Скандальная любовь - Джойс Бренда - Страница 2

И вообще, разве можно требовать от женщины, затянутой в корсет, какого-то другого поведения, кроме как чинно сидеть да улыбаться, едва дыша? Женщина в корсете не сможет побежать, поскакать верхом, ей трудно улыбаться и даже думать. Женщина в корсете — это сама скромность и сдержанность.

Николь задержалась на минуту перед зеркалом, состроив себе гримасу. Она была недовольна своей внешностью. «Ну а что же ты ожидала, — спросила она свое отражение. — Быть меньше ростом? Быть блондинкой? Что ты собой представляешь, дурочка? Уж если люди…»

Дверь открылась.

— Вы меня звали, мэм?

Николь покраснела. Еще не хватало, чтобы слуги застали ее разговаривающей сама с собой…

— Да, Ани, отнеси, пожалуйста, мои бриджи Сью Анн. Колено на левой штанине надо заштопать.

Николь улыбалась, пока Ани не вышла из комнаты. Потом, нахмурившись, снова посмотрела в зеркало. Она была темноволоса и высока. Черные как смоль волосы, и этот рост, и смуглый цвет лица она унаследовала от отца и ничего — от белокурой миниатюрной матери. Не будучи занудой, Николь все же постоянно сетовала, что ее волосы не были хотя бы каштановыми.

Ей следовало бы попросить Ани сделать ей прическу, а не выдумывать историю с бриджами, подумала она, запуская расческу в густые, волнистые, длинные до талии черные волосы, с которыми не могли бы справиться и две пары непривычных рук. Но звать служанку уже было поздно, и Николь завязала волосы лентой. Леди Аддерли и Вортингтон все еще ждали. Задерживаться далее было бы уже грубостью. Николь быстро вышла из комнаты, слетела вниз по лестнице, забыв, что она в юбке, затем пошла быстро, но спокойно и грациозно, совсем как леди. Внизу в зале та постояла немного, внушая себе, что гости пришли всего лишь навестить ее, что такие приемы молодые леди устраивают ежедневно. Торопливо идя по коридору, покрытому мраморными плитами, она думала о том, что было бы очень неплохо, если бы с ней сейчас была графиня Драгмор. Она бы смогла дать ей много дельных советов. Но Джейн с Региной, младшей сестрой Николь, были в Лондоне. Регина не захотела сидеть в деревне в то время, когда сезон балов в полном разгаре. Николь не возражала против того, что родители хотели выдать замуж сначала ее младшую сестру. Сама она, может быть, вообще никогда не выйдет замуж.

Николь задержалась с дверях большой, светлой, выдержанной в желтых тонах гостиной. Девушки, сидевшие на диване, обитом ситцем, мгновенно прекратили беседу. Одна была блондинка, а другая — жгучая брюнетка, обе голубоглазы. Они пристально рассматривали Николь. Смешно, но она вдруг почувствовала себя каким-то экзотическим существом, которое изучают через лупу, но это чувство быстро прошло. Она вошла улыбаясь:

— Как это мило, что вы посетили нас.

Обе девушки встали. Они не скрывали своего любопытства, плавно подплывая к высокой Николь для приветствия. Девушки были никак не выше пяти футов, и Николь чувствовала себя башней, возвышающейся над их маленькими фигурками.

— Леди Шелтон, — сказала блондинка, — я леди Маргарет Аддерли, а это моя подруга леди Стаси Вортингтон.

Все формальности были соблюдены, и Николь предложила им сесть на диван. Сама села в кресло, обитое парчой. Стаси рассматривала ее, пожалуй, слишком откровенно.

— Вы ничего не знаете о герцоге? — возбужденно спросила Маргарет.

— Герцоге Клейборо? — спросила Николь, думая при этом, что вряд ли он мог иметь какое-то отношение к этим молодым особам.

— Да! — засветилась восторгом Маргарет. — Он получил в наследство Чепмен-Холл. Вы представляете, он теперь ваш сосед.

— Разумеется, — сказала Николь и почему-то слегка покраснела. Она знала о герцоге только то, что он прибыл в Чепмен-Холл, а это всего одна миля от ее дома.

— Он мой кузен, — объявила Стаси Вортингтон. Она заявила это с самодовольной улыбкой, как будто быть кузиной герцога очень почетно.

— Вам так повезло, — нашлась Николь.

Стаси не уловила сарказма и важно продолжала:

— Мы знаем друг друга с детства.

Николь улыбнулась.

— Он сейчас у себя в имении, — сказала Маргарет, — а в эту пятницу мы в его честь даем бал-маскарад в Тарент-Холле. Во всяком случае, мы должны его встретить как полагается. Я уверена, что если бы граф и графиня были дома, они взяли бы на себя честь быть хозяевами этого бала. Но поскольку их нет, то моя мама решила это сделать сама.

