Белый крестик - Миллер Андрей - Страница 3

Никаких мистических деталей это всё ещё не проясняло, а Инсаров начинал терять терпение. Кто, вообще говоря, за ним послал? Вроде как сам местный следователь… к нему-то Пётр Дмитриевич и обратил вопрос, призывающий рассказать о странных обстоятельствах. Тем более что околоточный выглядел слишком взволнованным для толкового изложения таких тонких фактов.

— Всё это, ваше высокоблагородие, кажется очень странным, но показания совпадают, и кровь…

— Я прошу вас: к делу. Странным меня не удивишь.

—Городовые утверждают, что ранения налётчика однозначно были смертельными. Два попадания в грудь, одно в лицо, признаков жизни не наблюдалось. Вон там, ближе к тротуару, можете видеть следы крови, отдельные от остальных. Это его кровь, без сомнения. Возле неё тела не обнаружили.

— Хотите сказать, что…

— Что налётчик будто бы ожил, почти сразу после видимой смерти. Городовые божатся: когда он поднялся — раны на лице уже не было. Словом, открыл огонь… наши к такому были не готовы, разумеется. Двоих наповал, одного тяжело ранил, ещё одного легко. Неплохо стреляет, подлец…

— И главное, что самому пули не страшны… — протянул Инсаров. — Если верить словам городовых, конечно.

Околоточный, кажется, немного оскорбился. Недовольно повёл усами, свёл брови, недобро блеснули глаза. Как так — подозревать его людей во лжи! Но следователь всегда обязан быть скептиком: даже если видел собственными глазами такое, о чём ни в одной книжке не прочитаешь. Вполне логичные сомнения Петра Дмитриевича поколебал служащий сыска:

— Есть кое-какие свидетельские показания: менее подробные, чем результаты опроса полицейских, но общую картину происшествия они подтверждают.

Вот теперь Инсарову было о чём задуматься. Довелось ему за годы службы встречать всяческую чертовщину. Посему сама идея, что некое существо может не бояться (или, по крайней мере — почти не бояться) обыкновенных пуль, не была в новинку.

Но кем бы ни являлись существа, преступления этакая порода обыкновенно совершает другие. Отнюдь не дерзкие налёты бандой на ювелирные салоны с целью наживы. Петру Дмитриевичу столь банальный мотив казался едва ли не более удивительным, чем околоточному надзирателю с молодым следователем — сама история об ожившем после пули в лицо бандите.

Опять-таки: меткая стрельба — редкое свойство для сущностей, чья природа лежит за пределами обычного понимания. Нет, бывало в практике старого следователя и нечто подобное. Вспомнить тех нигилистов с отрезанными руками, давнишнее его дело о чемодане: по сути, тоже банда. Необычные свои качества получившая от своеобразного потустороннего организатора. Но всё же подобный почерк для «странных преступников», делами которых Инсаров столь часто занимался уже не первый десяток лет — скорее исключение.

— Необычно это всё…

Инсаров ещё раз осмотрелся, теперь — уже зная картину произошедшего. Отдельные следы крови, ближе к арке, в которой скрылись преступники… Судмедэкспертом следователь не был, но его опыта вполне хватало, чтобы понять: очень похоже на результат выстрела в голову. Так и расплескалось по мостовой содержимое черепа… с подобными ранами не живут, это ясно — как Божий день.

Ещё несколько луж крови почти сливались в одну огромную, очертаниями неуловимо что-то напоминающую: животное какое-то, может быть… Буквально в шести шагах от места, где упал налётчик. Если он начал стрелять неожиданно, шансов у городовых практически не было. Пётр Дмитриевич живо представил эту картину: вероятно, вот здесь стоял полицейский, первым получивший пулю. Затем бандит стрелял в того, что стоял левее…

Его размышления прерывал молодой следователь:

— Доложить о прочем? Результаты опроса свидетелей, осмотра салона? Сами желаете взглянуть?

Инсаров потёр пальцами виски: одной рукой это делать было не очень удобно, но в другой он держал трость, деть которую пока некуда. И сердце покалывало… какая-то тревога. Уж лучше бы его вызвали сюда понапрасну — приятная прогулка никогда не повредит! А теперь прекрасный осенний день был испорчен очередным злодеянием, в котором наличие потусторонней природы весьма вероятно.

