Жертва судебной ошибки - Сю Эжен - Страница 66

— Послушаем ее.

— Не сказали ли вы мне, когда мы строили планы о нашей совместной жизни: «Сударыня, я сейчас подойду к самому щекотливому вопросу с моей обычной откровенностью. Моя молодость должна внушать вам опасения. Вы должны думать: «Мой муж в его летах будет иметь любовниц, что вызовет неприятности, и я в этом браке, вместо удовлетворения гордости и тщеславия, найду одни оскорбления, стану смешна…»

— Действительно, милая Жозефа, я говорил это. Но разве я не прибавил, что, хотя я и молод, но так рано начал любить и так много любил, что совершенно пресытился в этих страстишках и в этом отношении я пятидесятилетний старик, что у меня только одна страсть — гордое честолюбие? Одним словом, не поклялся ли я, что вы никогда не будете в неприятном положении жены, которую муж компрометирует изменами? Ну-с, скажите откровенно, нарушил ли я данное слово? Позволил ли я себе малейшую вольность, малейшее легкомыслие? И божусь, моя дорогая, что в этом я не приношу вам ни малейшей жертвы.

Г-жа Дюкормье пристально взглянула на Анатоля и сказала ему:

— А графиня Мимеска?

— Графиня? — воскликнул Дюкормье с глубоко изумленным видом. — Вы ревнуете к графине?

— Я думала, что дала вам до сих пор достаточно доказательств в моем здравом смысле, чтобы не выслушивать в мои годы упреков в ревности к молодой очаровательной женщине.

— Позвольте, Жозефа, я…

— Я ревнива, сударь, только к одной вещи, сударь: к моему достоинству и самолюбию, если вам угодно. Мне нет дела, если вы имеете тайных любовниц; но я никогда не потерплю, чтобы вы заставляли меня играть смешную роль. И в особенности не позволю, чтобы вы скомпрометировали и, быть может, погубили наше положение прискорбным неприличием. Вы французский посланник при этом чопорном дворе и поэтому должны быть очень сдержанны и осторожны. Было бы очень неприлично и, повторяю, очень опасно для вашего дипломатического будущего публично рисоваться своими претензиями на благосклонности графини Мимеска, как вы это сделали сегодня. Да, милостивый государь, потому что когда мы любовались охотой в лесном павильоне, то ваша беспрерывная угодливость к графине произвела почти скандал. Одним словом, вы перешли меру, и дольше молчать я не могу.

Дюкормье пытался прервать жену, но напрасно. Он, улыбаясь, протянул ей руку и сказал:

— Дорогой друг, я был неправ, сознаюсь в этом.

— Сознание ничего не поправит.

— Позвольте, моя дорогая, я не виноват в том, что вы мне приписываете, но виноват в другом, чего вы не подозреваете.

— В таком случае объяснитесь.

— Не правда ли, дорогая Жозефа, мы не раз в разговорах о расположении к нам наследного принца мечтали, что было бы большим счастьем получить место посла при П-ском дворе?

— Действительно, это было бы прелестно. С вашей обычной ловкостью вы оплели принца; он оказывает вам живейшее внимание, и при таких-то благоприятных обстоятельствах вы рискуете глупостями повредить своей карьере? Послушайте, я долго считала вас человеком необыкновенного закала; теперь вижу, что ошиблась. Вы лучше всякого другого умеете хитрить, льстить, обольщать, но у вас не хватает непреклонности, которая одна только приводит к успеху честолюбивых замыслов.

Дюкормье улыбнулся с видом сомнения и сказал:

— Я уже сознался, что виноват перед вами, милая Жозефа, и моя вина заключается в том, что я скрыл от вас истинную и единственную цель моего ухаживания за графиней Мимеска.

— Я не особенно легковерна, милостивый государь.

— Верьте только правде. Знаете ли вы, кто был любовником графини Мимеска, когда она месяц тому назад уехала из Вены?

— Я мало интересуюсь любовниками графини.

— К счастью, я любопытнее вас. Итак, ее любовником был барон Гердер, тень князя Меттерниха, его интимный друг и даже часто его советник.

— Но какое мне до этого дело, милостивый государь?

— А такое, что графиня Мимеска, сама того не зная, может открыть нам двери французского посольства в Б.

