Жертва судебной ошибки - Сю Эжен - Страница 27

— Опять князья! Ну, что тебе там делать? К чему этот визит? Ты же решил вернуться к нам; брось ты этих господ!

— Невозможно, мой друг, я не могу не быть у князя де Морсена: я должен передать ему очень важные письма, и он ждет меня.

— Э, черт с ним! Пускай его ждет! Отправь письма по почте.

— Это еще не все. Посланник де Морваль поручил мне передать князю кое-что на словах. А так как я решил, вполне решил оставить место у Морваля, то необходимо исполнить до конца свои секретарские обязанности.

— Правильно.

— Но ты, Жером, не бойся: нынче же напишу де Морвалю, что отказываюсь от должности.

— Итак, Анатоль, — сказал доктор важным, почти торжественным тоном, — ты мне даешь честное слово что будешь жить с нами по-семейному? Клянешься ты в этом?

— Друг мой, — отвечал Анатоль не менее торжественно, — пусть я навсегда потеряю твою дружбу и уважение; пусть меня считают самым низким подлецом, неблагодарнейшим из людей, если я нарушу обещание, данное по доброй воле и с глубокой признательностью, потому что мне кажется, что твой нежный и вместе с тем строгий голос пробуждает меня от скверного сна. Благодарю же тебя, мой друг, мой брат!

И взволнованный Анатоль бросился в объятия Жерома.

— Ты спасаешь меня от опасностей, о каких и не подозреваешь.

— Ну, теперь, когда я не сомневаюсь больше в твоем решении, послушай, что мне сейчас пришло в голову. По-моему, хорошая бы жена была и наградой за твое обращение, и дополнением к нему. Одним словом, я хотел бы женить тебя как можно скорей.

— Ты с ума сошел, Жером!

— Я рассуждаю очень здраво. Я бы осчастливил двоих. Видел ты мадемуазель Дюваль?

— Нынче ночью. Но я едва разглядел ее лицо.

— Мой друг, это ангел! Восемнадцати лет, хороша, как Мадонна Рафаэля, золотое сердце. Она дочь полковника Дюваля; за ней хорошее приданое. А что касается ума, талантов…

— Ее лондонская подруга, с которой я часто виделся, много раз говорила мне о ней, как о совершенстве. Но твой проект так внезапен…

— Слушай, Анатоль: со дня на день она может лишиться матери и останется совсем одинокой, потому что госпожа Дюваль — вдова, хотя питает еще безумную надежду, что ее муж не умер.

— Действительно, подруга мадемуазель Дюваль говорила, что семья полковника сомневается в его смерти.

— Безумная надежда. И вот, беспокоясь о дальнейшей судьбе этой бедной девочки, которую я люблю как дочь, мы с Элоизой задумали выдать ее замуж.

— За кого?

— За племянника покойного господина де Бленвиля.

— Как? За знатного барина? Видите, г-н Жером, какой вы аристократ! — сказал Анатоль, засмеявшись.

— Выслушай меня. Это молодой человек с хорошим сердцем. Он наследовал состояние дяди, благодаря бескорыстию моей жены. Давно уже он благоговел перед Элоизой, а теперь, кроме того, чувствует к ней признательность. И вот, когда жена указала ему на мадемуазель Дюваль, расхвалив ее красоту и качества, он отвечал, что, если бы она понравилась ему, то он с восторгом бы женился и этим бы доказал моей жене, как чтит ее желания.

— Признаюсь, это очень деликатно с его стороны.

— На днях я собирался переговорить с г-жой Дюваль, но мне помешала ее внезапная болезнь. К счастью, не заключено никакого обязательства. Если обдумать хорошенько, то можно опасаться, что молодой человек не столько руководился бы склонностью, сколько желанием доказать благодарность моей жене. Я бы в тысячу раз больше желал, чтобы ты женился на мадемуазель Дюваль. Подумай, какая радость: мы бы зажили одним домом. Что скажешь на это?

— По правде говоря, — отвечал Анатоль, подумав с минуту, — я согласен с тобой, что полумеры недостаточны и брак, заключенный при вашем с женой покровительстве, упрочил бы мое обращение; это бы отвлекло меня, и моя будущность определилась бы. Мадемуазель Дюваль показалась мне замечательно красивой; я слышал о ней только самое лучшее, и мысль устроиться вместе с тобой прельщает меня. Если бы мне удалось понравиться мадемуазель Дюваль и ее матери, то я…

— Замолчи, лицемер! — перебил весело доктор. — Я от радости сойду с ума! Теперь убирайся, беги к своему князю и поскорей возвращайся. Мы поговорим с Элоизой о наших планах, так как решено, что ты поселишься здесь.

