Поганое поле. Возвращение (СИ) - Цзи Александр - Страница 19

От купания голышом в обществе Люции и прочих Отщепенцев я отказался, сославшись на усталость. Кира, насколько мне известно, тоже ушла в свой шатер задолго до окончания пирушки. Люция проводила меня укоризненным взором, но уже через минуту заливисто смеялась и хлопала по колену какого-то молодого ведуна с заплетенной в косички бородой.

После потасовки с Борисом у меня разболелись старые раны и появились новые — далеко не такие жуткие, как после свидания с Уродами. Однако плохо мне было не от ран, а от самой схватки и ее завершения. Не так я представлял себе месть Борису, ох, не так! В моем воображении у нас состоялась встреча в чистом поле, и я всаживал в него пулю, а после того, как он падал с лошади, я успевал сказать пару слов насчет Витьки… В реальности же получилось так, что я лупил его камнем по черепу на потеху массе людей и лупил-то как-то совсем хреново, раз он никак не вырубался… И все это ко всему прочему лицезрела Кира.

Она, конечно, ни единым жестом не показала, что хоть в чем-то меня винит. Борис сам выбрал меня в качестве противника. И он убил Витьку, хотя собирался пришить саму Киру. Она ненавидела брата, но чужие семейные дела — потемки…

Пока Викентий или кто-нибудь другой не объявил, что я должен присутствовать на очередном мероприятии ведунов, мы в спешном порядке забросили шмотки в мусоровоз (включая скейт, который чудом остался в целости и сохранности после того, как его поюзала толпа детишек). Разговаривать было некогда.

Кира оседлала гнедую лошадь, рыжая была в заводе. Я сел за руль мусоровоза (или гарбовоза, как его называли Отщепенцы) и понял, что соскучился по кабине, сидению и рулю. Наверное, так же чувствует себя дальнобойщик, который засиделся на одном месте и вот, наконец, снова забирается в родную фуру.

Неловкость перед Кирой, несмотря на все попытки урезонить собственную не в меру разошедшуюся совесть, возросла оттого, что Огнепоклонница-библиофилка ехала чуть позади, а не вровень с кабиной. Возможно, она это делала, чтобы не мешать мне лавировать между сопок. А может быть, и нет. Как бы то ни было, когда мы отъехали от Танаиса километров на десять, я нажал на тормоза.

Кира сразу же подъехала к кабине.

— Кира, я должен с тобой поговорить… — начал я, выглядывая в окно.

Она приподняла брови и почему-то обернулась назад, словно желая выяснить, не преследует ли нас кто. День выдался солнечный и жаркий — как, впрочем, и всегда в этих краях, — и Кира накинула на голову капюшон, который отбрасывал на лицо густую тень. Выражение лица трудно было прочесть, но вроде бы оно оставалось совершенно бесстрастным.

— Ты не держишь на меня зла? — бухнул я напрямик. — За то, что убил твоего брата? Если намерена высказаться, выскажись сейчас. Между нами не должно быть недомолвок — у нас впереди долгий путь вместе…

Кажется, неплохо изложил суть вопроса, подумал я, против воли вцепившись в руль. Все же нервничал, хотя, по сути, был прав во всем.

Секунду Кира пристально смотрела на меня. Потом резко выпалила:

— Ты его не убил!

Наступила моя очередь вздымать брови.

— Прости?

— Мой брат — живучий ублюдок. Мы не видели его смерть — его унесло течением.

— После удара камнем в висок и быстрого течения не выживешь…

— Ты сам говорил, что в Поганом поле возможно все.

Я прикусил язык. Верно, говорил — по поводу Витьки. А тело пацана мы как раз таки видели, и в нем не было признаков жизни. Что касается Бориса, то его хладным трупом полюбоваться не довелось.

— Все Отщепенцы сочли, что он мертв, — возразил я не совсем уверенно.

— Им просто плевать. А я не Отщепенка.

Я помолчал. Знойный ветерок обдувал раны на щеке, чувство было приятным и одновременно чуть болезненным. До этого момента я не сомневался, что Борис склеил ласты окончательно и бесповоротно. И задавался вопросом в стиле сопливой интеллигенции: испытываю ли я удовлетворение от мести? Нет, удовлетворения я не испытывал, но и подтачивающий со дня смерти Витьки гнев пропал без следа. Оставались лишь вина и тоска по другу.

