Цена империи. Фактор нестабильности (СИ) - Тарханов Влад - Страница 27

Санкт-Петербург. Мариинский дворец

1 декабря 1880 года

Тимашев крепко сдал. Надо срочно искать ему замену. Черт возьми! Это будет неправильно, если такого талантливого человека загонять на работе как ломовую лошадь. Он и так тянет слишком большой воз проблем. Круги под глазами. Лицо как-то еще более осунулось. Наверное, великие знания — великие и печали. Точнее и не скажешь.

— Александр Егорович! Как ваше здоровье? Ваш внешний вид меня беспокоит.

— Откровенно говоря, государь, не очень. Тяжело. Хотел просить вас об отставке.

— Ну что же, Александр Егорович, думаю, что мне необходимо пойти вам навстречу. Я определюсь с вашим преемником и тогда прошу вас немедленно обратиться к хорошим врачам и привести свое здоровье в порядок. Вы же понимаете, что такой государственный ум, как ваш, не должен пропадать. После лечения вернетесь в Государственный совет. Там создана комиссия по законодательству относительно наших спецслужб, в том числе новых. Вы ее и возглавите. Понимаете, даже беззаконие мы должны творить согласно букве закона.

— Воля ваша, государь.

Тимашев покорно и как-то обреченно склонил голову. Да, к скульптуре вам вернуться будет трудновато. Вы всё-таки носитель секретов весьма высокого уровня. Но перейдем к тем баранам, из-за которых мы тут собрались.

— Хорошо, так что у нас по Кронштадту?

— Во главе заговора стоял Палтов. Сыграли на его недовольстве в продвижении по службе. Как-то его сотоварищи пошли вверх, а самого капитан-лейтенанта тормознули. Он достаточно амбициозен. Был близок Константину Николаевичу, считал, что опала сего великого князя ему и помешала продвинуться наверх. Командовавший гвардейским экипажем контр-адмирал Головачёв остался вам верен, принял активное участие в подавлении заговора, как и флигель-адъютант Дубасов, из командиров экипажа только капитан Скрыдлов никак себя не проявил… Был в запое. Третий день. В числе заговорщиков его точно не было. Из адмиралов никто заговор не поддержал. Я бы назвал это заговором лейтенантов.

— Группа молодых офицеров решили пробиться наверх за счет одного авантюрного хода?

— Примерно так и должно было выглядеть, Михаил Николаевич.

— А на самом деле?

— А на самом деле появились интересные фигуры. Идельвер Эрсен. Это партнер Альфонса Курвё, они участвуют в реконструкции Санкт-Петербургского порта. Господин Эрсен тайно встречался с женой Палтова. Причем, с ноября эти встречи стали весьма интенсивны. Мы за этим партнёром следили еще с тех пор, как стали распутывать змеиный клубок по портовой реконструкции. Идельвер имел влияние на Константина и контактировал с хлеботорговцами, его роль в атаке и банкротстве Путилова теперь уже несомненна. Установлены его связи со Вторым отделом и банком Лионский кредит. Через него Палтов получал деньги на заговор, пьянки с соратниками, подкуп нужных людей, в общем, французский след, государь.

— Ну что же, если увязать это с ноябрьским демаршем дважды битого генерала Шанзи[1], требовавшего!!! скорейшего заключения военного союза с Францией, то, интересные мысли возникают, так, Александр Егорович? Где сейчас этот агент Эрсен?

— Выехал во Францию пятнадцатого ноября.

— Не было способа его придержать?

— Мы не были до конца уверены, государь. Это только сейчас его роль стала очевидной.

— Александр Егорович, меня радует, что вы столь ответственно относитесь к своим обязанностям. В нашем деле ошибаться и тем более, ошибочно кого-то задерживать — непозволительная роскошь.

Тимашев опять поклонился, склоняясь перед гениальными высказываниями патрона. Ага. Знаю я его! Кремень-человек. С твердыми принципами. И это неплохо. Но как-то не всегда сопутствует успеху дела. Говорить ему, что господин Эрсен был перехвачен в Варшаве людьми полковника Мезенцева я не стал. Меня ведь интересовало, кто из высшего света, из наших дорогих франкофилов или франкмасонов стоял за этим заговором. В то, что обошлось без них — не верил совершенно. А Тимашеву действительно пора в отставку. И кого на его место? Вороцнова-Дашкова? Так у него итак дел невпроворот. Стоп! Не сейчас. Эту кандидатуру надо серьезно обдумать.

