Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак - Страница 59

«Вот это слова! — сказал Борис Маковер сам себе. — От каждого слова становится светло на душе. Владыка мира — жених, а сообщество Израилево — невеста. Однако вместо того, чтобы невеста радовалась своему жениху, служила ему и радовала его, она занимается всякими глупостям и беспутством…»

Он услыхал, что во входную дверь звонят. «Наверное, посыльный из продуктового магазина или дезинсектор, который морит тараканов», — подумал Борис Маковер. Он начал раскачиваться, произнося молитву «Восхваляйте».[200] В этот момент Рейца открыла дверь:

— Господин Маковер, госпожа Тамар здесь.

Борис Маковер с удивлением посмотрел на нее:

— Фрида Тамар?

— Да.

Несколько мгновений он думал. Она должна была ему позвонить. Она никогда прежде не приходила без предупреждения. Ну, значит, она пришла, чтобы сказать «нет»… Она хочет его задобрить… Может быть, она боится, как бы из-за ее отказа не пострадал ее брат… Борис Маковер нахмурился. Принять ее в талесе и в филактериях? Он вспомнил слова из трактата «Брахот»: «Даже когда змея обвилась вокруг его ноги…»[201] Он не должен прерывать молитву. Но с другой стороны, там сказано о молитве «Восемнадцати благословений,[202] а не о стихах из «Восхваляйте». Здесь можно прерваться. Может быть, так даже лучше. «В талесе и в филактериях я буду меньше стыдиться, — решил он и велел Рейце пригласить госпожу Тамар войти. — Нет, так нет, — говорил он сам себе. — Если я смог до сих пор так долго обходиться без жены, то уж как-нибудь доживу так до конца». Он прикоснулся к филактериям на голове и руке. Это его оружие, его броня, его мундир. Борис Маковер слыхал сплетню о том, что Фрида Тамар втюрилась в этого художника Якоба Анфанга. Да он к тому же и моложе его, Бориса Маковера… «Ну, так я поздравлю ее. Я не буду ей демонстрировать обиженное лицо! — решил про себя Борис Маковер. — Все так или иначе предначертано свыше». Дверь открылась, и вошла Фрида Тамар. Увидев его в талесе и в филактериях, она сделала шаг назад.

— О, вы молитесь… Простите…

— Я только начал молитву. Сегодня я припозднился. Мне представилось, что я коцкий хасид…[203] Я только начал молитву «Восхваляйте».

— Молитесь. Я подожду.

— Нет, присаживайтесь. Если вы уже здесь, я послушаю, что вам есть сказать. Иначе это будет занимать мои мысли во время молитвы.

Фрида Тамар приблизилась к нему на шаг.

— Я пришла вам сказать, что, если вы все еще во мне заинтересованы, я готова стать вашей женой…

Борис Маковер едва сдержался, чтобы не вскрикнуть от радости. Он протянул руки, будто собираясь ее обнять. На глазах у него выступили слезы. Он стоял перед нею смущенный, простой смертный человек, который больше радуется женщине, чем Владыке мира. Однако талес и филактерии обуздывали его порыв. Ремешки филактерий как будто связали его. Он солдат, солдат Всевышнего. Он посреди службы. Борис Маковер вынул из кармана платок и вытер глаза.

— Дай Бог вам такой же радости, какую вы дали мне…

— Вы можете уже обращаться ко мне на «ты»…

— Да.

— Молитесь, молитесь. Молитва важнее. Я подожду вас в гостиной…

— Спасибо.

Фрида Тамар вышла. Борис Маковер взглянул на священный кивот. Вот как? На небесах хотят, чтобы он еще пожил? Его еще хотят порадовать на старости лет? А он уже думал, что наступает конец… Глаза его снова наполнились слезами. Он вспомнил стих «Возвесели нас соразмерно дням, когда Ты заставил нас страдать…»[204] Кто знает? Может быть, она еще сможет родить ребенка? Может быть, он еще оставит после себя сына, который скажет о нем поминальную молитву?.. Борису Маковеру хотелось плакать, плакать. Его охватило острое чувство большой любви к Фриде Тамар, к этой просвещенной и в то же время богобоязненной женщине, которая пишет книги по религиозным вопросам, которая знает и немецкий, и французский, и английский, и иврит… «Ну, я этого недостоин, недостоин… Владыка мира, Ты весь — милосердие и добро… — Борис Маковер встал у восточной стены и возобновил свою молитву с того самого места, на котором остановился: — Ты, Господи, не удерживай милосердия Твоего от меня! Милость Твоя и истина Твоя пусть всегда охраняют меня!..»[205]

