Поправка курса (СИ) - Щепетнёв Василий - Страница 49

— Можно снимать пластырь?

— Сам отвалится. Впрочем, можно.

Фёдоров деревянным шпателем соскоблил остатки пластыря — его и было-то немного, десятая часть золотника, — и собрался протереть кожу спиртом.

— Вы не возражаете, коллега? — опять ироническое «коллега».

— Какова крепость спирта? — спросил я.

— Семьдесят градусов.

— Для младенческой кожи избыточно. Используйте воду, коллега. Обыкновенную кипяченую воду. Тёплую.

Фёдоров хмыкнул, но спорить не стал. Фройлян Мюллер подала требуемое, доктор смочил ватку водой и тщательно протер ягодицу наследника.

Поучаствовал. Мы пахали.

Остатки пластыря он, конечно, отдаст на анализ. Или сам попробует проанализировать, Фёдоров — человек пытливый. Только ничего интересного он не найдёт. Нет пока технологий.

Этот пластырь будет применяться ещё не скоро. В двадцать третьем веке, в поселениях пояса Койпера. Там каждая жизнь — великая ценность, и потому все младенцы вакцинируются подобным способом. И теперь цесаревичу не грозят недуги. Детские инфекции, взрослые инфекции, генетические болезни — вероятность их проявления сведена к нулю. Оптимизация генома, оптимизация иммунитета. На Земле? Нет, на Земле подобную вакцинацию не применяли. Считали, что не след мешать естественному отбору.

Государь выглядел разочарованным. Видно, ждал чего-то значительного. Дым, гром, молнии. Или, по крайней мере, сложные манипуляции, даже операции — немедики считают, что только операции и важны, а остальное так, то ли шарлатанство, то ли психология. Назначишь обывателю пилюли, он выздоровеет, и скажет — да, я себя вылечил. Пилюлями. А врач так, ненужное приложение к пилюлям, только деньги тянет. В другой раз прямо за пилюлями в аптеку и пойду.

— Ваше Императорское Величество, успокойтесь. Всё прошло замечательно.

— Но как понять — помогло, нет?

— Если желаете — утром можете определить время остановки кровотечения. Уколоть пальчик скарификатором и замерить, когда кровь остановится. Обычно минуты за три.

— Уколоть пальчик?

— А можно и не колоть. Просто — жизнь покажет. Повторяю — успокойтесь. Всё будет хорошо.

Я, конечно, малость приврал. Даже не малость. От комиссарской пули, от снаряда взбесившегося броненосца, от падения аэроплана в Атлантику пластырь не спасёт, но это уже не медицинская проблема.

— Полагаю, младенцу нужно кушать. Кушать и спать. Моё присутствие излишне, так что…

— Да, да, разумеется, — Николай наклонился к ребенку. Тот погукал весело, и обрадованный император пощекотал ему животик.

Вот и славно.

— Неужели вы, барон, считаете, что я поверю в ваш пластырь? — сказал Фёдоров во время переодевания в цивильные одежды.

— Неужели вы, господин Фёдоров, считаете, что для меня имеет значение, верите вы, или нет? Опыт — критерий истины. Вы будете наблюдать младенца, будете наблюдать ребенка, будете наблюдать подростка. И, не видя никаких признаков кровоточивой болезни, решите, что тогда — в смысле сейчас — ошиблись. Что не было у цесаревича никакой кровоточивости. Или что болезнь самоликвидировалась. Постараетесь внушить эту мысль Государю. Возможно, преуспеете в этом. И что?

— И что? — переспросил Фёдоров.

— И ничего. Цесаревич будет здоров, в этом и состоит мой замысел. Другого я не жду, да и не нужно.

— Вам не нужна благодарность Государя?

— Скажу так — я делаю это не ради благодарности. Собственно, о какой благодарности может идти речь? Станислав, Анна, Владимир? У меня уже есть ордена, я не служу, новых чинов не ищу. Графский титул — нет, чисто гипотетически? Но я уже говорил — я тридцать девятый барон в роду, мои предки бок о бок сражались с Ричардом Львиное Сердце. Деньги? Я богат, я распоряжаюсь миллионами. Так что мне достаточно обыкновенного спасибо.

