На грани выживания (ЛП) - Стоун Кайла - Страница 48

Чайка упала с неба и разбилась о песок, когда тридцать ее товарок спустились на нее, безумно размахивая крыльями и щелкая клювами.

Квинн отвернулась, потрогала кольцо над бровью и попыталась подумать о чем-нибудь, о чем угодно другом.

Она чувствовала тягу, темноту, полную бессмысленность всего этого. Ты работал, боролся и сражался только для того, чтобы наблюдать, как все распадается, как люди, которых ты любил, превращаются в Брутов и разрывают тебя на куски.

Может быть, Ксандер все-таки прав.

Глава 46

Квинн

Сотый день

— Ты знаешь, почему мы здесь? Что с нами случилось? — спросил Ксандер.

Он был трезв, неожиданно серьезен, с гудящим напряжением в глазах. Дрожащий, полубезумный мальчик исчез, сменившись кем-то другим, кого она не могла понять.

— Нет, не знаю.

Каждая история повторяла другую — родители, которые так и не вернулись домой, члены семьи, погибшие в авиакатастрофах и автомобильных авариях, братья, сестры, бабушки и дедушки, умершие от голода, обезвоживания, болезней, переохлаждения. От сердечных приступов, инсультов и несчастных случаев.

И от насилия.

Родителей Рокко убили, когда они вломились в дом соседа, чтобы украсть гриль. Отцу Тарела шесть раз выстрелили в живот, когда воры разграбили их дом в поисках упаковки лапши «Рамен». Далия потеряла брата и мать в драке между бандами за контроль над магазином «Хоум Депот».

Слушая о каждой трагедии в отдельности, Квинн чувствовала, что все рассказы об отчаянии и душевной боли смешиваются вместе, сливаются в нечто огромное и неисчислимое. Возникшее опустошение, казалось слишком большим чтобы его описать словами, слишком подавляющим для одного человека.

Но она чувствовала это — огромное давление, сгусток горя, скопившийся в ее груди. Жизнь, которую они знали, ушла навсегда. Мир, в котором они жили, умер и исчез.

И они не могли его вернуть.

— У меня была собака. Ринго, — произнес Ксандер. — Лучшая немецкая овчарка, которую только можно представить. Чертовски умный пес. Он мог выключить свет в спальне, если я ему говорил. Включал и выключал его носом. Он везде ходил со мной. Пришел бы в колледж и остался в моем общежитии, если бы это разрешили.

— Ты учился в Гранд-Вэлли? — спросила Квинн, имея в виду университет штата в Гранд-Рапидс.

Он кивнул.

— Выпускник. Изучал бизнес и ненавидел каждую секунду. Был бы в кампусе, когда это случилось, если бы не рождественские каникулы.

— А как насчет твоей семьи? Где они были?

— Они все находились дома. Мои родители, два моих старших брата. Наши телефоны и свет отключились, но никто не понял, что произошло. Папа хотел сбегать в продуктовый магазин за льдом для морозилки, чтобы наша рождественская индейка не испортилась, но «Камри» не завелась.

Его губы скривились.

— Мы наконец-то дошли до магазина, но там не принимали ничего, кроме наличных. Мои родители пользовались только кредитными картами. С собой у нас нашлось только три бакса и немного мелочи. В магазине кто-то сказал, что скоро приедет Федеральное агентство по чрезвычайным ситуациям, и они позаботятся о нас. Как они это делают при любом стихийном бедствии, что мы должны сидеть тихо и ждать. После этого мои родители так и поступили. Они сидели в доме и ждали, пока правительство доставит им еду. В течение нескольких недель, дрожа и замерзая, без электричества, без воды, все замерзло.

— Они даже не пошли к соседям или на заправку в соседнем квартале, чтобы взять то, что им требовалось силой. Все время говорили, что кто-нибудь придет. — Ксандер покачал головой в отвращении, в горьком негодовании. — К тому времени, когда они опомнились, все магазины уже обчистили. Черт, в кинотеатре не осталось даже конфет.

Он тяжело дышал, ноздри раздувались, глаза стали отрешенными, словно Ксандер видел разыгравшуюся перед ним сцену, не имеющую ничего общего с пляжем.

— У нас закончился собачий корм. Моя мама просто сказала: «У нас ничего нет для него».