Значит, снова тяжёлый труд. Бессонные ночи. Пётру Дмитриевичу иногда казалось, что он уже слишком стар для подобного. Однако вместе с этой тревогой и предвидением трудностей начинал ощущаться азарт — столь знакомый старому следователю.

— Пётр Дмитриевич?..

— Да-да… господин следователь… — фамилия молодого человека почему-то вылетела из головы. — Я осмотрю. А вы пока рассказывайте. Беру я дело под контроль, беру… куда же деваться.

Совершенно некуда. Если рассказ городовых не был байкой, то кому же ещё в Петрограде распутать подобное дело? Кто, если не Инсаров?

Глава третья: в которой Пётр Дмитриевич кое-что понимает о Николае Степановиче

Гумилёв нисколько не приукрасил: водка и правда была очень приличная. Вообще-то Пётр Дмитриевич пил очень мало. Не оттого, что ему это не нравилось: просто много лет назад, после гибели жены и ребёнка, едва удалось выбраться из совершенно отвратительного запоя. С тех пор следователь сделался осторожным с выпивкой.

Николай Степанович тоже пьяницу не напоминал, в отличие от многих поэтов. Да и вообще, на поэта он походил мало. Возможно, до фронта был другим — но теперь чувствовался в нём именно военный. Сразу ясно, что кресты-то не за красивые глаза дали. И тем более — не за стихи.

— Вы, Пётр Дмитриевич, не торопитесь?

Спешка, как говорил когда-то Инсарову отец, потребна только в одном случае: при ловле блох. В иных обстоятельствах суетиться не следует, а уж при работе следователя — не следует вдвойне. Так что нет, он нисколько не торопился.

— Я буду откровенен. — сильное заявление для свидетеля. — Не уверен полностью, однако всё же догадываюсь, по какому именно делу вы ко мне пришли. Могу ли я рассказать вам всё? Посмотрим. Но спешить не хочется. Вы, господин следователь, позволите сначала мне задать вам вопрос?

Гумилёв присел в кресло напротив Инсарова, а между ними поставил маленький табурет, на котором теперь располагался графин. Можно было сесть за большой стол, конечно; но это сделало бы разговор более формальным. Желай следователь подобного, он просто вызвал бы поэта в Департамент. Так что Бог с ним…

— Задавайте, конечно. Вы не на допросе, Николай Степанович: я пришёл для беседы. Она предполагает, так сказать, равенство.

— Хорошо. Вы человек довольно известный. Я не очень-то интересуюсь криминальными хрониками, но кто не слыхал об Инсарове? О вас, Пётр Дмитриевич, не только в газетах пишут: также ходят слухи. И я желал бы проверить один… говорят, вам часто приходилось сталкиваться с делами, скажем так… мистического свойства. Это правда?

— Да. — Инсаров не стал уточнять, что именно такое сейчас и расследует.

— Очень хорошо. Это значит, что вы правильно поймёте меня. Так сложилось: и я повидал на своём веку довольно странные вещи. Такие, о которых и стихов писать не станешь! Вот за чаркой водки поговорить — это можно…

— Это было в Африке?

— Там всё, пожалуй, началось.

— Расскажите.

Петру Дмитриевичу действительно было интересно. Волей-неволей потустороннее давно сделалось для него важной сферой интересов. Можно сказать, одной из профессиональных. Сколько странных дел он раскрыл? И ещё больше — пытался расследовать, ведь удача улыбалась не всегда. Отчего бы не послушать?

— Во время своей первой экспедиции в Абиссинию я только слышал всякие байки… Может, что-то и видел сам, но не могу поручиться, что при этом пребывал в трезвом рассудке. Совсем иное дело — моя вторая экспедиция. В особенности всё, что случилось после Харара, куда я пришёл с караваном. Африка и прежде казалась загадочной, но когда я попал в Шейх-Гуссейн… это было уже другое.

Что-то о Хараре и Шейх-Гуссейне Инсаров смутно припоминал. Откуда? Ах, да: те самые подчинённые, что зачитывались стихами. Определённо, эти названия в поэзии Гумилёва фигурировали. Конкретных строчек следователь, конечно, не вспомнил бы.