Две луны (СИ) - Румянцев Евгений - Страница 7

— То случайно получилось. — с легкой тенью смущения на лице ответил Хунг. — Местный заяц в силок попался. Потом дрова собирал. Услышал писк. Подошел. Гляжу, они… Принес сюда. Жалко стало, ведь дети!

— То есть, этот маленький гаденыш еще и не один, а их целая орда? — Испуганно поглядел на лежанку Муня.

Край шкуры зашевелился, из — за нее показалось морда второго котенка, настороженно глядящая на людей.

— Хорошенькие, — хмыкнул Петр и аккуратно присел на другой край шкуры.

— Я с ними спать не собираюсь! — категорически заявил Муня. — Может вы, китайцы, и привыкли почивать в обнимку с дикими зверями, но я не хочу вскакивать ночью от того что мне ласково лицо обгладывают персонажи из Красной Книги. Все, берем зайца и идем наружу готовить и рассказывать новости нашего Юрского парка.

— Так нету. — Еще смущеннее вымолвил Хунг.

— Что нету?

— Зайца нету.

— А где он?

— Так котят накормил. Они мясо уже есть начали. Голодные были. Все, что осталось, там. — И он показал на камни внизу, между которыми на мышином помете лежали остатки заячьей головы с одним ухом.

— Ты, ты… — Муня не нашел, что сказать и только махнул рукой и сразу вскрикнул от боли в ней, забыв, что именно эту руку и расшиб при падении. Тогда он сел на ближайший большой камень и обреченно уставился в потолок грота.

— Ладно, у нас еще пайки есть. — примирительно сказал Петр. Мы лески немного купили, еще силки соорудим. Может, поймаем кого. Пошли наверх, кипятку хоть сделаем.

— Они вышли из грота и начали разжигать костер. Занятие это было нудное и долгое. Надо было кому-то встать на четвереньки, принять известную многим позу, приложить кусок сухого мха к налобнику в том месте, где у него находился пьезоэлемент, искрой воспламенить мох, ну а дальше, как обычно. Раньше насчет этого не парились, налобник просто стаскивали с головы, но теперь, помня про объявление на площади, пришлось извращаться по полной. Только с четвертой попытки и с помощью известной матери, произносимой только в самых крайних случаях, мох задымился и появились первые робкие язычки пламени. С котелком тоже было не все гладко. Хунгу, пока лежал и залечивал раны, притащили содранную с деревьев кору, напоминающую березу, и он смастерил из нее котелок. Но вода, естественно, щедрыми каплями просачивалась через щели, неумело сделанные человеком. Тогда ему набрали смолы с каких-то хвойных деревьев, и он полдня смолил стенки. Потом еще сутки это застывало. Вышла корявая посудина, напоминающая маленькое лукошко. Вода все равно маленько капала, но закипятить ее уже было можно. А на горький привкус коры со смолой старались не обращать внимания, все равно по сравнению с холодной водой это был громадный рывок вперед. Пока вода закипала, троица робинзонов нарвала больших листьев и разложила на них брикеты пайков. Муня надкусил один, показавшийся ему чуть больше по размерам и сплюнув, выругался.

— Еще и просроченное всовывают, гады. И так в дикарей превратили!

— Петр тоже отломил оттуда кусочек, лизнул его и недоуменно оглядел концентрат. Потом еще лизнул.

— На бульонный кубик смахивает. Вот, смотри, торец весь им смазан. — Он еще раз попробовал и уверенно заявил — Точно, кубик. Это, наверно, брикет из тех, которые за ранг дали. И это прекрасно! Надо соскоблить слой кубика и у нас появится соль.

— Почему горькая? Стрихнину добавили? — Муня тоже лизнул и в очередной раз скривил лицо.

— Может у них она вся такая. Морскую воду опресняют, а от примесей не очищают, — предположил Петр.

— А еще может быть, что особям третьего сорта очищать не положено. Нас тут все равно держат за подопытных кроликов, чего напрягаться то. И так сойдет. — Муня возмущенно засопел и начал пересказывать Хунгу перечень всех неприятностей, услышанных ими в поселке.

…- В-общем, дорогой наш башкир, — закончил рассказ Муня, — все это отвратительно пахнет. Сами они из-за Зова не могут по нормальному колонизировать планету, облучение, или как оно там называется, мешает. Поэтому мудро решили сделать это чужими руками. Натащили сюда разных отсталых, по их мнению, рас и смотрят что у тех получится. А чтоб они не выеживались, набрали отовсюду с этих планет уголовников с большими сроками, ну кого не жалко. И в довесок устроили шоу «за стеклом». Все пишут себе через налобники, а нам, актерам, избежать этого никак. Снимешь налобник — он не предупредит, и во время Зова тебе хана. Я не удивлюсь, если у них еще тотализатор есть на то, кто быстрее сдохнет. Америкосы со своими «голыми и напуганными» просто сявки перед этим вселенским беспределом.

— Интересно, а на Землю это транслируется? — задумчиво произнес Петр.

— О, ну тогда нам полная торба кизяков за воротник. Человеки издревле жаждут новых зрелищ по уничтожению и истязанию себе подобных. А тут комитета по защите сыновей с матушки Земли не наблюдается, все во главе с Гретой Тунберг на полях Европы ошиваются в поисках зеленой справедливости, зарабатывая себе на круассаны с икрой. После изнасилования себя начальством всегда приятно посмотреть, как другим еще хуже. Еще бы, каждый раз становиться раком, чтоб только костер развести. И две! Карл! Две долбанных монеты за простую пластиковую кружку. А за целого вкусного поросенка, за которым бегаешь козликом полдня по горным склонам, три! Идеальное рабство, причем абсолютно добровольное.