— А сейчас, Александр Егорович, не откажите мне в любезности пропустить по рюмашке в честь удачно завершенного дела. Благодаря вашей службе еще один переворот провалился. Эх… Такого бы начальника корпуса да моему батюшке…

— Так у Николая Павловича был великолепный Бенкендорф. — несказанно удивился Тимашев.

— Да, Александр Христофорович был на своем месте, а вот господа Орлов и Дубельт покушение на Николая Павловича проспали. Есть все основания считать, что батюшка был отравлен, ибо Крымская война шла к истощению напавшей стороны и англичане боялись, что она затянется надолго. Мой же брат Александр был неверно информирован о состоянии дел в Крыму. Посему был заключен этот позорный мир.

— Это ваши подозрения, государь? — Тимашев произнес эту фразу очень тихо.

— Нет, есть доказательства. Вот только сия печаль останется под замком. Эти знания никому, кроме государя не нужны. И вам сей груз тоже не нужен, Александр Егорович, простите меня за минутную слабость.

Тимашев вышел. До нового посетителя у меня оставалось еще двадцать минут. Ну что, надо рассказать о второй беде, что пришла ко мне этой осенью. И беда эта была более чем неприятной. Дело в том, что я влюбился… наверное… Да нет, не наверное… Извините, это настолько сложно, чтобы рассказать об этом, пусть и по строгому секрету. Получилось так. Еще летом сего года я взял за привычку, переодевшись в партикулярное платье и наложив не самый сложный грим отправляться гулять по улицам столицы. В таких походах меня сопровождал так же переодетый и загримированный Алексей Толстой, не столь адъютант, сколько друг и соратник. Ну и парочка охранников в гражданской одежке, которые весьма ненавязчиво оберегали царственную тушку. В этот день было не столько дождливо, сколько слякотно и скользко. Ночью ударил легкий морозец и шедший вечером дождь покрыл кое-где мостовые и тротуары легким ледком. Мы подходили к Гостиному двору, двигаясь по Садовой. Какая-то экзальтированная дама с собачкой, мелкой болонкой с истерическим характером, облаяла нас по дороге (впрочем, облаяли обе — и дама, и собачка). Ну а потом я увидел молодую прелестную девушку, которая шла от магазина, в руках она держала небольшую корзинку с какой-то снедью. Я как-то инстинктивно подался вперед, чуть, на полшага, обогнав Лешу. В этот миг барышня неудачно поставила ножку, поскользнулась, и начала падать. Я не слишком удачно подхватил ее за локоток, упасть-то не дал, но вот булочки из корзинки рассыпались по мостовой. «Ой!» — сказала барышня. А я посмотрел ей в глаза и понял, что пропал. Как там было у Булгакова? Любовь выскочила из-за угла обезьяной и выцарапала мне оба глаза? Вот, же дерьмо… Спроси меня дату, когда Булгаков начал принимать морфий — назову не задумываясь, а вот процитировать беллетристику… Особенности исторического образования с его спецификой запоминания дат и названий. Да я и в школе терпеть не мог учить стихи. Не моё.

В любом случае, я понял, что пропал, но сумел как-то взять себя в руки, учтиво придержать девушку, поинтересоваться ее самочувствием. Барышня покрылась румянцем, но эти несколько минут позволил мне хорошо ее рассмотреть. И огромные васильковые глаза, и тонкие черты лица, нежный овал, аккуратненький носик… длинные ресницы. Есть у Моэма такое словосочетание «красота молодости». Так вот, в этом случае красота и молодость били через край. Ну и меня зацепило. С трудом вышел из оцепенения, когда барышня, вежливо поблагодарив, упорхнула обратно в сторону Гостиного двора. Хе… наверное, булочки докупать будет. Проводив ее взглядом, я обратил внимание на бесенят, которые поселились в глазах друга.

— Ляксей, не дури! — произнес я с трудом.

— Не буду… — подозрительно бодро сообщил мне генерал Толстой.