Список - Картер Крис (1) - Страница 4

— Что вы хотите этим сказать? — настороженно спросила Скалли.

— Если такого умного человека, как Нич, одиннадцать лет гноили в тюрьме, а потом поджарили-таки, это тоже чья-то ошибка, и за нее тоже следовало бы кому-то ответить. Беда только, что отвечают за ошибки обычно не те, кто их совершает.

— Вы противник смертной казни?

— Я не люблю казнить.

— А кто любит?

— Видите ли… Тюрьма — такое место, где нет ничего, кроме горечи и озлобления. Ничего. Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в год. Люди здесь доведены до крайности. И тем не менее — к Кэлверту заключенные относились неплохо. Это что-то да значит. Только очень умный грабитель Нич…

Молдер встрепенулся.

— Вы считаете, что закоренелый преступник и на том свете остается преступником?

Бакли снова поджал губы и помедлил, прежде чем ответить.

— Я думаю, что на том свете (если он, конечно, есть) множество преступников перестают быть преступниками. Но некоторые особо умные и потому особо гордые, возомнившие себя невесть кем… они могут остаться. Их, наверное, и сам Бог не сумеет убедить раскаяться. Потому что они уверены, будто они сами — Бог.

Молдер медленно покивал, будто именно этого ответа и ожидал.

— То есть, — цепко ухватилась за слова директора Скалли, — вы все-таки пытаетесь намекнуть, будто верите в то, что Нич вернулся с того света?

Бакли не ответил. Открыл перед ними очередную дверь; вежливо посторонился, пропуская даму и ее спутника перед собой.

— Вы можете осмотреть тело убитого, — сказал он.

Здесь запах все-таки был. Неудивительно в такой духоте… Хотя, подумала Скалли, борясь с подкатывающей тошнотой, пожалуй, все-таки… все-таки… как-то чересчур. Она быстро подошла к столу, на котором, укрытый белой простыней, лежал неприятный, дурно пахнущий предмет, сутки назад бывший исполнительным, добросовестным и славным старшим охранником отделения смертников Кэлвертом Хоупом.

— Мы ждем вечером патологоанатома из штата, чтобы он сделал официальное вскрытие, — говорил тем временем Бакли, остановившись на пороге.

— Скажите, — спросил Молдер, вполне доверяя напарнице в деле осмотра трупа и не делая ни малейшей попытки последовать за нею, — у Нича Мэнли были друзья в отделении? Среди заключенных?

Бакли саркастически усмехнулся. Едва заметно, но от Молдера эта усмешка не укрылась. Он даже понял, что она значила. Эти пижоны с воли, значила она, попадают сюда и не понимают, куда попали, и продолжают мыслить категориями нормальной жизни: дружба, друзья… Молдер ощутил себя глупым, восторженным и невоздержанным на язык мальчишкой.

— В тюрьме у каждого должны быть друзья, — сдержанно ответил Бакли. — Чтобы присматривать за врагами и вовремя предупредить, если что. Но у Нича не было друзей. Его просто боялись, — он запнулся, — Разве что Сперанза…

— Господин директор, — позвала Скалли, снова накрывая простыней труп. У нее был странный, какой-то невероятно напряженный голос — казалось, он вот-вот порвется. Казалось, она увидела привидение.

— Что такое? — спросил Бакли.

— Труп. Я думаю, вам стоит его охладить как следует. Иначе к вечеру будет уже нечего вскрывать.

Какое-то мгновение ее слова доходили до сознания мужчин — доходили явно с трудом. Потом оба поспешно шагнули к столу. Когда они оказались совсем рядом, Скалли с готовностью откинула простыню.

— Иисусе, — потрясенно прошептал Бакли, отступая назад.

Трупа, в сущности, уже не было. На столе тяжко и отвратительно копошилась гора мушиных личинок. Из этого множественного, слитного шевеления едва выглядывали хрящ носа, развалившаяся кисть руки с полуобнаженной костью…

— Повелитель мух, — тихо сказал Молдер.

Скалли опустила простыню.

— Духота, — сказала она. — Ваш эскулап сделал колоссальную ошибку, что не убрал тело в холодильник сразу.

