Дай мне! (сборник) (СИ) - Денежкина Ирина - Страница 41

— Наверное. Группа «Корни» была бы. Не жалею нисколько, что так бездарно провел свою жизнь.

Почему Шнурову не нравятся «Корни» Мальчики с губами и с гитарами. Особенно жалостливая у них песня «Вика». «А где–то лондонский дождь до боли до крика поздравляет тебя, И на каждой открытке я с любовью пою С днём рожденья Вика!». Я группу «Корни» люблю как раз за эту песню, точнее за строчку «Просто знай, я буду ждать тебя — поскорее возвращайся назад». Так как я, как Вика, тоже улетала в Лондон, скрепя сердце и оставляя на родине любимого Сураева. Представляла, что это он мне говорит такие красивые слова.

Почему–то модно говорить, что вся наша эстрада — безголосые придурки. Ну и что Они же не в опере поют. А мне нравятся и «Корни», и Орбакайте, и «Фабрика». Едешь в машине, кругом темнота, огни мелькают. Рядом любимый Сураев. А играющая в этот момент песня — любая хорошая, было бы слово «любовь» или любое другое нежное. Организм на него откликается, как сигнализация срабатывает. Нежность добирается до горла. Какая разница при этом, кто и как поёт.

— Ты когда песни пишешь, то пишешь для себя или все–таки для какой–то аудитории? Представляешь, для кого они? Или просто идет вдохновение — написал?

— Да, я понял. На самом деле, есть очень много песен, которые я никому не показываю. Они как раз написаны для себя и в стол, не пришло еще то время, когда их можно демонстрировать.

— А про что?

— Да про все. Какие–то валяются. Мне они нравятся.

— И про любовь есть?

— Да нет, что–то там про жизнь, про смерть.

— Философское?

— Да хрен его знает. Что–то свое, думаю, я рано или поздно издам.

— Перед смертью?

— Да нееет. Перед смертью, я думаю, бу–дет не до того.

— Боишься смерти?

— К счастью, нет. Вот мучиться не хочется. А так, что ее бояться

— А если рак легких — умрешь быстро, и ничего не успеешь, что хотел?

— Если быстро, то это нормально. Главное, чтоб не мучиться.

В романе Тургенева (Андрея) «Месяц аркашон» пугливый герой загадывает желание на падение метеорита — так французе–ры падающую звезду называют, — чтобы умереть незаметно. Типа, блин, во сне. Я еще, когда читала, подумала, что это за хуиня, га–лимый эгоизм. Ну, умер ты во сне, довольный, как жопа, а кто–то ведь найти тебя должен. Трупака твоего. Утром жена просыпается, мужа привычно за член берет, а член холодный. И синий. Фу. Или вот у нас в городе поэт по фамилии Рыжий повесился на поясе от кимоно, так в этот момент дома в другой комнате родители тусовались. Вот им праздничек. Или ты один дома был, так кто–то дверь должен ломать, догадаться вообще как–то, что ты там трупуешь. Тебе в лом в больнице поваляться, пострадать там как–то, — а родственникам приятнее. Пока ты в больнице. Они уже успокоились, к мысли привыкли. Удара не будет. Я так считаю.

— Главное, чтоб вокруг себя никого не мучить.

— Ну да… Но тогда меня точно вообще волновать не будет, издал или не издал я эти песни — пошли вы все в жопу.

— А дети? — захотелось резко сменить

тему.

— Что дети?

— Они на маме висят?

— На мамах. Дети вообще такой продукт, который сам по себе растет, и чем меньше ты вмешиваешься, тем интереснее личность получается. Совершенно глупая установка — я живу ради детей.

— Ну, например, какая–нибудь мамаша, ребенок пятилетний у нее «Вот умру, на кого же я оставлю Васю? Он же пойдет в детский дом».

— У меня столько друзей, я думаю, что в детский дом–то они точно не пойдут. Так, о чем мы говорим, я еще собираюсь пожить.

— У меня есть подруга, и она работает в одной инстанции у нас в городе с девяти до восьми. Каждый день она прётся, час дорога, вся такая сонная, на работе все орут. Всю неделю она так мудачится, а в выходные отсыпается. А я ничего не делаю, захотела то, сё, все дни у меня выходные, катаюсь на лошадке. Но все равно чего–то не хватает, я подруге завидую, она на работе, занята. А она мне завидует. Что в этом случае делать? У кого лучше положение?

— Надо вам обеим мужичков хороших.

— Есть.

— Значит не те, если нечем заниматься.

