Тринадцатая Мара - Мелан Вероника - Страница 17

Он углублялся в лес пока без направления, просто искал поляну для ночлега. Октябрьские ночи – не лучшее время для ночевок под открытым небом. Холода, темнеет рано. Спустя час нашел такую, мысленно сетуя на то, что света вокруг уже нет, а еще собирать дрова для костра. Можно, конечно, без них, без огня, – бросить манатки, поставить палатку и спать, – но если холодную еду он мог запросто проглотить, то чай желал выпить горячим.

Девчонка выглядела плохо, он заметил это на поляне при свете фонаря. Топь въедалась в её ум черными щупальцами, шерудила изнутри, изматывала. Готовый к очередной словесной перепалке, Сидд понял, что ссоры не будет. Одна искра – и в нем бы вспыхнула привычная злость, но Мариза впервые увиделась ему такой, какой была, – молодой опустошенной девчонкой, у которой надломлены внутренние шестерни. Радоваться бы, – он достиг цели, – но радость не шла. Жрущий изнутри гнев он выпустил еще в тот день, когда заставил её впитать обвинения от родственников погибших, а пусто злословить – не его.

– Остановимся здесь.

«Интересно, у неё есть хотя бы фонарь? Как она вообще готовилась к походу, не имея навыков пребывания в яви без магии?»

Ему не ответили.

Мара просто стояла, смотрела чуть мимо, чего-то ждала. Того, что он временно наполнит ее своей силой для поиска цели?

– Запитывать сегодня не буду, – отрезал Аркейн, – не имеет смысла. Искать направление начнем утром.

И да, он увидел то, на что рассчитывал, – мелькнувшее на её лице разочарование. Подошел близко, пригляделся – его налобный фонарь слепил мару, она щурилась.

– Думала, получишь еще одну попытку победить меня через изнанку? Так вот знай: я поставил там «обратку». Любое твое действие обернется против тебя самой с десятикратным усилением. Усекла?

Она почему-то болезненно моргнула. И нет, в ней не ощущалось желания дерзить, язвить. Сейчас она напоминала ему мятый конфетный фантик – бесполезный и ненужный без самой конфеты.

Сидд думал, она промолчит, но Мариза чуть приподняла левую руку, обмотанную бинтами:

– Я хотела спросить, можно ли будет, когда запитаешь, … подлечить ладонь?

И опять взгляд в сторону. Ни на что не рассчитывающий, как у раба, которого пинали слишком долго.

Да, он видел: всю дорогу она держала эту руку чуть согнутой, как культю, как обрубок, мешающий жить, являющийся дополнительной причиной страданий.

Аркейн не знал, позволит ли. Он хотел, чтобы она страдала, но смотреть на неё такую не дарило ему приятных чувств. Ничего не ответив, он отвел луч фонаря от её лица, отправился собирать дрова – с её рукой они разберутся утром.

Оказалось, в её рюкзаке присутствуют палатка, свернутый мат-подстилка, спальный мешок, походная подушка. Кажется, она сложила туда все, что посоветовал ей слишком рьяный продавец из отдела спорттоваров. Но вот собрать все этой одной рукой у неё выходило плохо.

Мара молчала, даже не смотрела в его сторону, когда трижды пыталась установить неподдающийся каркас, когда использовала зубы вместо второй руки, когда не могла затянуть узел, открыть клапан надува в подушке.

Затрещал костер. Аркейн наблюдал за неуклюжими попытками Маризы справиться с обычными для двурукого человека вещами. Заметил момент, когда она достала со дна банку с готовой кашей, видимо, поняла, что не взяла «открывашку», спросить у него не решилась, вернула банку обратно. К костру она не подсела, опираясь на локоть, заползла в свой криво поставленный одноместный домик, пошуршала, затихла.

Что ж, не ныла, чай не просила, на жизнь не жаловалась – уже медаль номер раз. Правда, ей, чтобы заслужить хоть толику его уважения, если такое вообще возможно, придется этих медалек навесить себе на грудь пару тысяч. Бесполезная, в общем, задача.

