Жертва судебной ошибки - Сю Эжен - Страница 80

Председатель:

— Я замечу г-ну присяжному, что княгиня де Морсен и баронесса де Роберсак непричастны к делу, и кстати отвечу г-ну Дюмону, в интересах самой подсудимой, что ему следует быть сдержанней и не давать хода низкой клевете. Я ни в чем не думаю стеснять свободу защиты. Однако, если защитник пожелает основать свои доводы на клевете и злословии, то я не перестану напоминать ему об уважении, которое он должен оказывать суду и самому себе. (Обращаясь к подсудимой.) Продолжайте. Но если, к несчастью, вы настаиваете на прискорбных доводах, то строго ограничьтесь лишь тем, что, по вашим словам, касается лично вас и князя де Морсена.

Подсудимая (резко):

— Мне не верят, и я не стану отвечать.

Председатель:

— Вы сейчас говорили, что хотели отомстить родным герцога де Бопертюи за причиненные вам несчастья. О каких несчастьях вы говорите? Объясните.

Подсудимая:

— Я не хочу говорить об этом.

Председатель:

— Напрасно, Мария Фово, напрасно. Ваши полупризнания вперемежку с умолчаниями — плохой способ защиты. Только полная откровенность и чистосердечное раскаяние могут, пожалуй, снискать вам снисходительность судей.

Подсудимая (с мрачным, безумным видом):

— Я вижу, к чему говорить правду; меня больше пе подденут на эту удочку. Кроме того, я отлично знаю, что приговорена заранее. Мне суждено умереть на эшафоте, и так это и будет. Пусть только мне позволят провести мой последний день с моей дочкой, я больше ни о чем не прошу.

(Сильное волнение.)

Председатель:

— Ни один обвиняемый не бывает осужден заранее. Вы на допросе все время повторяете, что ждете смерти на эшафоте, потому что такова ваша судьба. Такие слова доказывают, что вы лишились рассудка. Но судебный следователь пришел к заключению, что время от времени вы притворяетесь безумной. Вас отдавали под наблюдение врачей, и они единогласно признали, что вы вполне владеете умственными способностями.

Г-н Дюмон:

— Подсудимая говорила таким образом не с одним судебным следователем; как я ни старался добиться от нее признания, получить необходимые для защиты сведения, она все время повторяла с безумным видом: «К чему защищать меня? Я заранее приговорена к смерти, и я знаю это не с нынешнего дня; уж такова моя судьба, а против судьбы не пойдешь».

(Волнение.)

Председатель:

— Г-н Дюмон, опять напоминаю вам: в своей защитительной речи вы можете основываться на предполагаемом умственном расстройстве подсудимой; теперь же это неуместно.

Подсудимая (энергично):

— Я не сумасшедшая, я знаю, что говорю. И то, что я говорю, — истинная правда: судьба каждого человека должна свершиться.

Председатель:

— Подсудимая, поверьте мне, оставьте свою систему; суд никогда нельзя обмануть притворным помешательством. Не считая экзальтации, по-видимому, свойственной вашей натуре, вы вполне в здравом уме, что доказывает ясность большей части ваших ответов здесь же, на суде. Мы будем продолжать допрос. Вы сказали, что поступили в услужение к герцогине де Бопертюи с намерением отомстить ей или ее родным?

Подсудимая (резко):

— Да.

Председатель:

— Каким образом вы надеялись отомстить герцогине?

Подсудимая (нетерпеливо):

— На это я ничего не отвечу. Все равно мне не поверят; и, кроме того, чтобы объяснить все, пришлось бы…

Председатель:

— Пришлось бы?..

Подсудимая:

— Пришлось бы сделать подлость, а я ее не сделаю. Не спрашивайте меня об этом: я буду нема; и, наконец, все эти вопросы утомляют меня, мучают. Торопитесь, силы мне изменяют.

Председатель:

— Вы обязаны, даже в ваших интересах, почтительно отвечать на вопросы, которые вам предлагает суд для уяснения дела. Так как вы не желаете сказать, как думали мстить, то перейдем к другим вопросам. Вскоре после вашего поступления к герцогине де Бопертюи, она начала чувствовать первые приступы странной болезни, которая долго докторам казалась необъяснимой.

Подсудимая:

— Очень возможно.

Председатель:

— Герцогиня так вас полюбила, что никому, кроме вас, не позволяла ходить за ней?

Подсудимая:

— Да.

Председатель:

— Следовательно, вы признаете, что вы одна ухаживали за герцогиней во время ее болезни и сами приготовляли питье вот в этом чайнике? Оно здесь в числе вещественных доказательств. Питье было исследовано в день вашего ареста.

