Волчица (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович - Страница 23

В карете сидели трое — Меррель, Эдгель, и Наста. Охранники Эдгеля ехали снаружи — двое стояли на задней площадке кареты, и трое — ехали на лошадях, спереди и сзади повозки. Передний постоянно кричал: «А вот поберегись! Берегись! В сторону!», и карета худо-бедно, но продвигалась вперед.

Двигаться ей мешали толпы людей, которые сновали по улице туда-сюда, их были сотни, потных «муравьев», каждый из которых нес свой вклад в муравейник. Торговцы, разносчики товара, грузчики, приказчики, подносившие товар дамам — да кого здесь только не было! Но больше всего — рабов. Когда привыкаешь к их виду, совсем не кажется странным, что по улицам ходят совершенно голые мужчины и женщины, и только немногие из них едва прикрыты какими-нибудь лохмотьями или короткими тряпочками. Зачем одежда, при такой жаркой погоде? Зачем тратиться на то, чтобы какая-то вещь прикрыла себя тканью? Глупо же, на самом деле глупо. Вот и бредут по улицам обнаженные женщины и мужчины, не вызывая у случайного наблюдателя ничего, кроме равнодушной скуки. Это все равно как наблюдать за перемещениями помоечных птичек — клюют себе нечистоты, да и пусть клюют. Что в этом интересного?

Меррель вдруг представила всю эту картинку глазами Насты, и тогда все сразу стало на свои места — дико, странно, и…ненормально. Человек не имеет права владеть другим человеком. Это неправильно. Это против воли богов! Ведь боги сказали, что все люди равны. Так когда же так сталось, что одни люди решили, что могут владеть другими людьми? Кто им это сказал? Скорее всего — Черный, Отец Лжи, Отец Темноты. Только он мог придумать такую мерзкую идею.

Аукционный дом располагался на купеческой площади, довольно-таки далеко от рабских загонов Эдгеля, так что туда приходилось ехать не менее часа — если дорога свободна, и два часа, если вот так, разгоняя толпу и дожидаясь, когда расцепятся два идиота-тяжелогруза, сошедшихся в любовных объятиях на перекрестке возле Нижнего рынка. Иногда Меррель думала, что они скорее бы дошли пешком, чем вот так тащиться на тяжеловесной карете, отнимая у самих себя драгоценное время. Но престиж, есть престиж. Хозяин торгового дома должен приехать на аукцион в здоровенной черной карете с гербом, купленным в «Палате гербов и званий», где любой придурок может зарегистрироваться мелкопоместным дворянином и купить себе какой-нибудь герб. Пусть даже к дворянам этот идиот (вроде Эдгеля) не имеет совсем никакого отношения. Государство торгует дворянством, как грязная торговка пирожками с ливером у стоящих возле угольного причала судов. Империи всегда нужны деньги — надо же на что-то закатывать балы и шествия, которые так любит проводить нынешний император? А где взять эти деньги? Вот и придумывается разная противная воле богов чушь, приносящая в казну полновесный денежный поток. Лет через сто потомки нынешних новообразованных дворян скажут, что они родовитые дворяне — Черный знает в каком поколении, и будут кичиться своим славным происхождением. Дурачки…настоящих дворян при рождении вписывают в Золотую книгу дворянства, а этих придурков там никогда не был и не будет. Впрочем…может наступить момент, когда у императора совсем закончатся деньги, и тогда можно будет за очень хорошую мзду позволить вписаться и в Золотую книгу. Меррель этому ничуть бы не удивилась.

Меррель не видела лица Насты — та была одета в длинный, до пят плащ, и лицо ее скрывал капюшон. Утром Насту помассировали, натерли ароматическим маслом, лицо припудрили и под глазами навели тени. Она была необычна, и походила на спустившегося с небес ангела. Даже у Меррель, девушки, которая и сама была очень красива, обладала великолепной фигурой и видела тысячи обнаженных красивых женщин — даже у нее перехватывало дух, когда она смотрела на эту красавицу. А уж что тогда говорить о мужчинах! Эдгель, когда увидел ее после нанесения косметики, долго тряс головой, видимо отбрасывая дурные мысли, а потом приказал срочно одеть Насту, и до аукциона ее не раскрывать. Может, боялся что не выдержит и все-таки решится оставить ее себе?

