Венецианский альбом - Боуэн Риз - Страница 48

Я стала ездить на вапоретто в Лидо, купаться. Пляж был единственным людным местом, поскольку венецианцы, которые не могли себе позволить сбежать в горы, спасались возле воды. Но вода Адриатического моря стала теплой, как в ванне, а песок обжигал пятки так, что ходить можно было лишь по проложенным по нему узким дощечкам. Однако смена обстановки все равно радовала, а на пути через лагуну вапоретто обдувал приятный ветерок. Как-то раз, возвращаясь с пляжа, проходя мимо виллы графини, я вспомнила, что та приглашала меня навещать ее. Хотя, скорее всего, хозяйка дома сейчас тоже отсутствовала, уехав куда-нибудь, как и все остальные. Но все-таки я решила попытать счастья, подошла к входной двери и постучала.

Мне открыл молодой человек, которого я не видела в прошлый раз. Он выглядел ужасно худым, почти истощенным. Я представилась и сказала, что хотела бы видеть графиню. Молодой человек нахмурился, как будто ему трудно было меня понять, заставив предположить, что он говорит только по-венециански, ведь краснеть за мой итальянский уже не приходилось: с семейством Оливетти во время праздника я болтала безо всяких затруднений. Я медленно повторила все с начала. Он поклонился и ушел, а потом вернулся и отвел меня вглубь дома. Мы оказались в комнате с удивительно высоким потолком и узкими, вытянутыми вверх арочными окнами. Жалюзи были опущены, отчего казалось, будто дело происходит в аквариуме; едва можно было разглядеть, какого цвета мебель и изображения на многочисленных картинах на стенах. Зато тут царила приятная прохлада. Работал электрический вентилятор, а графиня полулежала на кушетке с высоким изголовьем и слушала на граммофоне пластинку Моцарта. Она открыла глаза, села и широко улыбнулась мне.

— Моя англичаночка, вы пришли! Как мило. Йозеф, попросите Умберто подать лимонад и пирожные.

Он кивнул и вышел. Графиня жестом указала мне на кресло, и я села к ней лицом. Она была одета в темно-зеленое кимоно и не накрашена, и в полумраке ее лицо казалось похожим на череп.

— У вас новый лакей? — спросила я. — Не помню, чтобы видела его месяц назад.

— Вы и не могли его видеть, он у меня недавно, — ответила она, глядя мимо меня, в свой прекрасный сад. Там на ветру покачивалось пальмовое дерево. Повернувшись ко мне, графиня проговорила: — Вы англичанка и явно из хорошей семьи. Вас воспитали так, чтобы вы всегда поступали подобающим образом.

— Да, — подтвердила я, смущаясь и гадая, к чему она ведет.

А графиня поманила меня к себе, будто нас могли подслушать.

— Я поделюсь с вами одной тайной, потому что чувствую: вам можно доверять. Обычно я верно сужу о людях. — Она снова помолчала, а я недоумевала, что же последует дальше. — Мой лакей, — начала она, — на самом деле не лакей вовсе. Он Художник из Германии, еврей, только об этом никто не должен знать. Я стараюсь вывезти оттуда как можно больше творческих людей — художников, писателей, поэтов, — которых запросто могут схватить и отправить бог знает куда. Им, беднягам, просто некуда деться. Америка их не принимает, Британия тоже, а во Франции слишком опасно. Слишком близко. Вот я и привожу их сюда, предложив временную работу. Мы занимаемся итальянским, а потом я нахожу для них в Италии какое-нибудь подходящее занятие. К сожалению, больше одного человека за раз мне не вывезти, и делать это можно только время от времени. Я была бы рада спасти их всех, но, увы, не могу.

— Это очень благородно с вашей стороны, — сказала я.

— Ничего благородного в этом нет, — возразила она, — это мой долг. Они — мои соплеменники, такие же евреи, как я. Уверена, вас поставили в известность, что я еврейка.

— Поставили, — подтвердила я. — А вы не беспокоитесь о собственной безопасности? Разве в Италии нет антисемитских настроений?

