Царь нигилистов (СИ) - Волховский Олег - Страница 34

Украдкой загнул уголок страницы. Очень явно, конечно. И не всякий будет отгибать.

Похвалил себя за то, что обошелся без клякс, хотя мелкие чернильные брызги все равно присутствовали.

В уборной, умываясь перед сном, вырвал у себя волос и, вернувшись, незаметно вложил в «журнал». Ну, да! Смотрел с дочкой «Тетрадь смерти». А, как же?

Когда он вернулся, Гогель капал в ложечку лауданум.

— Григорий Федорович, вы передали папá, что это такое? — спросил Саша.

— Я ему написал, — сказал Гогель. — Но никаких указаний не было.

— Ясно. Я сам ему скажу.

— Александр Александрович! Это лекарство продается в любой аптеке. Абсолютно ничего страшного.

— Угу! А еще в Древнем Риме был свинцовый водопровод.

— Александр Александрович, есть предписание врача, и его пока никто не отменял.

— Хорошо. Есть чем запить? А то это ужасная гадость!

Стакан воды нашелся, и Саша старательно изобразил отвращение, проглотив в обще-то довольно приятный на вкус чай. И мысленно поздравил себя с тем, что не понадеялся на легальные пути.

Свечи потушили, и через полчаса генерал оглушительно захрапел.

Брегет Саша успел незаметно спрятать под подушку.

В детстве при подобных обстоятельствах он включал под одеялом фонарик и читал. Но свечку под одеяло не затащишь.

Прождал еще четверть часа и без пятнадцати одиннадцать сел на кровати. Володька, вроде, тоже дрых. А за окном вставала огромная желтая луна.

Он положил подушку на середину кровати, укрыл ее одеялом, прихватил часы, Корфа, одежду и ботинки и босиком прокрался в уборную.

Все-таки в уборной с креслами, столиком и подсвечником есть свои преимущества.

Зажег свечу. Оделся. Ситуация все больше напоминала пионерлагерь. Научить что ли Никсу мазать зубной пастой соседний отряд? Это Володьку что ли?

Увы! Пасты нет, а порошок совершенно не годится.

Почитать оставшийся час или погулять по ночному парку? Первое комфортнее, но может кто-то проснуться. Второе в общем-то даже романтичнее: луна, воздух и все такое…

Счел, что безопаснее немного переждать, пусть разоспятся.

Положил часы на столик перед собой и открыл Корфа.

Собственно, труд сей касался восстания декабристов, но начинался с предыстории, то есть тайного отречения младшего брата Александра Первого Константина Павловича и не менее тайного назначения наследником третьего брата Николая Павловича. Почему бы это не обнародовать, не понимал даже автор.

В общем, секретная рокировочка, посвятить в которую народ как-то позабыли.

Саша дочитал до длинного французского письма Великого Князя Александра Павловича и малодушно открыл перевод в конце, поклявшись вернуться к оригиналу, как только ватман и ножницы будут под рукой. На первый взгляд незнакомых слов в сем историческом послании было даже гуще, чем в «Лизетте».

Будущий Император Александр Первый писал другу детства, как его удручает перспектива занять ужасный престол этой страны, где порядка никогда не было и нет, все части управляются дурно, все воруют, а империя только и стремится, что к расширению своих пределов. Как сладко было бы отречься от этого мерзкого трона, окруженного льстецами и честолюбцами, переложить шапку Мономаха на какого-нибудь лоха и счастливо эмигрировать на туманные берега Рейна, потому что управлять в одиночку такой махиной все равно совершенно невозможно!

Почему несчастный император Александр Павлович так не воплотил столь романтическую мечту Саша узнать не успел, потому что послышался шорох, и ручка двери начала поворачиваться.

Глава 16

— Саша, я знаю, что ты здесь, — послышалось за дверью.

Голос был Володькин.

Саша открыл.

— Ладно, заходи!

Володя окинул его взглядом.

— Ты, куда-то собрался?

— На свидание.

— С барышней?

— Неважно, все равно тебя не возьму.

— А, если я Гогеля разбужу?

— Предатель!

— Будить?

— Вов, есть мирное решение. Ты сейчас ложишься спать, а я тебе потом рассказываю про свидание. Будет интересно.

— Хорошо. Еще одна глава про Гарри, и ложусь.