— Они работают, приходят вечером, а днем–то что делать?

— Любовника завести.

Нехитрый набор идей вечером мужичка, днем любовника. Меня и мужичок неплохо…

— Ладно, ну, что бы ты выбрал ничего не делать, быть свободным или с девяти до девяти?

— Я уже выбрал. Я не хожу на работу, но я занят бесконечно. Если мне становится скучно, пишу альбом.

— Как отчитываешься?

— Так, имитирую работу в офисе — раскладываю пасьянс «косынка».

— Это потому что ты раньше работал кузнецом, сторожем? Наелся работой?

— Просто я не вижу смысла. Мне гораздо интереснее заниматься тем, чем я занимаюсь, и мне экономически невыгодно работать. Все просто. Так прикинуть, если я буду ходить на работу, буду получать меньше денег.

— Ну, да, если я пойду работать, то не смогу никуда ездить с книжкой. В разные страны там…

— Ну вот, значит, не работай. Не работать выгоднее.

— Обычно день у тебя как проходит?

— Ну, просыпаюсь часа в два, кофе, потом на студию иду, если есть студия. Сижу там, чего–то ковыряюсь. Но если я там ковыряюсь, то ковыряюсь допоздна. Потом прихожу домой…

— Во сколько?

— Когда как. Со студии прихожу часов в двенадцать, если, конечно, я не пошел куда–нибудь клубиться. Если я пошел клубиться, то под утро, спать. Проснулся с бодуна — в аэропорт, в самолет, сел, концерт отыграл, ура, и домой.

— Это уже рутина? Наверное, уже не замечаешь, где какой город, где просыпаешься?

— Слава Богу, у меня хватает ума не играть много концертов. Концерта три в месяц — максимум, что я себе позволяю.

— Раньше так же было, три концерта в месяц?

— Вообще в этом году я собирался один концерт в месяц играть, но пока не получается, потому что народ как–то дико хочет. Когда мы были совсем клубной группой, мы играли много. Сейчас бы я так не смог играть.

Не догадалась спросить, что за народ ввиду имеется и чего он хочет народ–публика, который песен хочет, или народ–музыканты, которые гонораров хотят, пока лидер в моде.

— А не скучно каждый раз одни и те же песни петь? Еще же и энергетика нужна.

— Слава Богу, мы одни и те же не поем, как–то все время их меняем. Я тут как–то посчитал, что мной написано около двухсот песен, так что, в принципе, можно выбирать.

— А новый альбом? Концерт после нового альбома?

— Нееет. Вот это дико скучно, когда ты едешь в тур и играешь все эти песни. Мы в туре ни разу не были. Я не понимаю, как можно играть одно и то же двадцать концертов подряд. У нас нет контрактных обязательств ни с кем. Я сам себе продюсер — сел, подумал и сделал, Я все делаю по–другому, вне схемы. А схема очень проста записал альбом — снял клип, показал клип — поехал в тур, тур закончился — снял второй клип с этого же альбома и опять в тур. Прокатал его, потом следующий альбом. И так все живут. Мы показали за этот год ну клипов пять, наверное. В туре ни разу не были.

— А ты деньги не теряешь?

— Зато я сохраняю себя, понимаешь? Всех денег не заработаешь. Мне хватает на жизнь, а стремиться там к большему нет желания.

— А ради поклонников?

— Ради поклонников это глупо. Ради поклонников я снимаю клипы. Совершенно понятно, что в нашем случае это совершенно убыточное предприятие, поскольку мы их не отбиваем турами.

— А что вообще с авторскими правами? Вы получаете процент с продаж дисков?

— Что–то получаем, но это не космические деньги. Что–то получаем.

— На что живет группа? За счет денег, которые приносит продажа дисков?

— Мы даем редкие, но меткие концерты.

— И они позволяют группе финансово существовать?

— Ну, да. Какие–то записи коммерческие, кино. До фига же чего–то там пишется, все музыканты что–то получают. Так что все нормально.

— А музыкальная тусовка? С музыкантами тусуешься, общаешься? Которые такие публичные, по телевизору их показывают?

— В меру сил, все ж люди занятые. Года два назад мне это очень нравилось — весело, нажрался, поорал там чего–то. А сейчас уже как–то неинтересно, собственно. Разговоры уже все переговорены, а пить ради того, чтобы пить… Не особенно вижу в этом смысл. Приятно вот с Земфирой мы пообщались совершенно недавно. Это да. С Троицким тоже. А так… Чего тусоваться–то.