Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Правда, которую мы сжигаем (ЛП) - Монти Джей - Страница 2


2
Изменить размер шрифта:

— Тогда сделай это! Убей меня! — кричу я как в тумане, чувствуя каждую унцию этого. Утопая в нем. Позволяя ему полностью поглотить меня.

Я слышу его тяжелое дыхание, когда он перестает трясти меня, смотрю на человека, который когда-то научил меня бросать бейсбольный мяч, который носил меня на плечах, чтобы я мог видеть толпы людей, человека, который раньше смотрел на меня с отцовской любовью.

Теперь все, что я вижу в его глазах, — это налитые кровью страдания, которые я туда вложил. Страдания, которое я ему подарил. Я убил в нем ту часть, которая верила в счастье, в добро, во все светлое.

Это моя земля искупления.

Это то, что делает боль такой чертовски приятной.

Я знаю, что заслужил ее.

— Я ненавижу тебя, — рычит он. Слюна слетает с его языка и попадает мне в лицо. — Ты не кто иной как дьявол. Ты заплатишь за это, за все свои грехи.

Вот оно.

Мое дорогое прозвище. Его любимое для меня.

Дьявол.

El diablo3.

Люцифер.

Когда-то в детстве я был ангелом, до того, как меня лишили благосклонности и оставили гореть.

Раньше церковь была местом, куда я не возражал пойти. Когда мама была жива, и мы все были счастливы. Теперь я бы сгорел, проходя через дверь.

Мы остаемся там, смотрим друг на друга с достаточным презрением и яростью, чтобы привести в действие Нью-Йорк во время проклятого апокалипсиса. Глубокое дыхание и проклятая история, которую никогда не стереть из нашей памяти.

Я взял человека, который мыслит логически и аналитически, превратил его в нахального, импульсивного зверя. Я превратил его в более старую версию себя, мы оба оказались в собственной версии чистилища.

Я погубил своего отца.

И каждый день он заставляет меня расплачиваться за это. Своими руками, словами, религией.

Ревущий сигнал, кажется, возвращает его к здравому смыслу, когда я сглатываю, пытаясь протолкнуть сухость в горло.

— Добро пожаловать в клуб.

Я отталкиваю его руки от себя, когда он слезает с меня, оставляя лежать без руки, которая могла бы помочь мне подняться. Не то чтобы я думал, что он поможет мне, но это стоило того.

Даже в семнадцать лет я выгляжу выше его, когда поднимаюсь на ноги. Пара дюймов позволяет мне смотреть на него сверху вниз, мои волосы немного падают на глаза.

— В следующий раз у тебя хотя бы хватит смелости закончить эту гребанную задачу.

Его плечи вздымаются, когда он делает вдох, возвращаясь к реальности. Он идет на кухню, берет стакан с виски на столе, подносит его к губам и вливает себе в глотку.

Ирония всего этого в том, что он берет свою Библию с прилавка рядом с ним.

— Ты думаешь, что Бог поможет тебе, пока ты убиваешь свою печень? — чревоугодие занимает довольно высокое место в его списке того, что не следует делать.

Я могу быть ублюдком, но, по крайней мере, я не лицемер.

Полностью игнорируя мое заявление, он заявляет: — Не сомневайся в моей вере, сынок. И я не хочу, чтобы ты больше с ними тусовался. Сожжение той ивы было последней каплей, Рук. Ты понятия не имеешь, за какие ниточки нужно было потянуть, чтобы избавить тебя от этого.

Я усмехаюсь, хватаю свою толстовку со спинки дивана. Натягиваю ее через голову, тяну вниз по телу.

— Последней каплей. Первой соломинкой. Неважно, чувак. — повернувшись к нему лицом, когда иду задом, я широко раскидываю руки. — Ты не можешь удержать меня от них. Этого никогда не случится. Точно так же, как я не смогу помешать тебе опустошить всю бутылку сегодня вечером. Помни, я дьявол. Дьявол делает, что хочет.

Я не стану отрицать насчет дерева. Он знает, что я сделал это. Черт, все знают. Но без каких-либо доказательств, без свидетелей они ни хрена не могут сделать, и в этом вся прелесть.

Ходить, зная, что все видят во мне хаотичного поджигателя, от полиции до учителей — все они знают, кто я такой.

Антихрист — так меня называют. Собранный из чресл сатаны. Ад на планете Земля, или, в данном случае, ад для Пондероз Спрингс.