— Есть, но они не настолько сильны, как в Германии. И на Венецию точно не распространяются, у нас тут народ терпимый. Евреи живут здесь еще со Средних веков. А если говорить обо мне, то самое главное, что превыше всего венецианцы ценят искусство. Мы уже планируем биеннале следующего года, каково? Разве это не замечательный пример нашего оптимизма? Мы твердо намерены провести международный фестиваль искусств, хотя к тому времени полмира может охватить война. А я — первая среди здешних покровителей искусств и поэтому слишком ценна. Без людей вроде меня никакого биеннале не будет. — Она потянулась ко мне и похлопала по руке. — Вот видите, дорогая, незачем обо мне тревожиться. — Графиня немного помолчала, ее рука так и лежала на моей. — А как насчет вас? Вы останетесь или поедете домой, подальше от опасностей?

— Я как раз постоянно думаю над этим, — сказала я, — но пока только запуталась. Учебы у меня сейчас нет, делать нечего. Мама хочет, чтобы я вернулась к ней. Но я согласилась присмотреть за котом моей квартирной хозяйки, и пока она не вернется, мне не уехать. Да, честно говоря, уезжать и не хочется. Мне здесь нравится вообще все — и цвета, и звуки, и люди, и еда. Тут всё такое живое! И все знают, что они живы. Если я вернусь домой, там будут только тихие вечера. Мы с мамой станем сидеть в гостиной под тиканье часов, пока она не включит девятичасовые новости, а потом придет время идти в постель.

— Тогда вы правильно сделаете, если останетесь, — сказала графиня. — Вы ведь не можете жить чужой жизнью, а ваша жизнь — это то, что вы из нее сделаете. Решайте, чего вам хочется.

Того, чего мне хочется, у меня никогда не будет, хотела сказать я, но не сказала.

Снова появился молодой человек, неся поднос с кувшином лимонада и тарелку с угощением: печеньем, присыпанным сахарной пудрой, марципановыми фруктами и маленькими пирожными с цукатами. Он налил нам по стакану лимонада и предложил мне тарелку. Я взяла всего по штучке, с небольшим запозданием сообразив, что пудра с печенья при откусывании осядет на моем темно-синем платье.

— Данке, Йозеф, — сказала графиня, перейдя на немецкий. Я увидела, как по лицу молодого человека метнулась тень тревоги, но графиня сделала ему успокаивающий жест. — Не волнуйтесь, — проговорила она уже по-английски, — эта молодая дама знает про вас. Она из Англии. Все в порядке.

Молодой человек застенчиво улыбнулся мне.

— Йозеф хороший художник, — продолжала графиня. — Ему повезло, что я сумела его вытащить.

Йозеф кивнул.

— Нацисты пришли за моим отцом, — заговорил он, запинаясь на английских словах, — а он был профессором в Мюнхенском университете. Они говорят, что евреи не могут ни преподавать, ни учиться в университетах. Отца увели, я не знаю куда. А потом они нашли мои картины, и меня допрашивали в гестапо. Ужасное место. Мне задавали много странных вопросов. Я уверен, меня очень скоро забрали бы в концентрационный лагерь, но графиня прислала людей, и они меня увезли. Она спасла мне жизнь.

— Вы будете рисовать и дальше, Йозеф, а я буду вами гордиться. — Графиня сделала большой глоток лимонада.

Я начала есть сладости со своей тарелки, проявляя особую осторожность с печеньицем под сахарной пудрой.

— Я тут подумала, что вы могли бы мне помочь, — прервала молчание графиня, — если вдруг скучаете, потому что вам нечем заняться. Мне нужно составлять каталоги и делать кое-какие работы по подготовке к биеннале. Обычно этим занимается Витторио, но он сейчас в Америке, продает интерьерные картины людям, у которых денег больше, чем вкуса.

Ее слова заставили меня улыбнуться.

— Разве Витторио — ваш подчиненный? — спросила я. — Я слышала, что у него галерея.

— Так и есть, но я — его лучшая клиентка, и он знает, как говорят у вас в Англии, с какой стороны у бутерброда масло. Он льстит старой даме, и ему нравится то, что я ему предлагаю. А еще он красноречивый, умеет веселить, с ним я чувствую себя молодой и полной жизни. Так что мы полезны друг дружке.

Тут я снова задумалась, нет ли в их отношениях постельной составляющей.

1 сентября 1939 года

Недели две я помогала графине, посиживая в одной из ее прохладных затененных комнат и распивая чаи под громадной пальмой в саду. Это было радостное время. Мы разбирали работы художников со всего мира. Я помогала составлять каталог и наводить порядок в ее коллекции редких рисунков и гравюр. Имена некоторых из их авторов заставляли мои глаза широко раскрыться от изумления.