Прости, боярин. Князь люто бился. А како смерть нашёл, конь и рванул в чисто поле. Не смогли разом поймать, а после лишь князя и нашли. Тьма, хоть глаз выколи. Искали, но… — Фрол, развёл руками.

— Ладно, — боярин откинулся назад, — по весне пусть по погостам пройдут. Авось прознают, не находил ли кто меч добрый. Ежели вызнает кто, положу рубль. Новгородский. С полтиной! — добавил Берислав. — Вот ещё. Давеча человек от рязанского князя заходил. Обспрашивал, можно ли кметей, что у града полонили выкупить. Токмо ты знаешь, куда мы их определили.

Фрол коротко кивнул.

— Отвечал тому, что мол знать не знаю, где вои сии, — продолжал Берислав. — Да токмо он не дурак. Пошёл по голытьбе, да по корчмам слухи обирать.

— Да и пусть. Мало ли чего в корчме бают. У нас комар носу не подточит.

— Нет! — как обрубил боярин. — Не с руки с пронским князем бодаться. Ежели прознает лишнее, крылья то под самый корешок подрежет. Вся торговля по Оке встанет. Кто же ведал, что князь у зятя воев взял. Эка вышла несуразица.

— Ясно.

— Почто тебе ясно?! — заорал боярин дурным голосом. — Человек сей, в Рязань не должен возвернуться!

— Сделаю! Не подведу!

— Так-то. Токмо не у нас. Бают, на тарусском берегу много татей ныне озоруют. С хитринкой произнёс боярин. Обставь всё по уму. Ежели надо, приплатим.

— В Таруссе значится? — Фрол задумался. — Знаю пару нужных людишек. Через них и обделаем, а нет, так и сами сладим.

— Добро. Ступай с миром, — боярин протянул туго набитую калиту. — Прошка обскажет, где гость тот остановился…

Зима шла на убыль. Потеплело, и бабы всё чаще и чаще встречались у калитки обсудить последние новости да «перемыть косточки» особо странным персонажам, и таковой во всей Ивани был один. Прохор, гость заезжий с Погоста на море. Не все и про далекий Новгород слыхивали, а уж что говорить про погост на краю света.

— Бают, что море то, где Прохор живёт, Белым кличут.

— Отчего сие, Рада?

— Оттого, что снегом то покрыто круглые лета. Бают, что тама и медведи не таковые как у нас, а былые аки заяц!

— О-о-о-х.

— Бают и то, что тама рыбы живут громадные. Больше струга! От носа до хвоста четыре на десяти шагов.

— Иди ты! Небылицы то.

— Какая небылица, Глафира, — в разговор вступила третья собеседница.

— Самолично видала, как прошлую седмицу Прохор под лёд нырял.

— Тако и дом у него ледяной, и купель. Давеча мужики баяли, Прохор к Водяному с подношением нырял.

— Да-да! — заголосили бабы соглашаясь с ней.

— А мой то Микола что удумал. Самолично в купели той после бани окунался. Глаголит, что лепо.

— Ох что деется, что деется. Доведет Прохор наших мужиков до греха. Мало того что кудесничает, да дымы вонючие по деревне пускает, тако ешо и устои рушит.

— А и зря вы на него наговариваете. Не ты ли первая к бочке с водой бежишь? А твому сыну, Глафира, кто сани подарил? Не Прохор ли? А кто вам рыбы дал богато?

— Замолчи! Бесстыдница!

— Где-то видано, чтобы баба в ледяном доме работала, да на колесе бесовском пряжу тянула?!

— Да она на него глаз положила!

— А тебе и завидно, да? У самой то видать жжёт под понёвой, а то я не вижу, как ты брови углём подводишь, когда молоко Прохору в избу носишь. Дуры вы бабы! Колесо сие я самолично кручу. На особый крючок жму ногой, оттого оно и крутит споро. И пряжу тяну впятеро быстрей, чем прежде! Так — то. Прохор же мужик знатный, токмо по повадкам больше на боярина смахивает, чем на гостя.

— А тебе откуда знать, каковы у боярина повадки?

— А ну стой, Емелька! — отвлеклась одна из женщин. — Поди немедля к тётке!