— Ты серьезно считаешь, что он выжил? — спросил я.

— Рано считать его мертвым. Его уже не раз пытались убить. У нашего племени были враги — племя тех, кто поклонялся духу воды. Мы прозвали их Речными людьми и воевали с ними. Потом наши победили, истребив каждого представителя Речных людей… кроме двух, которые успели скрыться. Это был геноцид, если такой термин применим к одному крохотному племени, который, по сути, относится к тому же этносу, что и Огнепоклонники, но имеет другую религию. Эти два выживших напали на дружину, в которой был Борис, и сумели убить из засады почти каждого. Бориса сильно ранили — настолько сильно, что его сочли мертвым. Но он выжил, дошел пешком до наших деревень, а через год выследил и предал этих двух бедолаг страшной смерти на Вечном огне…

Я против воли поежился.

— Это они его обожгли, когда напали на дружину?

Кира поморщилась, будто вспомнив что-то омерзительное, и покачала головой.

— Нет, ожог у него с раннего детства. Может, он потому такой бешеный и неукротимый, что испытал страшную боль в юном возрасте…

Она снова поморщилась и уверенно добавила:

— Я его не оправдываю. Если копаться в детских травмах, то оправдаешь кого угодно, вплоть до полного морального урода. А это неправильно. У каждого человека есть выбор — стать Уродом или… собственно человеком.

Я одобрительно кашлянул, а Кира шумно выдохнула и коротко рассмеялась:

— Это я прочитала, конечно, не сама придумала. Но согласна с мыслью автора книги. А тебя я, Олесь, не виню. Ты не сделал ничего такого, за что тебя надо ненавидеть. Не бойся — я не ударю в спину.

Я начинал широко улыбаться, но от последних слов подавился воздухом.

— Да я не об этом! Я не боюсь удара в спину! В смысле, не потому, что я такой храбрый, а потому, что ты не ударишь!

— Я поняла. Но все-таки, Олесь… — Она помолчала, теребя в руках поводья. Лошадь под ней нервно потряхивала гривой, отгоняя мелких мушек. — Надо было его убить. В следующий раз не упусти шанс. Не повтори ошибку, которую допустили те двое Речных людей.

***

Добравшись до шестиугольной гравитационной дороги, мы поехали вдоль нее на запад.

На ходу особо не поговоришь: двигатель хоть и тихий, но хрустят колючие кусты под широкими колесами, топают лошади, и надо поглядывать вперед, чтобы не заехать в рытвину. Поэтому каждый думал о своем.

Не знаю, о чем думала Кира. Такой волшбой я еще не обзавелся. В-токи вокруг нее вились обычные, свойственные живым существам. Что бы ни творилось у нее в мозгу, сердце пребывало в относительном равновесии.

Все же я зря беспокоюсь, что гибель (или не гибель?) брата ее сильно расстроила. Не те нынче времена, чтобы по любому поводу пускать слезы и бежать к психологу. Или в магазин за крепким пойлом. Люди привыкают к ликам смерти и не парятся лишний раз.

Я, наконец, перестал заниматься фигней и думать о Борисе. Мысли устремились в будущее — самое оптимистичное.

Вот представим: все будет зашибись; я найду Витьку, воскрешу его или верну оттуда, где он сейчас; эндорфины (гормоны счастья) схлынут, и настанет время думать, как жить дальше. А как жить дальше? Какие преследовать цели? Нет ничего хуже, по-моему, бессмысленной и бесцельной жизни.

Наверное, надо будет осесть, построить ферму, засеять поля, укрепить периферию от нашествия незваных гостей вроде родичей Киры…

Хотя — зачем? Есть становища Отщепенцев, где меня ждут. Поселимся с Витькой и Кирой — если она захочет — возле полноводного Танаиса, станем жить-поживать, добра наживать. Я задумался. Две наложницы и Кира… А еще приемный сын! Ох и семейка у нас будет — закачаешься! Все же Поганое поле — это круто.

Подумав о плодородных полях, я по ассоциации переключился на комбайны Вечной Сиберии и Отщепенцев. Имелась, должно быть, и иная техника, произведенная Республикой Росс. Зачем россам отдавать свою технику в эти дикие страны? За какие деньги они ее продают — если вообще продают? Что если сиберийцы и Отщепенцы добыли ее даром?