Квинн уставилась на него, пораженная.

— Что?

— Я знал, что ты поймешь, — проговорил он напряженным голосом. — То, как ты сражалась вместе со своей собакой. Я видел эту связь. То же самое у меня было с Ринго. Я бы никогда не сделал этого. Я бы лучше умер. Они тоже это знали. Вот почему они послали меня на поиски, хотя я понимал, что там уже нечего искать. Я пошел, а когда вернулся, они ждали меня с ужином.

Желудок Квинн забурчал, кислота поднялась в горле. Конечно, такое могло случиться. Если вы умираете от голода, а выбор стоит между домашним животным и вашими детьми…

Она стиснула челюсти. Она не могла представить, что пожертвует Призраком. Не могла. Пес с радостью положил бы себя за свою семью, отдав все благородные, рыцарские кости своего тела. Он демонстрировал свою беззаветную преданность снова и снова.

Что-то похожее на жалость зародилось в ее груди.

— Что ты сделал?

Ксандер уставился на маяк, ярко-белый на фоне сумрачной воды. Нигде не было огней, ни одного фонаря, чтобы направить заблудившихся моряков домой.

— Внутри меня что-то сломалось. Во мне появилось столько злости. Я знал, что если останусь, то сделаю что-нибудь, наврежу своим родителям, может быть, не знаю. Я собрал свои вещи и ушел. Сказал им, что они меня больше не увидят. Они перестали быть моей семьей.

Он вздрогнул, словно выходя из оцепенения.

— Они все равно уже мертвы. Они никак не могли выжить.

— Мне жаль, — проговорила Квинн, не зная, что еще сказать.

Его лицо ожесточилось.

— Это время моей жизни закончилось. Я вернулся в общежитие, нашел нескольких своих друзей, которые все еще пытались выжить, и мы ушли вместе. Пробирались через город, подбирая по пути новобранцев. Чем сильнее мы становились, тем легче нам было. Я не думаю о прежних днях. Мы просто живем настоящим. Это лучший способ.

Ксандер чувствовал себя потерянным, подавленным и злым. Они все такие. Черт, она тоже. Может, в конце концов, они не так уж сильно отличались от нее.

Но Квинн не спятила. Пока нет.

— Почему? — спросила она, искренне желая понять.

— Потому что это дает тебе то, что ты хочешь. Думаешь, хоть одно правительство когда-либо преследовало наши интересы? Любой закон? Любое агентство или компания? Это все для того, чтобы держать нас внизу, сделать нас рабами, украсть американскую мечту прямо у нас из-под носа. Они дали нам форму власти, но сделали нас бессильными!

Его голос возвышался с бесстрастным гневом, когда Ксандер говорил, размахивая руками, чтобы подчеркнуть свои слова. Казалось, он жаждал объяснить, привлечь ее на свою сторону. Он хотел, чтобы она поверила.

— Вот так мы вернем эту власть, так сделаем мир нашим!

— Уничтожив все?

— Не все — только то, что порабощает нас, искушает, тянет обратно в рабство. Овцы все еще цепляются за старые вещи, за мертвые мечты — угловой офис, слепое стремление вверх, шикарная работа, шикарные дома и выходные на яхте. Они хотят, чтобы их телефоны, планшеты и телевизоры вернулись, чтобы они могли омертветь, онеметь, как наркоман от наркотика.

Квинн с трудом сдержалась, чтобы не закатить глаза.

— Значит, вы пытаетесь помочь людям?

— Неа. Это не наша работа — приводить их в чувство. Мы заботимся о себе, живем так, как хотим жить, и распространяем послание через нашу работу. Те, кто похож на нас, придут к нам по своей воле. Как ты.

Он говорил как сумасшедший. Она не могла понять, верит ли он в ту чушь, что несет, или понимает, что его последователям нужно вероучение, догма, какая-то идеология, за которую можно держаться, когда привычный мир распадается на части.

Квинн сжала руки в кулаки. Она больше не знала, во что верить. Все, что Квинн понимала, это то, что она зла, невероятно зла.

Ей хотелось ударить что-нибудь, причинить боль, как причиняли ей, испытать хоть что-то. Что угодно, лишь бы это освободило ее от этой горькой, бездонной чаши печали.