Наверное, он был не прав, думал Сидд позже, подбрасывая сучья в костер. Человек не должен быть мудаком по отношению к ближнему, вот только сложно им не быть, когда идешь бок о бок с тем, кто лишил тебя чего-то очень ценного. Пусть даже ненамеренно – суть уже не меняется. Если бы мара научилась управлять своей силой, если бы потратила на это время и энергию, Лира сейчас была бы жива. И не было бы ни этой чащи, ни странного шепотка в затылке, ни его извечного теперь желания кого-нибудь придушить. Боль, если она в тебе поселилась, будет всегда желать боли кому-то еще.

Аркейн раздваивался. Ему запомнился сегодняшний взгляд Маризы – взгляд человека, который не хотел бы, чтобы другие видели его искореженное нутро. Такими люди возвращаются с войны. Такого взгляда не должно быть у того, кому двадцать два. Хотя мары живут долго, иногда очень долго. Возможно, вернув Кьяру, она сбросит с себя чувство вины, как змея сбрасывает ненужную кожу. Развеселится, забудет о том, что должна страдать, решит: какого черта? Возможно, она станет многократно сильнее, если примет свою темную сторону, – тогда даже Аркейну придется напрячься, чтобы усмирить её. В этом случае, думал Сидд, он убьет её сразу, без раздумий.

А пока просто ночь. Очень стылая, когда мороз уже покусывает за лицо, когда подмерзают в ботинках ноги. Дымная от костра, тихая, безветренная. Огонь казался здесь мертвым островком бесполезного и быстро тающего тепла – слишком много зловещего намотано вокруг, слишком сильно оно желает подобраться.

Когда чай был выпит, а жестяная банка из-под перловки отправилась почивать на углях, Сидд лег спать, предварительно махнув рукой поверх тента, – усиленная защита вещам не повредит.

Мариза

Спальник не грел. Меня мутило. Казалось, земля под палаткой качается, будто под ней ходят гигантские волны, и ты все ждешь, когда же проломятся гнилые доски помоста. Когда это случится, наружу выльется пахнущая водорослями жижа, протянутся в твоем направлении покрытые синими венами руки. Когти коснутся твоего горла, когти утянут в смерть…

Мысли о Кьяре не помогали, их глушила тьма; я старалась глубоко дышать, чтобы успокоиться. Страхи лезли внутрь моей черепной коробки из ниоткуда, они заставляли бояться иррационального – теней снаружи, существ со звериными клыкастыми мордами. Топь виделась мне гигантским безграничным болотом, пластом плавучей почвы, где меж чахлыми стволами перемещается «оно» – я даже не могла сказать, что именно.

Сидд выглядел единственным светлым пятном. Если бы не он, я бы попросту не смогла шагать вглубь леса, мне банально не хватило бы стойкости. Но он казался стабильным плотом, неподвластным местной стихии, и, пока я находилась к нему близко, страхи отступали, чуть утихомиривались.

Между нашими палатками, однако, дистанция оказалась слишком большой, и я в панике воображала, что в следующий раз прижму свою прямо к его. Плевать на колкие фразы и презрение, лишь бы чувствовать кого-то живого через тонкую ткань.

Тик-так. Озноб, боль в руке, уснуть не удавалось. Отключив мою силу, Инквизитор оставил в норме мою чувствительность мары, и Топь вовсю пользовалась этим, наслаждалась, совала мне в мозг тонкие отравленные жгуты, пытала ненавистью и хохотом.

Я ворочалась, сколько могла, жмурилась, куталась в спальник, но холод шел не снаружи – он расплывался изнутри: на меня действовало нечто извне.

А чуть позже мне вдруг привиделось, что на поляну наползает туман. Плотный, как молоко, синий, нехороший, что он уже близко…

Я выбралась наружу и сидела у костра, пока не увидела, как туман приближается на самом деле. Нечто волочащееся по земле, молочно-фиолетовая жижа, не туман даже, но облачная муть. И тогда, уже неспособная адекватно мыслить, я сделала первое, что пришло на ум, – бросилась в палатку Сидда.

У него было тепло, а меня трясло. Я ворвалась через тамбур в «спальню», свернулась в углу – благо, его «домик» был шире, выше, он вмещал двоих. Более всего я страшилась сейчас, что Инквизитор прикажет мне убираться. Если он это сделает, если скажет так, что воздух-стрела пройдет через мои внутренности как тогда, когда я воткнула в себя вилку, мое тело разорвется на части, потому что ноги пойдут наружу, а руки будут держаться за чужой спальник.