Было без пятнадцати двенадцать, когда Саша дошел до эпизода с покупкой магических предметов в Косом переулке, и Володька, наконец, отстал.

Саша отдал ему Корфа с поручением положить на место, взял ботинки и босиком прокрался мимо спящего генерала. Дубовая лестница слегка поскрипывала под ногами, но первого этажа он достиг благополучно.

Обулся и открыл дверь на улицу.

Половинка луны сияла над парком и освещала дорожки. Было прохладно и влажно. Пахло розами из матушкиного цветника и далеким морем.

Тьма и тишина. Ни звука поезда, ни далекой трассы. Только лесные шорохи.

В кабинете государя еще горел свет.

Саша метнулся от дворца и вскоре скрылся под сенью деревьев. Тропинка белела в лунном свете. Вдали, в окне Соснового дома зажглась свеча.

Он углубился в парк. Ветка хрустнула пол ногой. Где-то в вышине ухнула сова и пронесся темный силуэт то ли птицы, то ли летучей мыши.

Вот и хоромы Никсы. Саша подтянулся на руках и перемахнул через ограду террасы.

Николай открыл дверь.

— Ты, как часы, — прокомментировал он. — Все уже готово.

На круглом столике был развернут ватман с буквами и цифрами, а рядом стояло блюдце и свеча.

— Что надо делать? — спросил он.

— Погреть блюдце на свечке, — сказал Саша, садясь за стол. — Только аккуратно.

Никса подержал блюдечко над свечой, пока не обжегся.

— Не переборщи, — скомандовал Саша. — А то лопнет. Теперь переворачивай и ставь на лист попой вверх.

Брат исполнил.

— Теперь кладем кончики пальцев на блюдце и ждем, — объяснил Саша.

— И что случится?

— Оно начнет ездить по кругу.

— Само? — спросил Никса.

— Конечно. А потом можно вызвать кого-нибудь.

— И долго ждать?

— Раз на раз не приходится. Когда минут пятнадцать, когда полчаса, а когда и час.

— Говори потише, — посоветовал Никса и указал глазами на потолок. — Помни о Зиновьеве.

— Понятно. Memento mori. Я, кстати, твоего Корфа начал читать.

— И?

— Письмо Александра Павловича совершенно прекрасно. Точно: мастрид. Главное написано с полным пониманием политической обстановки и того факта, что в одиночку управлять всем этим бардаком не под силу даже гению. Ну, и чего бы было конституцию не подписать? Хотя бы одну из тех, что ему подсовывали. Подписал — и мечта сбылась — правишь не один. А, может, и вообще не правишь, а мирно любуешься природой на берегах Рейна.

— Ему подсовывали конституции?

— Конечно. И не ему одному. Вообще российские конституции делятся на те, что порвала Анна Иоанновна, сожгла Екатерина Алексеевна и интеллигентно не подписал Александр Павлович. Последний особенно любил это делать. Сначала поручал сочинить что-нибудь этакое просвещенное, а потом не подписывал. Мне известны три: одна другой лучше.

— Та-ак, — протянул Никса. — Мне ни одной.

— Еще бы, запрещены же все! И не думай, что народ русский не умеет писать конституции. Прекрасно умеет. Лучше всяких французов. Только кое-кто не горит желанием их подписывать.

— Потому что конституция свяжет по рукам и ногам. И захочешь сделать что-то хорошее, а не дадут.

— Уверен? Ни одной же не видел. А не прочитать ли тебе курс: «Запрещенные шедевры российского права»?

— Давай! — усмехнулся брат.

— Самый шедевристый шедевр, Никса, — это отвергнутый манифест Александра Первого: «Всемилостивейшая грамота, российскому народу жалуемая». Я плакал, когда читал. Чего там только нет: и презумпция невиновности, и защита собственности, и свобода выезда из страны, и возращения обратно, и предъявление обвинения в течение трех дней, и заключение под стражу только для совершивших тяжкие преступления, и право на защитника, и гражданские свободы: слова, мысли, печати, вероисповедания. Документ двадцать первого века!

А разъяснение понятия «Оскорбление Величества» меня буквально покорило. В манифесте это заговор с целью захвата власти, бунт или измена, а не пьяная болтовня в кабаке, как ты, может быть, подумал.