Венецианский альбом - Боуэн Риз - Страница 58

Моя квартирная хозяйка увидела каких-то знакомых. Кивнув ей, я стала смотреть, как течет на мост людская река. Из церкви уже доносилось пение — оно звучало гулко, как всегда в громадном помещении. Все это трогало душу, и я даже почувствовала искушение отправиться в храм вместе с остальными, но меня остановила мысль о толкучке и о том, что придется не меньше часа провести стоя на одном месте. Я остановилась в сторонке и уже собиралась уйти, когда заметила человека, явно чьего-то слугу, который нес на шесте фонарь. За ним следовала группа хорошо одетых людей. Когда они проходили под уличной лампой, я их узнала. Первым шествовал граф Да Росси, он выглядел как некий одетый в широкий плащ патриарх эпохи Ренессанса, за ним — Лео с Бьянкой. Одной рукой она держала над головой изящный красный зонтик, а другой сжимала руку Лео.

Неожиданно все происходящее утратило свою магию. Я отвернулась, нырнула в темноту и отправилась домой. Даже желания найти открытую тратторию у меня не возникло. Дома я сделала себе сэндвич с сыром и заварила чаю. «Что я здесь делаю? — спрашивала я себя. — Это же безумие». Лучше столкнуться с маминым недовольством, деревенскими сплетнями, тетушкиным презрением, чем оказаться пойманной в ловушку города, где у меня нет ни родни, ни друзей, вообще никого.

3 декабря 1939 года

Уже наступила зима, и все-таки я еще здесь. С самого праздника у нас ветра и сильные дожди. Вечером я кипячу чайник, наполняю горячей водой керамическую грелку, которую мне пришлось приобрести, и сворачиваюсь вокруг нее калачиком, надеясь хоть немного согреться в постели. Появились первые признаки Рождества: на рынке Риальто продают орехи и мандарины, а на углах улиц торгуют жареными каштанами. Каждый раз, когда я прохожу мимо, меня соблазняет их запах, я всегда покупаю маленький пакетик и сую в карман, чтобы греть там руку.

Квартирная хозяйка говорит, что рождественские торжества официально начинаются восьмого декабря, в праздник Непорочного зачатия. Я совсем запуталась: ну как Мария могла зачать восьмого декабря и родить спустя всего три недели? Но оказалось, что речь идет о зачатии самой Марии, а не Иисуса. Все-таки местная религия очень сложна. И, конечно, тут на каждый случай есть свой особый святой. Синьора Мартинелли молится одному святому, чтобы он помог ей от болей в спине, а другому — чтобы у нее хорошо подошло тесто и удались булочки. Святых она воспринимает как подмастерьев Христа.

— Зачем беспокоить Господа всякими мелочами? — говорит она. — Для этого есть святые.

Конечно, мне стало любопытно, кто из святых отвечает за роды. Может, нужно попросить у него помощи. Или у нее? Не так давно я осознала для себя одну вещь: ведь роженицы порой погибают. К тому же сам процесс ужасно болезненный. И вообще, где я буду рожать? Будет ли кто-нибудь со мной в это время? За ужином я поглядывала на свою квартирную хозяйку. Что она подумает обо мне, когда все узнает? Как ужасно, когда не с кем поговорить! У меня нет ни подруги, ни родственницы. Конечно, откровенничать с матерью я бы все равно не стала, но, быть может, поделилась бы своими бедами с сестрой Винни, не будь она в Индии. Из здешних знакомств мне в голову приходят Имельда и графиня, однако я просто представить не могу, как открываюсь перед ними и вываливаю им на головы отчет о своих неприятностях. Наверно, сказываются долгие годы, проведенные в одиночестве.

8 декабря. Праздник Непорочного зачатия

Вот я и выяснила, что на самом деле думает моя квартирная хозяйка. Сегодня был выходной в честь праздника. Я встретилась с Генри, который стал мне настоящим другом, и мы гуляли по городу, наблюдая, как люди украшают его к Рождеству. На Кампо Сен-Поло устроили большой рождественский базар, где продавались елочные украшения из муранского стекла, швейцарские и австрийские деревянные игрушки ручной работы и всевозможные сласти. Я вдруг обнаружила, что ужасно тоскую по дому, хотя нельзя сказать, что мы там с большим размахом праздновали Рождество. Обычно мы ставили елочку, наряжали ее бумажными гирляндами и стеклянными шарами. Потом шли в церковь к полуночной службе. Ели на праздничный ужин жареного цыпленка, потому что индейку нам вдвоем не осилить. Мама готовила рождественский пудинг, запекая туда монетку в три пенни. Мы вытаскивали пожелания из рождественских хлопушек, надевали бумажные шляпки и слушали речь короля по радио. Такие, на самом деле, мелочи, но сейчас они вдруг стали для меня ужасно важны.