— Вероятно, вы шутите, милостивый государь?

— С честолюбием я никогда не шучу, моя милая. Короче, дело в том, что для Б-го кабинета очень важно знать настоящее и тайное решение Австрии относительно Шлезвиг-Голштинского герцогства. Наследный принц не раз спрашивал меня об этом и высказывал сожаление, что П-кие дипломаты тщетно пытаются разгадать мысли князя Меттерниха на этот счет. Но, конечно, они известны его ближайшему советнику — барону Гердеру. Через несколько дней барон приедет в Баден повидаться с графиней Мимеска. Он от нее без ума, боготворит ее и рассказывает ей все, даже самые секретные государственные дела. Понимаете ли вы теперь?

— Допустив, что это не сказка, выдуманная для того, чтобы объяснить ваше ухаживанье за графиней, я все-таки нахожу, что нет ничего бессмысленнее, как так очевидно компрометировать графиню, ввиду скорого приезда барона Гердера в Баден. Подумайте, может ли быть что безрассуднее, как возбуждать ревность и гнев людей, когда надо воспользоваться всем, чтобы узнать от них какой-нибудь важный секрет? Потому что, если вы только говорите правду, именно такую роль и должна сыграть для вас графиня Мимеска относительно барона Гердера.

— Совершенно верно, моя милая. Только у всякого барона своя фантазия. Графиня знает своего Гердера, как свои пять пальцев, и отсюда выходит вот что. Когда я узнал о связи графини с Гердером, то стал искать знакомства с ней, предвидя, какое значение она может иметь для моих планов; в то же время я просил вас принять графиню как можно любезнее.

— Я имела наивность сделать это.

— В данном случае ваша наивность оказалась верхом хитрости. Судите сами: две недели тому назад в вашей гостиной я старался вызвать графиню Мимеска на известные откровенности о бароне Гердере. И вот что она мне ответила: «Милый граф, вам хочется узнать от меня что-нибудь об интересующем вас дипломатическом деле. Если смогу, то дам вам необходимые сведения. Но услуга за услугу: ухаживайте за мной и компрометируйте меня как можно больше до приезда барона Гердера».

— И вы считаете меня настолько глупой, думая, что я поверю подобной басне? — воскликнула г-жа Дюкормье.

— Я считаю вас, моя дорогая, женщиной очень тонкого ума, и чтобы доказать вам это, расскажу дальше. Графиня, несмотря на ветреный вид и легкомысленное поведение, очень умна, проницательна и с большим здравым смыслом. Я передам вам ее рассуждение, и вы признаете его справедливым и даже глубоким; только, вы уж извините, мне придется повторять вещи, очень стеснительные для моей скромности.

— Посмотрим, — сказала г-жа Дюкормье, невольно поддаваясь искреннему тону Анатоля, — послушаем глубокое рассуждение г-жи Мимеска.

— Вот что сказала мне эта маленькая, странная женщина: «Барон Гердер любит меня страстно, и его страсть усиливается с каждым днем. И знаете ли почему, любезный граф? Потому что я всегда находила средства заставить его думать, что приношу самые лестные для его тщеславия жертвы. Барон — один из тех пресыщенных людей, которые любят женщину только в соответствии с впечатлением, какое она производит на других. Их самолюбие тем больше возбуждается и торжествует, чем больше за их любовницей ухаживают, восхищаются ею, ищут и желают ее другие опасные, то есть красивые соперники, которые, понятно, должны быть отвергнуты и принесены в жертву. И теперь, чтобы принести этому милому барону жертву, ввиду скорого приезда, я никого здесь не нахожу любезнее и лучше поставленного, чем вы. Поэтому, милый граф, компрометируйте меня, бешено ухаживайте за мной. Гердеру сообщат об этом (у него повсюду друзья). Он поспешит приехать, увидит, что я вас оставляю для него, и его страсть дойдет до безумия, потому что, говоря между нами, никогда еще в своей жизни он не пользовался подобным успехом; такие «жертвы», как вы, дорогой граф, редки. Моя власть над бароном удвоится, и тогда мне будет легко узнать от него нужный вам секрет; он и раньше добровольно поверял мне самые важные политические дела. Ну, что же, любезный граф, согласны вы на такую сделку?»