Царь нигилистов 2 (СИ) - Волховский Олег - Страница 42

У протопресвитера Бажанова было простое крестьянское лицо, обильная седина в длинных до плеч волосах и окладистой бороде. И внимательный взгляд.

— Садитесь, Александр Александрович! Ну, что вы!

Саша послушался.

— Полковник Сухонин от вас в восторге, — заметил священник.

— Математика — это просто, — сказал Саша. — Ничего не надо учить, одно из другого следует.

— Раньше это было для вас не так, — напомнил Василий Борисович. — Сухонин сказал, что вы все лето посвятили чтению.

— Вторую половину, — признался Саша. — Мне надо было многое вспомнить. Но до Закона Божьего не добрался.

— А я ничего сложного не спрошу. Только по катехизису.

Саша слабо представлял, что такое «катехизис».

— Александр Александрович, из чего состоит Священное писание?

— Из Библии.

— А из каких двух частей состоит Библия?

— Из Ветхого и Нового Завета.

— Какие вы знаете книги Ветхого Завета?

— Бытие, Левит, Притчи Соломоновы, книги царств, книги судей, Экклезиаст, Песнь Песней, Псалтырь, Эсфирь, Юдифь, книги пророков, Маккавейские.

Про Маккавейские Саша помнил, потому что их очень агитировал почитать Леша-историк. Но, Саше, понятно, было некогда.

— А сколько их всего?

— Не помню, — признался Саша.

— А что входит в Новый Завет?

— Четыре Евангелия и Апокалипсис.

— И все? — удивился Бажанов.

— А! Еще послания апостолов.

— И все?

— Деяния апостолов.

— Отлично!

Честно говоря, вопросы напоминали Саше типичный набор двоечника, вроде, «какого цвета был учебник?»

— Символ веры можете прочитать? — спросил Бажанов.

— Нет, — признался Саша. — Я его не помню.

Священник вздохнул.

— А «Отче наш»?

— Первые две строчки: «Отче наш, который на небесах! Да святится имя твое!»

— По-русски? — удивился Бажанов.

— Я не помню церковнославянский вариант. Мне кажется, если бы служба была на русском, я бы запомнил. Его же много раз читают. И символ веры — тоже. А так просто непонятные стихи под красивую музыку. Я не помню церковнославянского.

— Вы считаете, что служба должна быть на русском?

— Да.

— Но есть определенные традиции, на русском это будет совсем не то, да и понятен церковнославянский.

— Примерно также, как латынь средневековым немцам.

— Преувеличиваете, Александр Александрович.

— Сужу по себе. А на каком языке Христос дал свою молитву? На древнееврейском или на арамейском?

— На арамейском. Но прежде, чем отменять церковнославянский, вы его сначала выучите.

— Конечно. Думаю, церковная служба мне в этом поможет. Если цель церкви в том, чтобы научить всех церковнославянскому, то — да, богослужение, конечно, должно быть на этом языке. Но мне казалось, что цель не в этом.

— А в чем?

— В том, чтобы научить вере и любви. Разве не так?

— Еще надежде, — поправил Бажанов.

— И какой толк от учебника на непонятном языке?

— Переводим сейчас Ветхий Завет на русский, — улыбнулся Бажанов. — С древнееврейского.

— Вы знаете древнееврейский?

— Да. И арамейский, и греческий.

— Я, конечно, преклоняюсь, но Священное писание — это для нас. Школа для народа — это богослужение. Канон надо переводить.

— Даже переводу Библии есть огромная оппозиция, — сказал Бажанов. — Мы еле это отстояли. В «Пространном катехизисе» митрополита Филарета были молитвы на русском — так заставили переписать. Теперь все на церковнославянском.

— Так и останется русский народ крещеным, но не христианизированным. А какие у них аргументы? Я не понимаю.

— На церковнословянском звучит торжественнее и красивее.

— Ну, как можно предпочесть эстетизм общественной стабильности и социальному миру? Эстеты пусть едут в монастыри и слушают на старославянском, я же не призываю это запрещать.