Фёдоров опять хотел бы возразить — а нечем. Он не был титулованным дворянином, он не был богат, он жаждал орденов. Получит, всё получит. Богатая жена уже есть, Владимир, дающей право на потомственное дворянство, у него будет, он дослужится до действительного статского советника, штатского генерала. И станет официальным лейб-медиком. Социальные лестницы работают.

Но в чудеса верить не сможет.

Не дано.

Эпилог

12 марта 1905 года, суббота

Ялта

— Атос, Атос, вы же граф, а не мужлан! Улыбайтесь, когда кладете голову на плаху! — втолковывал Дофин Лихачеву, новому лицу в нашем дружном гадюшнике.

Атос улыбнулся — загадочно, словно видел перед глазами сценарий. Видел, конечно. По сценарию голова останется на месте: верные друзья в последнюю минуту привезут помилование, подписанное Людовиком Тринадцатым. Его Величество, помиловав мушкетера, отправил его в изгнание. И вместе с Атосом отправились в изгнание и его друзья — Арамис, Портос и, конечно же, д’Артаньян.

Куда отправились? В Московию! На службу царю Михаилу Федоровичу! И ждут их впереди невероятные приключения, жаркие баталии и русские красавицы. Вот так!

Я — сторонний наблюдатель. Дело идёт своим чередом, Дофин набрал силу и смелость, да и остальные тоже — ну, так пусть работают.

Замыслы Дофина обширны: к трехсотлетию Дома Романовых создать синематографический Мир Романовых. Но изображать не царей — это было бы непросто даже в отношении цензуры, — а их сподвижников и верных слуг. И путь ими для начала будут мушкетеры. Публика это любит.

Съёмка закончилась.

Мы с Булькой вернулись в «Пегас» и отправились привычным путем.

Что-то засиделся я в этом времени. Того и гляди, мхом покроюсь. Лететь по баллистической траектории на второй космической скорости от Земли к Прометею — то еще удовольствие. И двигатели лишний раз не включишь. Нет, горючего довольно, но орбита уже скорректирована, дополнительных маневров не требуется.

Но раз я по-прежнему здесь, следует соответствовать ситуации.

Планов у людей немало. Тяжелой промышленности в Крыму не место, а вот легкая нужна. Производство предметов потребления.

Построить в Ялте граммофонную фабрику. Механизмы из Франции, корпуса же свои, российские. Построить фабрику иголок — не только граммофонных, но и обыкновенных. И — запись и тиражирование грампластинок. Синематограф ещё долго будет нем, но публика желает слышать песенки мушкетеров — и готова за это платить. Будут, будут песенки… Уже пишут, чернила не успевают высохнуть.

Жан вез меня по привычному маршруту. Одному из трёх — я всё-таки не хочу быть слишком предсказуемым. Кефирное заведение. Русская Избушка. Обмен мнениями по поводу положения в столицах: в Петербурге всё спокойно, бастующие вернулись на рабочие места, в Москве же промышленники прибегли к локаутам: не хотите работать — и не надо!

Поражение в Мукденском сражении — вовсе не поражение, оно истощило силы противника, и теперь ему остается только капитулировать. Генерал японский Ноги, батюшки, уноси скорее ноги, матушки! А уж когда вступит в бой эскадра Рожественского, в войне будет поставлена не точка, а большой восклицательный знак!

Никаких сомнений.

В Доме Роз садовники готовятся к весне. Она уже близко, уже почти пришла, ялтинская весна. Булька давно её учуял, да и я, хоть и не собака, тоже ощущаю воздействие марта.

Заглянул Альтшуллер. Как там грибочки, интересуется. С грибочками полный порядок, скоро верну в грунт.

Поговорили о другом, о третьем. Очень много желающих поправить здоровье в санатории. Он показал письмо, написанное с чувством: «Если вы откажете мне в лечении, я застрелюсь!»

Я напомнил ему о подметных письмах молодого Никитина. Но если и в самом деле застрелится, волнуется Альтшуллер. Что ж, значит, таков его выбор, отвечаю я. Но как же так, сокрушался Исаак Наумович. А так, отвечал я. Жизнь такова, какова она есть. Не пытайтесь быть ангелом-хранителем. Во-первых, не получится, во-вторых, ангел обидится. Они, ангелы обидчивы, уж поверьте. У них свое ведомство, в которое другим хода нет. А у нас, у нас своё…