Княжич Олекса. Сказ первый (СИ) - Архипова Анна Александровна - Страница 26

Лик Мусуда, выступившего вперед, заставил Ярослава надолго замолчать. Помрачнев, князь обвел взглядом находящихся во дворе дружинников, мимоходом зацепив безучастного ко всему княжича Ростислава, затем снова впился в три виноватые фигуры.

— Позволь, князь пресветлый, мне рассказать всё и по порядку… — заговорил Мусуд.

— Отчего же ты один собираешься рассказывать? Прямо сейчас и будете все вместе меня речами тешить, — оборвал его Ярослав жестко. — А я послушаю!

В горнице Ярослав заставил сына сесть рядом с собою, а Алдопия и Мусуда поставил перед лицом и каждого из них пристрастно допросил. Пришлось кормильцу и старшому выложить все как было — без утайки. Мусуд, желая выгородить Александра, к рассказу своему прибавил такие слова:

— Глупец я, человек неразумный! Александр замыслил мудрое и благородное дело, а я, как ишак, уперся и помешать ему вздумал. Слава богу, княжич огрел меня как следует витнем, чтоб разум ко мне вернулся! Поделом мне! Тебе, князь Ярослав, следует наказать меня за мою оплошность, чтоб впрок было.

— Наказать, говоришь? — переспросил князь спокойно.

— Да, княже, — подтвердил татарин.

— Ну что, Олекса, скажешь? — Ярослав повернулся к Александру. — Правду он говорит? Наказать мне Мусуда?

Княжич не отвел глаз в сторону и без страха ответил:

— За хорошую службу не наказывают, а одаряют. Мусуд ни в чем не виноват.

— Стало быть, Алдопий — виноват?

— Нет. Только я.

— Милостливый княже!… — попробовал было Мусуд что-то возразить, но Ярослав жестом велел ему замолчать.

— Ты схватил боярина Водовика, вместо того, чтобы тихо сидеть в засаде, после чего самовольно приказал трубить в рог — дабы прекратить сечу и ударил Мусуда, когда он хотел помешать тебе сблизиться с врагом и надавать клятв по моему имени, которые ты не имел свободы давать? Так было?

— Так, — кивнул мальчик. — Всё так.

Князь задумался на миг, потом приказал Алдопию и Мусуду выйти, затворить дверь и никого не пускать в горницу. Мусуд, побледневший от тревоги за Александра, медлил, не решаясь оставить княжича наедине с грозным отцом.

— Мусуд, тебе княжеское слово не указ?! — вскричал на него Ярослав. — Ступай вон!

Когда дверные створы за Мусудом закрылись, Ярослав поднялся с резного кресла и прошелся по горнице, заложив руки за спину. Сидеть, когда князь-отец стоит в полный рост, было непочтительно, поэтому Александр тоже встал — серьезный, готовый выстоять перед отцовским гневом и принять наказание.

— Сдается мне, я давал тебе, Олекса, слишком много свободы! — начал Ярослав ровно. — Ты думаешь, когда ты на волка ходил охотой — мне сие по душе пришлось? Быть может, ты решил, что — будь я в вотчине — то позволил бы тебе идти на него, пусть и в окружении хранителей и охотников? Ты так думал, а?

— Думал, — признал княжич.

— Зря думал! Я не стал тебя корить за самовольство тогда и ты возомнил, что можешь поступать как пожелаешь и впредь? Так?

Александр промолчал в ответ — ему нечего было сказать. Сказать «нет» — значило солгать, сказать «да» — усугубить вину.

— Ты дал мне слово, — напомнил Ярослав. — Ты обещал!

— Прости, отец, — пробормотал княжич и, наконец, не выдержав тяжелого отцовского взгляда, опустил голову. — Прости меня!

Ярослав приблизился к сыну и сделал то, чего тот никак не ожидал: ухватив за плечи, притянул к себе и крепко обнял. Пораженный Александр замер, уткнувшись носом в широкую грудь отца и слыша биение его сердца: никогда Ярослав не обнимал своих сыновей! Выросший без ласки Александр и не ждал её, приученный довольствоваться холодным вниманием и редкими похвалами за заслуги.

— Сын! Сын! — глухо произнес Ярослав.

Порывисто вздохнув, князь отстранил Александра так же резко, как и заключил в объятия. Отступив, Ярослав вернулся в кресло, поглядел на княжича из-под нахмуренных бровей и сказал:

— Потому только не накажу тебя — что сообразил ты про новугородскую сотню весьма удачно. За смекалку тебя хвалю. Но учти, Олекса, ежели еще раз нарушишь данное мне слово — взбучку всю оставшуюся жизнь помнить будешь! Уразумел ли?