— Вы думаете, что перевод богослужения укрепит стабильность?

— Да, я так думаю. У нас всегда боятся многообразия, как-то спокойнее всех под одну гребенку, а многообразие стабильнее, потому что разные части уравновешивают друг друга. Много опор всегда надежнее одной. Это о допустимости разных языков. А понятая заповедь будет лучше исполняться, чем подобная заклинанию. Это о переводе. А то будут говорить: «Что нам Евангелие? Мы только крышку его целовали».

— Еще говорят, что нельзя давать святыню псам: не поймут, переврут, преумножит ереси.

— То есть народ — это псы? А это не гордыня?

— Гордыня, конечно, — согласился Бажанов. — Для них народ «чернь».

— Слова «чернь» нет в моем лексиконе, Василий Борисович. И никогда не будет!

Священник посмотрел на него примерно такими же глазами, как Суханов после вывода формулы геометрической прогрессии.

— Новый Завет переведен, — сказал он. — Вы оттуда что-то помните?

— Нагорную проповедь. Но не всю.

— Можете процитировать?

— Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны миротворцы… не помню…

— Ибо они будут наречены сынами Божиими, — подсказал Бажанов.

— Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.

— Только помните, что правда здесь — это праведность, — сказал священник.

— Мне кажется, это многозначный текст, зачем выбирать только один смысл?

— Вот для этого и нужно толкование церкви, для правильного понимания.

— Здесь ясный текст. Вот, что такое «нищие духом», я не понимаю. Мне всегда казалось, что просвещение — это хорошо. И разум нам не зря дан.

— Это не про просвещение, это про смирение, — сказал Бажанов. — Но действительно трудное место, мы еще об этом поговорим. А остальные Заповеди Блаженства?

— Там было еще что-то про кротких, но я точно не помню.

— И про «чистых сердцем», — заметил священник. — И про «плачущих». Но и это много. Ничего, выучите. А из Ветхого Завета ничего не помните?

— Помню: «Разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетённых отпусти на свободу». Но не помню, откуда это. Иезекииль?

— Исаиа, — сказал Бажанов.

Послышался осторожный стук в дверь.

— Да? — отозвался священник.

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Гогель.

— Прошу прощения, — сказал он, — но у Александра Александровича уже полчаса прошло от обеда.

— Ох! — сказал Бажанов. — Это я прошу прощения!

— Экая безделица, — сказал Саша. — Ваш урок гораздо важнее.

Священник взял его тетрадь по Закону Божию, раскрыл на первой совершенно пустой странице и вывел пятерку с небольшим минусом.

— Но я же не знаю ни одной молитвы, — удивился Саша. — И путаю пророков!

— Поэтому и минус, — сказал Бажанов. — Еще вы не знаете ни священной истории, ни канона, ни Истории церкви. Но по сравнению с тем, что вы уже знаете, это совсем чуть-чуть.

И он написал:

— На русском? — спросил Саша.

— Хорошо, — кивнул Бажанов. — Пока на русском. Я вам их напишу, вы идите обедать. Перейдем на церковнославянский, когда вы его немного вспомните.

— А вы пока переведите канон на русский, а я потом что-нибудь придумаю.

— Это несколько томов.

— К моему совершеннолетию, — пояснил Саша.

После несколько свернутого обеда была физика.

На урок к Владимиру Петровичу Соболевскому Саша шел, как на праздник, пребывая в уверенности, что не все же он забыл из двух первых курсов факультета «Экспериментальной и теоретической физики» МИФИ.

И учитель ему тоже на первый взгляд понравился: такой старый солдат с простым лицом с небольшими усами с проседью и крупным носом.

— Александр Александрович, — начал он, — назовите мне пожалуйста необходимые свойства материи.

Может, в шестом классе и говорили об этом… Но что? Он попытался вспомнить что-нибудь из Ленина. Владимир Ильич, вроде любил писать про материю. Насколько это прокатит?

— Материя — это объективная реальность, данная в ощущениях, но существующая независимо от них, — отчеканил Саша.