Кровь, которую мы жаждем (ЛП) - Монти Джей - Страница 14

Он носит один и тот же одеколон с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать, и он засел в моем мозгу с тех пор, как я впервые почувствовала его запах. Сначала он немного напоминает цитрусовые, запах свежевысушенного льна с нотками лимона, но я также чувствую запах леса, землистую пряность, которая напоминает мне лес после дождя.

Такой чистый, но с изюминкой, которая так идеально ему подходит.

Мой желудок скручивается, а между бедер возникает тупая пульсация, когда я думаю о том, как он собирался сегодня утром и накидывал эту рубашку на плечи. Наверняка он тщательно перелистывал свой ящик, выбирая эту из сотен.

А поскольку он принимает душ после тренировки, его сущность смешивается со сном. Остаточный запах, прилипший к его коже, въелся в рубашку, когда он ее натягивал.

Обе мои руки сжимают материал, проникая пальцами в мягкость, пока я размышляю о том, насколько твердым будет его тело под рубашкой. Обычно я поступаю так с несколькими свитерами, которые без ведома брала из его шкафа в общежитии. Ночью, когда я свернулась калачиком в своей постели и одна.

Знание того, что я нахожусь снаружи, где меня могут увидеть, должно охладить мое желание, но это только усугубляет его. Все, о чем я могу думать, это что, если он знает, что я здесь?

Неужели он не почувствовал, как ткань соскользнула с резинки его шорт? Он даже не обернулся, чтобы посмотреть, просто продолжал идти. Он знал, что я здесь, и специально уронил его? Это был какой-то подарок? Знает ли он, что я делаю с его одеждой в тени своей комнаты?

Стягиваю рубашку с лица, зацепив при этом нижнюю губу. Мой язык проводит по ткани, деликатно покусывая ее. Я продолжаю стягивать ее вниз, через горло и грудь, сильно вдавливая в кожу.

Знаю, что прикосновения Тэтчера были бы порочными, грубыми и давящими во всех нужных местах. Пальцы впиваются в мою кожу и зарываются внутрь, вытаскивая кровь на поверхность. Боги, чувствовать его худое тело, твердое и жесткое, прижатое к моему собственному, возвышающееся надо мной с дикой похотью в льдисто-голубых глазах.

Я чувствую себя каким-то животным, помечающим свое тело его запахом, надеясь, что если я потрусь об него достаточно сильно, он впитается в мою кожу и уже никогда не покинет ее.

Моя правая рука скользит под переднюю часть моих эластичных шорт, а другая подносит его рубашку к моему лицу, прижимая ее к лицу, чтобы я могла вдыхать его запах. Подушечки моих пальцев касаются моего ядра, обнаруживая, что я намокла, и вырывая вздох из моих легких.

От шока, который пульсирует в моем животе, у меня подгибаются пальцы на ногах. Мое тело на грани, оно в отчаянии думает о своей любимой фантазии. Желание — это эмоция, которую я испытываю редко, а когда испытываю, то всегда к нему.

Я жажду его, каждой его части. Даже те измученные части его самого, от которых другие бегут. Я хочу выпустить его демонов из оков, чтобы они могли поиграть с моими. Чувствовать его тело, чтобы именно его пальцы яростно терлись о мой клитор, подталкивая меня к освобождению.

То, что я позволила бы ему делать, то, как я позволила бы ему обращаться с моим телом, — это напрягает пружину, свернутую в моем животе. В глазах мелькают красные вспышки, образы его, стоящего на коленях у моих ног, когда кончик лезвия вонзается в мое внутреннее бедро.

— Тэтчер. — Я произношу его имя как молитву, представляя, как будет чувствовать себя его нож на моей плоти.

Знаю, что единственная причина, по которой он прикасается к людям, — это желание резать. Лезвия — это продолжение его рук, и я бы позволила ему разрезать меня, разрезать на куски и с радостью истекала бы для него кровью.

Я практически чувствую поток крови, стекающий по моей ноге, и жар его рта, когда он ловит каждую каплю красного, вытекающего из моей раны, облизывает и очищает рану языком, глядя на меня отрешенными глазами. Оргазм овладевает моим телом, вырывая удовольствие из моей сущности без предупреждения и оставляя мне один прощальный образ.