— Уразумел, отец, — тихо ответил княжич.

— Теперь ступай. Отдохни, сил набирайся.

Александр всё глядел на отца широко распахнутыми глазами и не сразу двинулся с места. Он был так взволнован, что кружилась голова; душа рвалась к отцу — в его объятия, чтобы снова ощутить то неожиданное тепло и силу рук. Эта вырвавшаяся у Ярослава искра чувств, поразила Александра: значит, отец любит его?

— Ступай уже, не стой истуканом, — повторил веление князь Ярослав.

Княжич склонился в поклоне, повернулся и вышел из горницы. Ничего не замечая вокруг себя, Александр прошел по терему, вышел на крыльцо и остановился там. Его окликнул Мусуд, но мальчик не обратил на него внимания и взглянул на татарина только тогда, когда тот в беспокойстве схватил его за руку.

— Ты чего, Олекса? — спросил Мусуд озабоченно. — Будто сам не свой!

Александр покачал головой и произнес спокойно:

— Ничего, Мусуд. Не тревожься.

Возвращение в сознание было для Звяги Рудницы мучительным.

Семь дней вожак ушкуйников находился между жизнью и смертью, плутая в лабиринтах потустороннего мира, окутанного сизым туманом и полного неясных звуков. Звяга видел в тумане то неподвижные каменные изваяния, замершие в вечности, то живых людей, движущихся, охваченных стремлениями, желаниями и не замечающими того, что они блуждают в липком и бесконечном сизом мареве. И сам ушкуйник плутал, не ведая дороги, пока, наконец, туман не стал рассеиваться, освобождая его — и Звяга вспомнил всё…

…Вспомнил, как, перебросив заплаканного княжича Ростислава на своё седло, он направил коня к лесной чаще, где скрывался боярин Водовик. Мальчишка не сопротивлялся и Звяге казалось, что дела его обстоят как нельзя лучше. Еще немного — и он скрылся бы за спасительными деревьями! Но горло вдруг пронзила такая неожиданная и оглушающая боль, что все мысли разом вылетели из головы Звяги Рудницы. Кровь ударила в нос, пеной забурлила в горле, не позволяя сделать и крохотного вдоха, тело стало непослушным, будто тряпичным и Звяга бессильно вывалился из седла. Он лежал на земле, не чуя ни рук ни ног… А потом — тьма, глубокая, всепоглощающая…

«Неужто я жив?» — подумал Рудница, едва разлепив веки. Над его головой находился полотняной полог, чувствовалась легкая качка и плеск воды.

— Ну что? Погостил на том свете, решил к нам воротиться? — раздался добродушный бас. Над Звягой склонился Илька Бык, исполинского роста ушкуйник, ударом кулака вбивавший гвозди в дерево, а врагов — в землю. Большим умом Илька не отличался, но ратоборствовал отменно — за что Звяга им особенно дорожил и называл другом.

Вожак ушкуйников попробовал было выдать из себя слово, да чуть не задохнулся от боли.

— Э-эй! — покачал головой Илька Бык. — Ты, батя наш, говорить пока не вздумай. Стрела тебе горло насквозь пробила, только чудом ты дышать не перестал! Вот заживет — тогда и наговоришься… Эх, батя, почему ж меня рядом с тобой не было, а?

Действительно, там, на речном берегу, где зацепила Звягу коварная стрела, Ильки рядом с ним не было. Три многовесельных ушкуя, старшим над которыми Ильку Быка поставил Рудница, задержались в низовьях Волаги; там Илька по поручению вожака распродал то, что ушкуйники нажили разбоем.

— Был бы я там — всё б по-нашему получилось, — вздыхал Илька. — Все ж думали, что тебя насмерть свалило! Выждав, когда княжьи ратники уехали с княжичем и Водовиком, ночью братья-ушкуи тебя нашли, чтоб предать земле по-божески. А ты жив еще! Оттащили они тебя на ушкуй, стрелу вынули да рану перевязали. Три ночи назад и я подоспел — с тех пор и сижу рядом с тобой, караулю. Эх, батя, батя!

Звяга Рудница пошевелил рукой, и, убедившись, что она его слушается, поднял её, желая в знак благодарности возложить её на голову преданного слугу. Илька, поняв намерение вожака, со слезами взял его ладонь и прижал к своему лбу. Затем Звяга выразительным жестом указал на свою рану.