— Не здесь ли моя лечебница, не ты ли мой доктор, мой спаситель? — засмеялся Дюкормье.

— Я сейчас же найму для тебя две комнаты, и нынче же вечером ты устроишься здесь.

— От князя де Морсена я отправлюсь в гостиницу и пришлю сюда вещи.

— И нынче вечером мы отпразднуем новоселье. Обедать приезжай к нам. Я напишу Фово, и он приведет свою милую жену. По моим рассказам, Элоиза бредит ею. Нет ничего милее естественности, если она соединяется, как у госпожи Фово, с чудным сердцем и веселым, честным характером.

— Браво, Жером! Великолепная мысль! Выйдет полный праздник. С этого дня, с этого часа я почувствовал, что перерождаюсь, оживаю, начинаю свободно дышать. Да, я замечаю это по тому умилению, которое все увеличивается… Это глупо, но это так.

И глаза Дюкормье увлажнились. Стыдясь своего волнения, он пожал руку доктору и быстро вышел.

— Да, да, убегай, сколько хочешь, а я видел твои слезы, хоть ты и старался их скрыть, — крикнул ему вслед доктор. — Можешь идти, теперь я ничего не боюсь за тебя… Ты будешь счастлив, Анатоль!

Дюкормье сел в кабриолет, в котором приехал, и приказал поскорей везти себя в отель де Морсен.

XIX

Анатоль приехал к князю в половине одиннадцатого. Проходя по огромному двору отеля, он заметил у крыльца коляску, запряженную парой великолепных серых. Читатель не забыл, что накануне герцогиня де Бопертюи и ее мать, княгиня де Морсен, условились ехать вместе на проповедь аббата Журдана. Княгиня в половине десятого сама пошла разбудить дочь, как обещала, и хотя герцогиня вернулась из Оперы поздно, но собиралась ехать с матерью; их-то и ожидала карета у подъезда.

Дюкормье всходил на крыльцо, когда двери подъезда открылись и вышли два ливрейных лакея. Один нес подушки с вышитыми вензелями герцогини де Бопертюи и ее матери, а другой два молитвенника в футлярах с гербами. Первый открыл дверцу кареты и клал туда принесенные вещи, а второй обратился к толстому кучеру, важно и неподвижно восседавшему на козлах, в напудренном парике и в английской ливрее с двадцатью пелеринами.

— Что, Джемс? Бал в Опере не помешал вам встать спозаранку и ехать к обедне?

Дюкормье навострил уши, но в это время другой лакей сказал вполголоса:

— Молчи, Пьер… герцогиня.

Действительно, в эту минуту появились на крыльце герцогиня с матерью, в сопровождении гувернантки мадемуазель де Морсен. Княгиня отдавала ей какие-то приказания. Диана в ожидании, когда мать кончит говорить с мисс Неней, остановилась на верхней ступеньке. Проведенная на балу ночь не повлияла на свежий цвет лица Дианы, которое слегка зарумянилось от утреннего холода. Пышные каштановые локоны из-под черной бархатной шляпы обрамляли прекрасный лоб. Только большие карие глаза были томны и, казалось, с трудом поднимали длинные ресницы. Тальма с горностаевой пелериной скрывала стройную фигуру, но об ее изя-ществе говорили грациозные движения герцогини. При виде этой очаровательной женщины Дюкормье на секунду остановился.

Как очень проницательный и наблюдательный человек, он из слов лакея кучеру заключил, что господа накануне были в Опере, и взглянул на каретную дверцу, где увидал буквы М и Б под герцогской короной, точь-в-точь такие же, какие заметил на платке изящного домино; он слышал, как лакей сказал: «Молчи, герцогиня идет»; наконец, он узнал у Бонакэ, что дочь князя Морсена, герцогиня де Бопертюи, была автором дерзкого письма. Дюкормье с его проницательным умом тотчас же сообразил, что вчерашнее домино и есть герцогиня де Бопертюи, вот эта изящная и прелестная женщина, что стоит там. Эти мысли пронеслись у него в голове в то время, когда он всходил на крыльцо, чтобы поближе разглядеть даму, показавшуюся ему такой красивой издали. Княгиня окончила разговор с гувернанткой. Как известно, Диана была близорука и поэтому узнала Дюкормье только тогда, когда он подошел совсем близко. От внезапного изумления она вздрогнула и густо покраснела. Дюкормье заметил это, пристально взглянул на нее, почтительно поклонился и прошел в дверь.