«Я еще могу вернуться домой». Эти слова обосновались на задворках моего сознания.

— До меня только начинает доходить, что на Рождество я буду далеко от дома. — Генри обладал загадочной способностью вторить моим мыслям.

— Это точно, — согласилась я.

— Не думаешь ли, что тебе лучше вернуться домой, а? — спросил он. — Наверно, даже мне лучше вернуться, пока пассажирские суда еще ходят через Атлантику. Немцы не посмеют торпедировать американский лайнер, ведь тогда США вступит в войну.

— Я еще не решила, — сообщила я.

— Не тяни, поезжай, пока можешь. Похоже, в этой части Европы пока более-менее тихо. Германия пока что остановилась на оккупации Польши, и, могу поспорить, ты смело можешь ехать поездом через Францию. Ты же не перестала получать письма из дома, правда?

— Не перестала, — кивнула я. — Как раз на днях одно пришло.

Это было на редкость суровое письмо от тети Гортензии. Та писала: «Не проходит и дня, чтобы твоя мать о тебе не беспокоилась. Понять не могу, почему ты так эгоистично ставишь собственное удовольствие выше благополучия своей дорогой матушки. Может, Венеция и великолепно подходит для того, чтобы пересидеть в ней войну, но что, если ты окажешься в ловушке, в тылу врага? Что, если ты попадешь в плен? Твоя бедная мама постоянно об этом тревожится. Это особенно тяжело для нее еще и потому, что твоя дорогая сестра сейчас в Индии и ожидает ребенка, а ее муж вместе со своим полком вообще находится неизвестно где. Пожалуйста, прояви благоразумие и вернись, пока не поздно. Твоя любящая тетя Гортензия Браунинг».

Я понятия не имела, что ответить на такое письмо, какую убедительную причину придумать, чтобы оправдать мое поведение. Помимо позора, который я не собиралась навлекать на семью, существовала еще и финансовая составляющая. Если я вернусь, у меня не будет ни стипендии, ни работы, ни денег, чтобы поддерживать маму материально. Пока что я устроила так, чтобы половина стипендии ежемесячно переводилась на ее банковский счет. Так, во всяком случае, можно сберечь деньги, которые откладывает для меня Лео. А в сентябре я вернусь на старое место в школу, и никто ничего не узнает.

— Я тоже только что получил письмо от матери. Очень сердитое, — сказал Генри. — И я теперь чувствую себя страшно виноватым. Вдруг со мной случится что-нибудь ужасное? Она не переживет, если потеряет единственного сына.

— Значит, ты уедешь? — спросила я.

— Мне очень бы хотелось доучиться этот год. Если дела пойдут хуже, тогда, наверно, придется ехать. Но пока Германия увязла на востоке Европы и Англия мало что предпринимает по этому поводу, мы тут, мне кажется, в относительной безопасности.

— Думаешь, Италия будет держаться в стороне? — поинтересовалась я.

— Наверняка. У Муссолини нет ни армии, ни вооружения, чтобы лезть в заварухи. Он, конечно, был бы счастлив захватить Албанию, чтобы народ считал его великим завоевателем, но с Британией связываться не станет.

— Надеюсь, ты прав, — сказала я и посмотрела на небо. — Думаю, будет лучше, если мы пойдем обратно. Вот-вот опять начнется дождь.

— Проклятый дождь, — отозвался Генри. — Эти бедняги расставляют свои ларьки, надеюсь, их не смоет.

— Наверно, они привыкли к такому. Похоже, дожди тут идут очень часто.

Он засмеялся.

— Ты же англичанка. Разве у вас не все время дождь?

— Дожди у нас частые, но не такие ливни. А здесь небеса как будто разверзаются.