Вдруг в голове Бориса Маковера промелькнула посторонняя мысль: «Коли так, то, пожалуй, стоит купить те суда…»

Глава десятая

1

С тех пор как Анна возвратилась из Флориды в Нью-Йорк, она постоянно пыталась дозвониться до Станислава Лурье. В свое время она ушла из дому, толком ничего с собой не взяв. На старой квартире у нее остались белье, платья, обувь, меха, серебро и множество других необходимых ей вещей. И какой смысл оставлять все это, чтобы оно попусту пропало? Кроме того, Анна надеялась, что Станислав Лурье, может быть, все-таки одумался и готов дать согласие на развод. Анна помирилась с Грейном. Он дал ей клятвенное обещание, что больше даже не посмотрит в сторону Эстер. Помимо всего прочего, Эстер собиралась замуж или даже уже вышла замуж за мистера Плоткина. Анне казалось, что Грейн на самом деле любит ее. Она не могла себе позволить потерпеть фиаско и с Грейном тоже.

Но сколько раз Анна ни звонила Станиславу Лурье, никто ей не отвечал. Наверное, Лурье куда-то уехал или же просто не подходил к телефону. Анна начала задумываться. Может быть, он лежит больной? Может быть, он, Боже упаси, умер? Когда человек один-одинешенек в большом городе, в котором у него нет ни родственника, ни друга, всякое может случиться. После долгих раздумий Анна решила съездить туда. У нее остались ключи от квартиры. Официально квартира была ее, потому что именно она, Анна, подписывала контракт.

Она рассказала о своем решении Грейну, и они договорились, что, если в течение трех часов Анна не появится в их гостиничном номере с вещами, он позвонит ей на домашний телефон Станислава Лурье или даже приедет, если никто ему не ответит. Кто знает, что может взбрести в голову такому сумасшедшему, как Станислав Лурье. Он может ее даже побить…

Грейн считал, что Анне следовало бы послать к Станиславу Лурье адвоката, а не отправляться к нему самой. Однако Анна не желала связываться ни с какими адвокатами. Появление адвоката привело бы Станислава Лурье в ярость. Будучи сам адвокатом, он, несмотря на это, испытывал отвращение ко всему, что связано с юриспруденцией, особенно американской, которая, по его мнению, опиралась в своей работе не на законы, а только на политику, на капризы, на настроения прессы и черт его знает еще на что. При каждой возможности он доказывал Анне, насколько фальшивыми и ошибочными выходят приговоры американских судов, особенно фантастические алименты, которые мужчинам приходится здесь платить. По мнению Станислава Лурье, американский суд всегда поддерживал потаскуху, неверную своекорыстную жену. Здесь царило правосудие Содома… Послать адвоката к Станиславу Лурье означало начать войну.

Прежде чем отправиться по своему старому адресу, она в последний раз позвонила туда, но и на этот раз никто ей не ответил. Коли так, решила Анна, то она сразу же и поедет. Ей не требуется разрешения, чтобы забрать из квартиры свои личные вещи. Если Станислава Лурье нет дома, то даже лучше: она будет избавлена от неприятных сцен. Анна вышла на улицу и поймала такси. Такси приехало на Лексингтон-авеню, и Анна вышла из машины. Швейцар вопросительно посмотрел на нее. «Разве она еще живет здесь? — спрашивал его взгляд. — Можно ли ее впустить?» Он едва поздоровался с ней. Лифтер был тот же самый, что и в ту ночь, когда она ушла из дому с Грейном. Он вроде бы сначала не узнал ее. Потом все-таки узнал и сложил губы трубочкой, как будто собирался свистнуть. Казалось, его глаза спрашивали: «Вот как? Игривая птичка вернулась?» Он резко остановил лифт и крикнул: