Зов (СИ) - Стерх Юрий - Страница 20

Сам кабинет, искусно отделанный панелями из орехового дерева, чем-то отдаленно напоминал мне кабинет товарища Сталина, который я видел не раз на старых картинках и в документальных хрониках. По крайней мере, стиль этого помещения был выдержан один в один. Только обставлен он был, на мой неискушенный взгляд, более дорогими вещами. Например, этот огромный кожаный диван с высокой спинкой, стоящий вдоль одной из боковых стен, или вот эта пара удобных кресел со столиком на резных ножках возле другой стены, или эта шикарная хрустальная люстра, свисающая с потолка. Еще у кабинета имелся крохотный балкончик, с которого хорошо было видно танцующих и веселящихся внизу людей.

— Принеси нам бутылочку «Абрау-Дюрсо», — сказал отец официанту, и тот, молча кивнув, вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Пап, а что, сухого закона здесь нет?

Отец засмеялся.

— Нет, сынок, здесь нет! Присаживайся.

Я сел за стол напротив отца на заранее подготовленное для меня место.

Он откинулся на спинку крепкого стула и тепло посмотрел на меня.

— Как тебе, нравится?

Я кивнул.

— Непривычно как-то, как будто у кого-то в квартире в гостях.

Отец грустно улыбнулся.

— Я люблю это место, Коля! Часто прихожу сюда, когда у меня есть на это время, конечно. Эти стены напоминают мне о тех давних событиях, которые в корне изменили всю мою жизнь.

Отец на какое-то время замолчал, задумавшись, а я сидел тихо, ожидая продолжения.

— Знаешь, кто в этом кабинете почти каждый день раньше обедал?

— Нет.

— Лаврентий Берия тут обедал, вот кто! А вот с этого вот балкончика он себе будущих любовниц высматривал. Очень, знаешь ли, любвеобильный был товарищ.

Открылась дверь, вошел официант, ловко неся поднос с бутылкой шампанского на растопыренных пальцах. Быстро и сноровисто откупорил бутылку и, разлив шипучее вино по фужерам, замер в ожидании, уставившись на отца.

— Что-то мы проголодались. Кто сегодня на кухне? Зураб?

Официант утвердительно кивнул.

— Тогда давай так: два харчо, шашлык по-карски, хинкали с бараниной — дюжину, зелень, сыр, лаваш, а там дальше посмотрим. И еще принеси «Боржоми» пару бутылочек, только холодных!

Официант еще раз кивнул и вышел из кабинета.

Мы слегка чокнулись фужерами и выпили до дна за мое возвращение из армии.

— Я, Коля, не просто так тебя сюда привез, — поставив фужер, сказал отец. — На это имелись целых три причины. Во-первых, готовят тут отменно, сам убедишься. Во-вторых, здание очень древнее, в семнадцатом веке здесь были боярские палаты, и оно как-то связано с нашим родом. А в-третьих, место это, как я уже говорил… оно для меня знаковое, и если тебе интересно, то я более подробно расскажу почему.

— Очень интересно!

Отец аккуратно переставил фужер, разгладил накрахмаленную салфетку на столе и, посмотрев на меня, начал свой рассказ:

— Первый раз я сюда попал сорок три года назад. В этом самом кабинете умер Анатолий Стругов, и родился Иван Сергеевич Смирнов.

Я в недоумении посмотрел на отца, и он, заметив этот мой взгляд, кивнул.

— Это был первый и, будем надеяться, последний случай, когда нами вплотную заинтересовались спецслужбы.

Отец взял в руки бутылку, налил себе еще игристого и выпил полный фужер одним махом.

— Из-за нашего семейного проклятия, а я по-другому это никак не назову, мы в опасении прервать наш род всегда выбирали самые мирные профессии. Врачи, строители, купцы. Военными становились только тогда, когда у наших детей тоже рождались дети, входили в полную силу, и никак не раньше. Это закон, все и всегда его строго соблюдали. Надо было оберегать потомство любыми способами, но дух войны у нас в крови жил с самого рождения, и бороться с ним было невозможно.