— Никто тебя не просил в тюрьму сесть. И сюда лететь. Воли захотел — так вот она такая… И я — не башкир. — кореец снял закипевшую воду с костра. — Ты сам дурак, Муня.

— А ты? Ты не дурак?

— Тоже дурак. Жизнь такая вся. Из дураков и состоит. А умные, они все там. — И он показал пальцем на небо.

— Как мне кажется, умных то и нет. Человек все время чего-то хочет. Все время ему чего-то не хватает. Когда все хорошо, то это очень плохо. Вот и пускается во все тяжкие. И неважно кто он. Давайте лучше поедим, а то у меня кишки уже к хребту прилипают. — и Петр, обрезав осколком ножа слой соленого кубика, принялся разламывать брикет.

После еды робинзоны занялись благоустройством грота. Площадку под спальное место слегка расширили и укрепили, наносив на края камней и заложив бутом и глиной щели между ними. Дорожку наверх расчистили от мха и сделали ступеньки. Шкуру кинули на склон сушиться, еще раз тщательно ее осмотрев на предмет всяких червяков. Еще до экскурсии в поселок они ее весь вечер скоблили от всего лишнего, но воняла она по — прежнему жутко. Котят попытались перекинуть к шкуре, но те яростно шипели и убегали от людей вглубь грота, не даваясь в руки. Мышей, гроздьями висящих под сводом грота в другом углу, решили не трогать. Они им особо не досаждали, лишь на закате и рассвете, когда вылетали и влетали на свою ночную охоту, носились по гроту, пугая своих двуногих соседей. Обложили камнями костровище. Наконец то лагерь стал напоминать стоянку вполне себе цивилизованных неандертальцев среднего периода, не хватало только наскальных рисунков с бегущими оленями и страшных женщин с сосущими и вечно хныкающими детьми, постоянно теребящими отвислые материнские сиськи. Вроде работы не были глобальными, но, когда закончили, уже начало темнеть. Потом посидели немного у костра за ленивыми разговорами и ужином, скоротав остаток вечера. Утром решено было сделать силки и попрочесывать местность в поиске звериных троп и еще чего-нибудь полезного, потихоньку делая увеличивающиеся круги вокруг лагеря. Хунг нашел место, где, по его мнению, теоретически кучковались зайцы. Он долго нюхал всякие какашки и уверенно сказал, что тут они с разных времен. Пришлось возвращаться к костровищу за силками, которые они не догадались взять заранее. Пока кореец ходил их ставить, Петр с Муней поднялись выше по склону и вышли на место, где лес заканчивался и начинались голые склоны, поросшие травой. Вершина была еще где-то далеко и сегодня было лень идти дальше. Во второй половине дня, снова рыща всем составом, они исследовали склон ниже стоянки и почти сразу уперлись в непроходимый на вид обрывистый склон с лесом и непролазным кустарником. Не став там ломиться, повернули в сторону склона, по которому поднимались из поселка в лагерь. Не дойдя, нарвались на кабанов и позорно от них бежали. Зрелище самца, достигающего полутора метров в холке, с маленькими злыми красноватыми глазками и небольшим зловещим рогом над пятачком за мгновение высушило их влажные мечты об удачной охоте, и драпали они с того места минут двадцать в темпе спешащего в парк прямо по клумбам городского парка автобуса. Отдышавшись, обнаружили себя неподалеку от края небольшого поля, переходящего метров через двести в другой большой лес с громадными деревьями, похожими на ели. Время до вечера еще позволяло немного погулять и пройтись через него. Вот это чуть их и не сгубило. Поле было покрыто кустами травы в человеческий рост, среди которой попадались особо красивые с узорчатыми листьями растения с белыми пышными соцветиями наверху и пьянящим, сладким с горчинкой ароматом. Раздвигая их руками, люди прошли уже большую часть поля, когда почувствовали необъяснимую усталость и сонливость. Ноги стали ватными, и им так хотелось лечь отдохнуть, аж до рези в глазах. Муня даже так и сделал, но Петр, почуяв неладное, пнул его ногой и заставил идти дальше. Ближе к концу поля ноги совсем отказывались идти, в голове появился шум бегущей воды и дальше уже ковыляли чисто на волевых. Муня опять пытался лечь, тогда кореец схватил его за шкирку и потянул за собой. Правда, хватило его метров на десять — пятнадцать, и дальше худого и длинного Муню волок Петр, хотя и его не хватило до конца поля. Кончилось тем, что, бросив парня на поле, они кое — как выбрались в лес. Лесная прохлада освежила их, шум в голове исчез и, вернувшись, они притащили туда же Муню. Он бессвязно что-то бормотал и пытался кого-то разглядеть, бессмысленно вращая сужеными зрачками. Дыхание его было редким, а изо рта тянулись ниточки слюней. Парни не знали, что делать и просто сидели рядом, с опаской следя за его состоянием. Через какое-то время, тянувшееся вечность, Муня вполне осмысленно открыл глаза, несколько минут осматривался вокруг, а потом недоуменно спросил: