Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак - Страница 90

Грейн прикрыл веки и оперся головой о спинку кресла. На улице — летняя ночь. В Америке полно ферм, отелей, пляжей. Перед Грейном открыты все удовольствия, которые может предоставить лето. Но вот он сидит в темной квартире, как в плену. Он никуда не может пойти, никуда не может поехать. Ему не с кем куда-то ехать. Он никого не может встретить. Даже зайти в ресторан или в кафетерий, чтобы пообедать, ему противно. Ему трудно даже подойти к холодильнику и взять для себя еды. Но почему? И как ему существовать дальше? Не должен ли он положить конец своей жизни?

«Я сделал ошибку, ошибку», — говорил он себе. Но в чем именно состояла эта ошибка, Грейн не знал. Может быть, ему следовало остаться с Леей? Обязан ли муж оставаться со своей женой, даже если он ее не любит? Или он должен был вести себя как ортодокс и соблюдать все религиозные законы и предписания, хотя ему прекрасно известно, как все эти законы и предписания появились? «Нет, я не мог бы себя так вести. Да это и не помогло бы. Мне действительно надоела жизнь светского человека, но я не могу служить Богу, поскольку у меня нет никаких доказательств, что Он нуждается в моем служении или вообще хоть каким-то образом нуждается в человеке. А раз Бог желает хранить молчание от начала вечности и до конца вечности, то я Ему ничего не должен…»

2

Около одиннадцати часов утра Грейн решился наконец выйти из дома. На Восьмой улице находился один ресторанчик, в который он имел обыкновение время от времени заходить. Грейн шел медленно, ощущая себя человеком, которому больше некуда торопиться. Станислав Лурье мертв. Лея лежит в больнице, ей удалили опухоль. У Эстер есть муж. Дети ушли от него. Все рассыпалось. Он подозревал, что вскоре от него уйдет и Анна. С тех пор как дела у Яши Котика пошли в гору, она как-то изменилась в своем отношении к Грейну. Он стал замечать в ней независимость и уверенность в себе человека, который освободился от сильной и изматывающей привязанности. Она даже похвалялась перед ним тем, что Яша Котик бегает за ней и засыпает ее комплиментами. Другие мужчины тоже пытались подкатываться к ней. Даже доктор Марголин, знавший Анну еще по Берлину, пытался заново завязать с ней отношения. В первые недели после того, как они поселились в этой квартире на Пятой авеню, Анне никто не звонил. Но в последнее время звонки не прекращались. Ее постоянно звали к телефону: Яша Котик, Соломон Марголин, агент по продаже домов мистер Корн, компаньоны Бориса Маковера и еще какие-то мужчины, о которых Грейн не знал, кто они такие. Дела у нее идут в гору, а у него, у Грейна, — под гору. Он проедает свои деньги. Он не занимается бизнесом. «Ну, так я уйду, — говорил себе Грейн, — оставлю всех и убегу. Это как фатум…»

Побег стал для него своего рода навязчивой идеей. Он думал об этом уже годами. Побег даже снился ему. Иногда ему даже казалось, что он начал думать об этом побеге еще в детстве. Грейн частенько делал подсчеты, пытаясь определить, сколько денег необходимо человеку, чтобы мало-мальски сводить концы с концами. Он с особым интересом читал и перечитывал статьи о питании у различных народов и о тех семьях, которые вынуждены жить в рамках строго выверенного бюджета, подсчитывая каждый цент. Грейн часто представлял, что вот он живет один в квартире без отопления, без ванны, в одной из тех, арендная плата за которые до смешного низка. У него ничего нет, кроме кровати, стола и пары тарелок. Вся его одежда состоит из дешевых брюк (какие фермеры носят во время работы), свитера, пары тяжелых башмаков и нескольких рубашек, которые он сам стирает в простом корыте. Ест он только черный хлеб, картошку, кашу с молоком и лишь время от времени — какой-нибудь фрукт или немного овощей. Все сведено к самому необходимому минимуму: пища, одежда, прочие расходы. Он никуда не ездит, никому не звонит, никому не пишет писем, ни к кому не ходит в гости и не принимает у себя дома никаких гостей. Ему ничего не надо, кроме двух тысяч калорий в день, одеяла, чтобы укрыться, куска мыла и читательского билета, чтобы брать книги в библиотеке. Он, Грейн, закончил свои счеты с миром. Он даже подавил в себе сексуальное влечение. Он накопил достаточно, чтобы ему хватило на такое существование, чтобы он мог освободиться от всяких забот о заработке, от всякой спешки, от всякой конкуренции. У него достаточно времени для учебы. Не для учебы, которая преследует практические цели и полна светских амбиций, а такой учебы, которой евреи когда-то занимались в ешивах: неспешной, с напевом, учебы ради учебы, ради чистого изучения Торы…

Эта фантазия каждый раз возвращалась к нему заново. Иногда Грейн видел себя в Нью-Йорке, в Ист-Сайде. В другой раз — на какой-то ферме в Канаде или даже в Южной Америке, где все дешево, а жизнь — тихая, полная древнего покоя. Случалось, что он планировал поселиться на каком-нибудь тропическом острове, как Гоген. Потом Грейн воображая, что живет в Палестине, в кибуце… Бывало так, что он связывал эту мечту с великим произведением, которое должен был написать: написать не просто какую-то книгу, одну из тех бесчисленных книг, которые прочитывают и выбрасывают, а некий трактат, содержащий в себе элементы вечности, новую философию, граничащую с религией… И сейчас, идя от своего дома к ресторану на Восьмой улице, Грейн снова принялся обдумывать и анализировать свой план. Не пришло ли время начать его осуществление? Лея скоро умрет. Эстер ушла от него. Анна ускользает из его рук. У него еще осталось акций примерно на двадцать тысяч долларов. Они приносят полторы тысячи дивидендов в год. Через несколько лет он может остаться без единого цента. Тогда он будет вынужден пойти работать на фабрику или даже стать лифтером… Если он рассматривает свою идею всерьез, то вот сейчас наступает кризис, он на перепутье. Сейчас или никогда…

Он остановился около витрины книжного магазина. Посмотрел. Господи, Отец Ты наш небесный, так много книг — и не единого произведения, которое объяснило бы, как жить! Так много советов — и никакой конкретной помощи для человека, на самом деле оказавшегося в тисках. Что было бы, например, если бы он остался сейчас без единого цента? Что было бы, если бы вдруг его бумаги на гражданство потерялись и он не мог доказать, что въехал в США легально? Сначала он помыкался бы по тюрьмам, а потом его посадили бы на грузовое судно и депортировали в Польшу. Там его, вероятно, снова посадили бы в тюрьму. Ему не помогли бы никакое учение, никакая религия, никакая поэзия, никакая социология… А какое утешение могут все эти выставленные здесь книги дать Лее? Чем могут ей помочь эти мудрствования по поводу экзистенциализма? Как там сказано? «Кругом нечестивые расхаживают…»[278] Нечестивцы всегда ходят вокруг да около, до сути они никогда не доходят… «Нет, я больше не могу выдерживать такого положения! — кричало что-то внутри Грейна. — Я должен бежать, бежать… Так, видно, было мне предначертано с самого начала. Но куда бежать? Как взяться практически за реализацию этого плана?..»

Грейн вздрогнул. Кто-то позвал его по имени. Кто-то смеялся. Грейн обернулся и увидел, что позади него останавливается машина, открытый «кадиллак». Он узнал Эстер. Она смеялась и показывала на него пальцем. Рядом с ней сидел какой-то толстый тип с загорелым лицом, молочно-белыми волосами и видом хорошо отдохнувшего человека, только что вернувшегося с дачи. На нем были шелковая рубашка и шитый золотом галстук. Посреди галстука торчала заколка с бриллиантом. Он напомнил Грейну тех добродушных стариков, которые отмечают золотые и бриллиантовые свадьбы… Эстер тоже разоделась: на ней были белое платье и соломенная шляпка с зеленым бантом и широкими полями. За рулем сидел человек в красной рубашке с гладким лицом и густыми каштановыми волосами которые росли даже на лбу. Он старался поставить машину ровно вдоль тротуара. По фотографиям, которые ему показывала Эстер, Грейн узнал Мориса Плоткина и его неизменного спутника Сэма.