Мы меняли имена, изменяли личину при помощи грима и париков, а когда и это уже не работало, переезжали в другие княжества, губернии, страны, и начинали жизнь по-новому, с чистого листа. Тысячелетиями нам удавалось растворяться среди людей и скрывать свои истинные возможности, но всё в этом мире меняется. Спецслужбы становятся всё прозорливее, грамотнее, и затеряться становилось всё сложнее и сложнее. Вот и у моего отца на фронте произошло непредвиденное…

Раздался легкий стук. К нам зашел официант, принес исходящий паром суп харчо, сыр, зелень и бутылку красного грузинского сухого вина. Разлил вино по бокалам и как-то незаметно профессионально испарился, тихонько прикрыв за собой дверь.

— Приятного аппетита, сынок. Ну, еще раз с возвращением! — мы снова чокнулись бокалами.

Отец придвинул к себе тарелку с супом, вдохнул исходящий от него аромат, закинул в рот первую ложку и от удовольствия зажмурил глаза.

— Зураб молодец, постарался!

Суп и впрямь был восхитительный, острый, немного с кислинкой, как я люблю.

— Отец на фронте был главным военным врачом в полевом госпитале, — продолжил он. — Считался очень хорошим хирургом, одним из лучших в то время, позволь заметить. Так вот, когда началась война, в этой неразберихе особо никто не интересовался, есть у тебя бронь от армии или нет, всех подряд гнали на фронт.

Отец взял тонкий, как папиросная бумага, лаваш, положил туда кусочек мягкого соленого сыра, разной зелени, полил всё это острой приправой, свернул аккуратной трубочкой и с аппетитом откусил. Я повторил всё то же самое.

Ого, вкусно-то как! С харчо в самый раз.

Хорошенько прожевав, отец продолжил:

— Он, конечно, мог, как это сейчас называется — отмазаться. Достаточно было применить свой дар, и дело в шляпе.

Щека у отца нервно дернулась, и он отложил ложку в сторону.

— Но твой дед почему-то не стал этого делать, — тихо продолжил он, — пошел служить Родине по зову сердца.

За столом на короткое время возникла тишина.

— Этот поступок, стоивший ему жизни, для меня и сейчас полная загадка, и я до сих пор не могу найти ему логического объяснения. Но что случилось, то случилось, назад уже ничего не вернуть.

Зачем-то переставив местами фужеры на столе, отец спокойно продолжил:

— В поле зрения наших тогдашних спецслужб он попал совершенно случайно. Одному очень важному высокопоставленному немецкому офицеру, попавшему в наш плен, потребовалась операция. Как ты понимаешь, в условиях фронта и постоянной нехватки медикаментов никто не беспокоился насчет наркоза, да еще и пленному. И это сыграло с отцом плохую шутку. Он совершенно машинально ответил этому офицеру на чистейшем немецком, когда тот истерично умолял его дать хоть какое-нибудь обезболивающее.

Всё бы ничего, но на той операции присутствовал офицер НКВД, который прекрасно знал немецкий язык. НКВДешник тогда не подал виду, что что-то заподозрил, но отца взяли в разработку. Установили за ним негласное наблюдение, начали следить, проверять контакты. Сначала они подумали, что он шпион и как-то связан с немцами. Офицер НКВД усмотрел в отцовском немецком явный баварский акцент. Не знаю, чувствовал отец за собою слежку или нет, но второй случай обратить на себя внимание у него представился буквально через месяц.

При эвакуации госпиталя в тыл их колонна попала под бомбежку. Все повыскакивали из машин и бросились бежать кто куда. Самые ответственные из медперсонала не бросили раненых, а постарались, рискуя собой, спрятать их в ближайшем лесочке. Отец взял на руки какого-то здоровенного бойца и припустил с ним к ближайшему укрытию. Пока все остальные только до лесочка добежали, он успел сделать целых две ходки. И то, с какой скоростью и легкостью отец это проделал, незамеченным не осталось. Те, кто за ним следил, сразу же сообщили наверх, и после этого НКВД заинтересовался отцом уже всерьез.

Мы доели харчо, и нам принесли красиво уложенные на круглом блюде хинкали с чесночно-сметанным соусом в отдельных пиалах. Взяв хинкали за хвостик, отец откусил кусочек сбоку и, глотнув ароматного бульона, отправил его целиком в рот. Хорошо прожевал и, крякнув от удовольствия, потянулся за следующим. Взяв второй хинкали, он обильно обмакнул его в сметанный соус, положил в ложку и откусил половину.