Подсудимая (поднимая глаза к небу с выражением усталости и нетерпения):

— О, Боже! Какая пытка! Когда же все это кончится?

Председатель:

— Вы опять начали отвечать рассеянно и нетерпеливо. Это неприлично, повторяю. Эксперты исследовали питье в день вашего ареста и нашли в нем значительную долю страшного яда — уксуснокислого морфина.

Подсудимая (пожимая плечами):

— Прекрасно! Если в чайнике нашли яд — значит, он был там.

Председатель:

— И вы обвиняетесь в том, что подмешали его в питье.

Подсудимая (раздражаясь сардоническим смехом):

— Ну и слава Богу!

Председатель:

— Отвечайте определенно: подмешивали вы яд в это питье? Да или нет?

Подсудимая:

— Яд должен быть, потому что без этого я не буду осуждена.

Председатель:

— Итак, вы признаетесь, что приготовляли отравленное питье?

Подсудимая (иронически):

— Разумеется, разумеется!

(Сильнейшее волнение.)

Председатель:

— Вы также узнаете этот пузырек, найденный при вас в вашем комоде под платками? В нем осталось еще порядочное количество уксуснокислого морфина. Признаетесь ли вы, что наполнили пузырек ядом для преступного потребления?

Подсудимая (совершенно-растерянно и насмешливо):

— Пузырек найден в моем комоде! Чей же он может быть, как не мой? Конечно, он мой! Кто его мог положить ко мне? Только я или сам дьявол…

Председатель:

— Подобный ответ безумен. Вы опять представляетесь сумасшедшей, что установлено и следствием. Отвечайте серьезно.

Подсудимая (гневно и нетерпеливо):

— Ну да, я подбавляла яду в питье, во все подбавляла! У меня яд был и в комоде, и на мне; всюду, всюду яд! Да, да, да, я отравила герцогиню де Бопертюи! Ну, довольны вы теперь? Вам такой ответ был нужен, не правда ли? Ну я и даю его! Но теперь, ради самого Бога, оставьте меня в покое! Мое дело окончено, я отравительница, это ясно, и не будем больше говорить; в особенности не спрашивайте меня больше ни о чем, потому что хоть в куски меня теперь изру-бите, а не заставите сказать ни одного слова.

(Действительно, несмотря на все настояния председателя, Мария Фово остается нема и безучастна. Она уставила глаза в одну точку, и только временами нервная дрожь кривит ей лицо.)

Председатель принужден отказаться от дальнейшего допроса Марии Фово и приказывает ввести вторую подсудимую, Клеманс Дюваль.

Ее вводят, но в это время судебный пристав докладывает суду, что доктора Бальи и Оливье были у герцогини де Бопертюи, и она заявила им, что в силах явиться на заседание. (Продолжительное движение.) Однако можно опасаться, что герцогиня ошиблась насчет своих сил, потому что во время переноса ее из отеля в здание суда ей два раза делалось дурно. Но в настоящую минуту она может явиться в суд и постарается ответить на вопросы.

Председатель:

— Приказываю ввести герцогиню де Бопертюи.

(Сильнейшее волнение. Все взгляды обращаются на Марию Фово. Она остается равнодушной, что доказывает ее умственное помрачение или же самую холодную жестокость.)

LI

Председатель обращается к публике со словами:

— Просим присутствующих не делать ни малейшего движения, когда войдет герцогиня де Бопертюи. Надеемся, что при данных обстоятельствах любопытство уступит чувству уважения к положению свидетельницы.

(Всеобщее одобрение. Наступает глубокая тишина.)

Два ливрейных лакея вносят в кресле герцогиню де Бопертюи. По одну сторону кресла идет ее мать, княгиня де Морсен; по другую — герцог де Бопертюи. В руках у него серебряная вызолоченная чашка и флакон с подкрепительным питьем. Герцогиня очень слаба: как только кресло поставили на место, ей делается дурно; герцог поспешно наливает в чашку питье и подносит жене; она пьет с жадностью. Герцогиня закутана в белый кашемировый бурнус с приподнятым капюшоном. Она так бледна, что если б лицо не оттенялось каштановыми волосами, то сливалось бы с бурнусом. Несмотря на худобу, по чертам видно, что герцогиня была замечательно хороша собой. Ее большие карие томные глаза полузакрыты и горят лихорадочным блеском; скорбная улыбка придает ее лицу выражение невыразимого страдания; из-под широких рукавов бурнуса виднеются красивые, неподвижно опущенные руки; они так худы, что сквозь прозрачную кожу просвечивают все голубые жилки.