Аукционный дом принадлежал одному из Кланов, и занимался им управляющий. Круглое, как кастрюля здание стояло в центре купеческой площади, а по краям этой площади располагались многочисленные богатые лавки — самые богатые в столице. Это были даже не лавки, а скорее магазины — ювелирные, оружейные, магазины одежды и обуви, продуктовые и винные. Все самые изысканные товары для обеспеченных клиентов, желающих получить самое лучшее.

Пространство между стенами и магазинами было пустым, незастроенным, и служило стоянкой для карет важных господ, прибывающих на аукцион со всей столицы и ее окрестностей. Впрочем — и не только окрестностей. В торгах могли участвовать все желающие, без исключения. Единственным правилом было — необходимо внести в кассу аукционного дома взнос, который соответствует начальной цене лота. Если ты выигрываешь лот, а потом отказываешься его оплатить (в течение получаса после окончания торга), то взнос твой идет в доход аукционного дома, ты изгоняешься навсегда, а лот выставляется заново.

Огромные колеса кареты прогромыхали по брусчатке площади через полтора часа после того, как карета выехала со двора Эдгеля. За это время Меррель уже изнемогала от грохота проклятого сооружения, и больше всего мечтала о том, чтобы эта погань в один прекрасный момент сгорела дотла. В открытых возках извозчиков почему-то трясло не так сильно, и грохот вполне терпим, но здесь ощущение такое, будто Меррель закрыли крышкой в медной кастрюле и потом со всей дури барабанили по боку половником. И это совсем не улучшило ее мерзкого настроения.

Мерзким оно было не только потому, что у нее вот-вот должны были прийти «краски». Меррель жаль было расставаться с Настой, к которой она на самом деле прикипела душой. Что на самом деле очень плохо. Меррель знала, что друзья и родственники — самое больное место человека, и чем их больше, тем легче его подцепить на крючок, тем уязвимее он становится. Но все равно — Меррель переживала так, будто отдает на растерзание негодяям не чужую девушку, непонятно как оказавшуюся в этом мире, но сестру, или даже дочку. Да, именно дочку, потому что в сравнении с видавшей виды, обожженной войной и рабством Меррель Наста была чистым и ясным ребенком. Ни один нормальный человек не будет без переживаний смотреть на то, как чудовищу отдают беззащитное, невинное дитя. И даже загрубевшая душой Меррель в этом совсем не была исключением.

Они заехали во двор аукционного дома, который представлял из себя толстое кольцо с внутренним пространством. Во внутренний двор могли въехать только те, кто выставляет свои лоты, и после выгрузки лота — любая повозка тут же должна была покинуть территорию Дома. Лоты могли быть разными — начиная с особо ценных рабов, и заканчивая древними магическими артефактами, размер которых доходил до нескольких шагов в длину и ширину. Для разных лотов и разные аукционные залы. Их тут было несколько.

А еще — в аукционном доме имелся ресторан, в котором могли отдохнуть между аукционами все желающие — и участвующие в торгах, и не участвующие. В аукционный Дом приходили посмотреть на торги, как на спектакль лучших комедиантов, а еще, чтобы за бокалом первоклассного вина со свежайшими морепродуктами заключить сделку на какую-либо интересную тему. Фактически Аукционный Дом представлял собой то-то вроде клуба самых крупных торговцев Империи. И ему было уже несколько сотен лет. А может быть и тысяч.

Карету Эдгеля пропустили сразу, вместе с двумя охранниками на запятках. Остальные охранники остались гарцевать снаружи. Двое — это чисто так…для свиты, а вообще тут, во дворе Дома Эдгелю и его лоту ничего не угрожало. Охранники Дома славились своей мощью и свирепостью, так что могли отразить любую атаку врага. Впрочем, никто и в дурном сне не видел, чтобы Дом кто-то мог атаковать. Кому и зачем это все нужно?

Что касается лота, и того, что раб может напасть на своего господина — так рабыня все равно ничего не может сделать против своего хозяина и кого либо еще. Один импульс — и она лежит парализованная. Да и практика перевозок такого товара была такова, что все склонные к побегу рабы перевозятся только в полусонном состоянии, в состоянии транса. Они попросту ничего не могут сделать без команды хозяина. Никакой своей инициативы. Скажут им идти — идут, скажут стоять — стоят. Эдакие ожившие статуи.