Я люблю это.

Как они хватаются за свои четки, когда я прохожу мимо. Шепчут «Аве Мария4», потому что просто взглянуть на меня — грех.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Мне нравится, что они знают все, что я сделал, и ничего не могут сделать, чтобы остановить меня. Ни сейчас, ни когда-либо.

Меня не остановить.

Нас не остановить.

И знаете, что? К черту это дерево.

Он смотрит на меня мертвыми глазами, полными отвращения.

— Меня от тебя тошнит, — он хватает горлышко своей бутылки из-под виски и входит в кабинет, не сказав мне ни слова, прежде чем я уйду.

Я дергаю ручку, с глухим стуком захлопывая дверь за собой, не пропуская ни секунды, пока иду по подъездной дорожке к машине Алистера. Тонированные стекла защищают от меня его ненавистную задницу, но я уже знаю, что за стеклом меня ждет постоянный хмурый взгляд, даже если он в хорошем настроении.

Проскальзывая на пассажирское сиденье, я откидываюсь на подголовник с глубоким вздохом. Наступает тишина, чувствую, как Алистер смотрит мне в лицо.

— Могу ли я чем-то помочь тебе, Колдуэлл? — спрашиваю я, все еще смотря вперед.

— Да, у тебя кровь на гребанном подбородке. Вытри это дерьмо, — он лезет в бардачок, бросая мне на колени салфетки.

Я легко беру их, вытирая подбородок. Красный окрашивает их почти сразу. Завтра порез будет лишь тупой болью, а через несколько дней я, вероятно, сдеру корку, чтобы снова почувствовать боль.

Если только он не ударит меня снова и не вскроет рану.

В любом случае.

— Я занимаюсь спаррингом с тобой почти через день. Ты можешь ударить его в ответ.

Потираю сильнее, чтобы убедиться, что все прошло, и отвечаю: — Я справлюсь.

Он качает головой, сворачивая с подъездной дорожки и направляясь к Пику, чтобы встретиться с остальными парнями. Последние несколько дней лета становятся черными, медленно приближается выпускной год в старшей школе, и я не жду, когда увижу так много лиц.

Я провожу девяносто процентов своего времени в окружении тех же четырех человек, и я хотел бы, чтобы так и оставалось.

Я тянусь к своим черным джинсам за пачкой Marlboro Reds вытаскиваю из нее одну сигарету.

— Дело не в том, что ты с этим справишься. Я знаю, что ты можешь выдержать удар. Это чертов принцип, Рук. Как ты собираешься просто сидеть сложа руки, пока твой отец выбивает из тебя все дерьмо?

Скомкав салфетку, сжав материал в кулаке и бросив его на половицу, я откидываюсь назад и закрываю глаза. По привычке я прокручиваю Zippo в пальцах, несколько раз прокручиваю ее, прежде чем зажечь кремень и поднести пламя к кончику.

— Как насчет того, чтобы позволить мне беспокоиться о моем отце, хорошо? Я в порядке. Еще один год, и мы уедем в колледж, далеко отсюда, — я вдыхаю дым глубоко в легкие.

— Я справляюсь с этим с самого детства. Я могу продержаться еще один год. Так что просто забудь это, братан.

Раздраженное ворчание наполняет машину, прежде чем я вижу, как он еще сильнее нажимает на педаль газа, и я едва успеваю моргнуть, когда скорость достигает восьмидесяти пяти и увеличивается. Если мы попадем в аварию, то погибнем.

Все в какой-то момент оказываются в одном и том же месте, на глубине шести футов. Неважно, как мы туда попадем.

Видите ли, мы все чувствуем одно и то же. Ну, все мы, кроме влюбленной задницы Сайласа.

Тэтчер, Алистер и я так чертовски хотим выбраться из этого города, что пролезли бы через колючую проволоку, чтобы добраться туда. Даже если это означает смерть. Мы выберемся из этого места. У каждого из нас разные причины, но все упирается в историю, которая с нами связана. Воспоминания, от которых мы никогда не сможем избавиться здесь, потому что этот город — могила.

Он душит прошлым, не позволяя двигаться дальше. Никогда не позволяя забыть.

— Я ненавижу, когда ты говоришь «братан». Это чертовски раздражает.

Я смеюсь, натягивая капюшон на голову.

— Да, ну, я ненавижу, когда ты ворчливый мудак, но это не изменится в ближайшее время.