Тэтчер смотрит на меня с ухмылкой, окрашенной в красный цвет моей крови, обхватив мои дрожащие бедра, когда я бьюсь в конвульсиях от толчков моего освобождения. Она прокатывается по моему телу и успокаивает мои больные конечности.

Я впиваюсь зубами в ткань его рубашки, ощущая пряный запах одеколона на языке. Заднюю поверхность бедер жжет, когда я поднимаюсь навстречу руке, стремясь к большему давлению. Больше скорости. Больше его. Больше всего.

Неспокойное дыхание сбивается с моих губ, а когда я открываю глаза, мой бред исчезает. И адреналин от моей кульминации вытекает, как сдувшийся воздушный шарик.

Все покидает меня. Образы и ощущения, за которыми я гналась. Все исчезает, и я снова остаюсь безжалостно одинокой. Девушка, которая проходит через двери и коридоры без оглядки.

Призрак.

Призрак, который преследует единственного человека, который когда-либо видел ее. Единственный, кто помог ей почувствовать себя не такой одинокой.

Тот, ради кого она убила человека.

ГЛАВА 4

Сделка со смертью

Тэтчер

Правило номер двенадцать из «Руководства Генри по убийству» : никогда не опаздывай. Одна секунда опоздания — на двадцать минут ближе к поимке.

Изменил все его правила. Все они были исправлены и чередовались в соответствии с моими потребностями. Я сделал их лучше. Отцы должны устанавливать правила в доме: убираться в своей комнате, мыть посуду за матерью, всегда надевать презерватив — основные нормы, которым должны следовать молодые мужчины.

Единственное правило, которому он меня научил, — это как эффективно закончить чье-то существование, без устали вдалбливая каждое правило в мой мозг, как будто я никогда не забуду, как это выглядит, когда кого-то режут. Неважно, сколько их было и насколько они были нелепы, я помнил их все.

Но теперь они не его, чтобы учить. Они мои, чтобы отшлифовать.

Правило номер двенадцать из «Руководства Тэтчер по убийству» : никогда не опаздывай, если только это не модно.

Я не мог изменить печальную истину, что мой отец был основой всех моих извращенных желаний. Часть меня всегда будет принадлежать ему, это злое семя, загрязнившее все хорошее, что моя мать могла дать мне в утробе матери. И вместо того, чтобы попытаться излечить это зло, он взращивал его.

Культивировал его, как одну из своих драгоценных роз. Поливая мое любопытство к человеческому телу, освещая всю безнравственность внутри моей души и вычеркивая из моей жизни всех, кто пытался приблизиться.

Хотел, чтобы я был сам по себе.

Одинокой. Слабый. Кусок нетронутой глины, которую он мог бы вылепить.

Он должен был быть единственным ресурсом в моей жизни, и я не мог нуждаться ни в ком, кроме него. Вот почему с тех пор, как познакомился с парнями, я держал нашу близость в секрете от отца. Только когда его задержали, они впервые приехали в дом моих бабушки и дедушки.

Может быть, поэтому моя преданность так сильна, поэтому она так важна для меня. Я прятал их от монстра, защищал их, невзирая на последствия, потому что уже тогда знал, что они похожи на меня.

Вроде того.

Никто не похож на меня.

Но в каждом из них есть это ядро порока, эта тьма, с которой они не могут справиться, а меня с детства учили, как контролировать свою. Я нужен им, чтобы показать им сдержанность, научить их, как укрыть любой мерзкий голод, который у них есть, держать его в себе, пока не станет безопасно его выпустить.

Хаос, живущий в каждом из нас, не должен быть безрассудным и могу показать им, как сдерживать его, как существовать с ним, не позволяя ему поглотить их целиком.

Я иду вдоль ограждения из цепей вдоль линии леса. Запах соли жжет мне глаза, и я уже чувствую песок в волосах. Когда я нахожу щель в металле, уверен, была сделана Руком, который отказался развивать хоть какую-то форму самоконтроля, я отодвигаю ее и проскальзываю, стараясь не зацепить рубашку.