Она хотела сказать еще кое-что, но сдержалась. Не стоило сразу настораживать Бакли. Такая преступная халатность для человека, который все время работает во Флориде и знаком со всеми факторами здешнего климата — в том числе и такими, — была непростительна. Невозможна. Настолько невозможна, что напрашивалось единственное объяснение: это было сделано нарочно. Тогда ко времени прибытия патологоанатома труп оказался бы испорчен уже настолько, что вскрытие превратилось бы в простую формальность. Что-либо выяснить толком оказалось бы уже невозможно.

Сокрытие улик.

Что это там сморозил Молдер? Про мух…

Что ты сказал? — спросила Скалли.

Молдер не ответил.

Джонни Сперанза, о котором Бакли упомянул как о единственном человеке, ухитрявшемся поддерживать более-менее приятельские отношения с Ничем, оказался бойким молодым афро роста чуть ниже среднего, с головой, напоминавшей ком металлической стружки из-за множества тщательно заплетенных косичек, слаженно и упруго мотавшихся вправо-влево при каждом его резком — а иных он не совершал — движении. «Наверное, у него уходит на эту прическу немало времени и прилежания, — подумали Скалли и Молдер одновременно, — неплохие тут условия, если заключенные ухитряются выглядеть, как эстрадные певцы, хоть и средней руки…» Арестован был Сперанза за изнасилование несовершеннолетней с нанесением тяжких телесных повреждений, через пару дней оказавшихся вдобавок и вовсе несовместимыми с жизнью; на следствии выяснилось, что это был уже четвертый подобный подвиг на его счету; правда, прежде любвеобильный молодой человек не делал жертв инвалидами. Держался он как рок-звезда на отдыхе и сразу попытался поставить себя с агентами на равных: развалился на стуле, кинул ногу на ногу так, что пяткой едва не попал себе в ухо, и бурно жестикулировал на протяжении всего разговора.

«Жаль, нельзя дать ему для начала пару оплеух, — против воли подумала усевшаяся напротив Скалли, — Чтобы беседа лучше клеилась.»

Молдер остался стоять за ее спиной и только привалился спиной к стене, внимательно и как-то очень холодно глядя на заключенного. Сэм Бакли, брезгливо кривясь, извинился и вышел: дескать, дела.

Скалли оглянулась на напарника, но тот был явно не расположен начинать беседу. Это уже входило у них в систему: Скалли начинала, а подчас и заканчивала сбор предварительных показаний — а Молдер, когда они оставались вдвоем, вдруг начинал их интерпретировать самым неожиданным образом. Иногда Скалли думалось, что лучше бы он и не начинал. Дело бы двигалось быстрее.

Правда, порой она в конце концов убеждалась — всякий раз с изумлением, будто впервые, — что как раз именно эти. невообразимые соображения только и выводили следствие из тупика.

Но сейчас тупиком и не пахло; дело было, скорее всего, не из сложных. Так что Скалли была даже рада молчанию Молдера.

— Говорят, вы верите в утверждения Нича Мэнли?

— Кто говорит? — немедленно парировал Сперанза.

Скалли сдержалась. Только помедлила мгновение, тщательно подбирая слова, и очень спокойно спросила:

— Вы верите в утверждения Нича Мэнли?

— Мистера Мэнли звали Наполеон, — весело оскалившись, сказал Сперанза. — Ничем он был только для друзей. Вы подруга мистера Мэнли?

Скалли уселась поудобнее. Разговор, похоже, обещал быть долгим.

— Казненный на электрическом стуле за двойное убийство преступник по кличке Нич, — отчетливо произнесла Скалли, — согласно показаниям многих свидетелей несколько раз высказывался в том смысле, что обрел бессмертие и намерен вернуться после казни и отомстить кому-то. Согласно показаниям тех же свидетелей, вы поддерживали с преступником по кличке Нич приятельские отношения. Насколько убедительными и обоснованными вам, как приятелю преступника по кличке Нич, казались эти странные заявления преступника по кличке Нич?

Сперанза облизнул лиловые губы. Стрельнул глазами по сторонам, снова облизнулся. Встряхнул своим комом проволок. И, видно, так и не нашел, к чему придраться. А может, просто понял, что доводить Скалли дальше не стоит — может оказаться себе дороже.