Стаси, улыбнувшись, продолжила:

— Мы знали, что вы здесь, а не в Лондоне. Вероятно, было бы очень неправильно, если бы мы не пригласили вас. Вот зачем мы здесь!

Николь поразило не только то, что сказала Стаси, но и то, как она это сказала. Ее приглашали в довольно грубой манере. По сути дела, было заявлено, что приглашение вынужденное. Более того, Стаси упомянула, что Николь не ездит с родителями в Лондон, как это делают незамужние девушки из знатных семей. Подтекст состоял в том, что Николь в Лондоне не принимают.

— О! — простонала в ответ Николь, прекрасно понимая, что ее унижают в ее собственном доме. Она редко выходила в свет, фактически уже несколько лет не появлялась в обществе. Знала ли эта женщина об этом? Очевидно, знала. Все знали.

— Конечно, вы придете? — Стаси любезно улыбалась. — Не так ли?

Николь не смогла улыбаться. Ей брошен вызов. А ей казалось, что та давняя история уже забыта.

— Так как? — Стаси продолжала улыбаться.

Николь были неприятны обе женщины, она видела, как они ждут от нее отказа. Ведь приглашение сделано не из дружеских чувств, а по формальным соображениям: все-таки она дочь графа Драгмора.

— Разумеется, я буду, — гордо произнесла Николь.

— Придете?! — не сдерживая удивления, спросила Маргарет.

Злость охватила Николь. Она не понимала, что от нее хотят. Ясно только одно — ей брошен вызов.

— До пятницы, — произнесла Николь, приподнимаясь с кресла.

Когда женщины ушли, Николь пожалела о своем решении. Но как можно было не принять этот вызов?

После того давнего скандала Николь стала объектом отвратительных сплетен и измышлений. Это было очень больно, но она продолжала вести себя так, словно ничего не произошло: ходила с высоко поднятой головой и не обращала внимания на сплетни. А когда скандал стал затихать, Николь со всеми распрощалась и перестала выходить в свет.

Ей нравилось вставать вместе с солнцем, целый день проводить верхом на лошади, присматривать за имением вместе с отцом и братьями. Николь любила семью, Драгмор и была вполне довольна своей жизнью. Правда, она скучала, когда Регина уезжала в Лондон и вела там светскую жизнь: одевалась в сказочные наряды, посещала балы, танцевала, встречалась с молодыми людьми. Николь порой тоже хотелось быть там. Регина всегда считалась красавицей, царицей бала, а Николь — никогда. Ее разглядывали, шептались за спиной, вспоминая скандал. Стоило только себе это представить, и всякое стремление к светской жизни исчезало.

А сейчас она не только должна идти на бал, но на сей раз это придется делать в одиночку. Ей еще не было тридцати лет, а до этого возраста леди не должна появляться на балу без сопровождения. Но она пойдет на маскарад одна. Раз уж вызов брошен, она пойдет обязательно. Будь она немного благоразумнее, она, как и подобает молодой леди, выбросила бы из головы Стаси Вортингтон и осталась бы дома. Но…

В ней всегда было что-то дикое, первозданное. Близкие люди говорили, что это у нее от отца, хотя тот был иного мнения. В свои двадцать три года Николь была достаточно зрелой, чтобы признать за собой эту черту характера. Именно эта дикость заставила ее принять вызов, брошенный Стаси, и наперекор здравому смыслу влекла ее на маскарад.

Николь всегда терпеть не могла правила и условности, которым подчинялись женщины ее времени. Слава Богу, что она была не одинока в этом. Таких бунтарок было очень мало, но они встречались. Предполагалось, что женщины ее круга могли заниматься только очень изысканными делами, достойными леди, — аранжировкой цветов, акварельной живописью, музицированием. Когда Николь было восемь лет, ее пытались обучить этим искусствам. Но уже тогда эти занятия приводили ее в бешенство. Она никак не могла смириться с тем, что ей надо сидеть и рисовать розы в то время, когда ее братья Чед и Эд вместе с отцом верхом на лошадях объезжают Драгмор, заезжают на фермы и на скотный двор. Конечно, ее заставляли заниматься благородными женскими делами, но она делала это с большой неохотой и буквально преследовала отца и братьев просьбами взять ее с собой — вольность, неслыханная для хорошо воспитанных девушек! Все свое детство и отрочество она сожалела, что не родилась мальчишкой. Если она не мчалась куда-нибудь с братьями верхом, то сидела дома и читала. Читала все — от сентиментальных стихов Байрона до трактата Джона Стюарта Миллза «О правах женщин». Родители не задумывались о ее мальчишеских наклонностях до тех пор, пока она не стала девушкой. Тогда они стали стараться не замечать ее поведения, нарушавшего принятые в светском обществе условности.