Жертва судебной ошибки - Сю Эжен - Страница 12

Нам еще много придется говорить о ней, потому что она представляет собой современный тип. Князю де Морсену, отцу герцогини де Бопертюи (по крайней мере, потому, что он был мужем княгини), было лет пятьдесят с лишком. Он много раз состоял посланником и соединял в себе, если не все достоинства, то внешние отличия дипломата и государственного деятеля и все коварные прелести вельможи: представительную наружность, блестящий разговор, очаровательную предупредительность, важность, изысканную приветливость; князь умел соразмерять свою благосклонность с положением каждого, и поэтому он иногда кокетничал с учти-востью, но никогда не доходил до банальности. У него было двадцать манер подавать руку, кланяться, здороваться. С недавнего времени он начал выказывать непреувеличенное, но очень заметное благочестие и набожность и не пропускал случая заявить с трибуны в палате пэров неумолимо строгие принципы касательно религии, семьи и нравственности, этих неизменных основ всякого общества.

Он вошел к дочери, держа в руках распечатанное письмо. Баронесса де Роберсак, пожав руку Дианы и поздоровавшись дружеским кивком с г-ном Сен-Мерри, подошла к княгине, сидевшей рядом с дочерью, и сочувственно сказала ей:

— Я узнала наверху от гувернантки Берты, что вы здесь, дорогая княгиня. Спускаясь по лестнице, я встретила князя, он предложил мне руку, и мы пошли горевать вместе с вами о неслыханном несчастье, поразившем вашу семью.

— Вы также знаете плачевную историю, моя милая?

— Князь мне все рассказал. Я еще дрожу от негодования. Кто мог этого ждать от женщины с солидным характером? До сих пор всем была известна ее безупречная жизнь и примерная набожность, и вдруг… Поистине, надо с ума сойти.

— Я только что думала про это, — заговорила Диана. — Очевидно, этот брак, или чудовищное сожительство, как выразилась мама, есть следствие причины, по которой его можно признать недействительным.

— И в былое время, — сказал г-п Сен-Мерри, — его бы и признали недействительным, потому что прежде думали о чести, о достоинстве семьи. Но со времени этой ужасной революции…

Сен-Мерри пожал плечами и, обратившись к князю, прибавил со стоном:

— Бедный Гектор, скажи… в какое время мы живем?!

— Ах, мой милый, — отвечал князь, — я уже давно сказал в палате пэров: у нас революция не в одной политике; она всосалась в нравы, в семью; она колеблет общество в его основах; каждый день приносит новую низость, возмущающую нас; но эти низости совершаются теперь со страшным хладнокровием. Таковы мои мысли насчет развращения нравов. И эта недостойная маркиза прекрасно знала, что делала, потому что вот что я нашел у себя.

— Что такое, папа? — спросила Диана.

Князь скрестил руки и окинул взглядом всех присутствующих, как бы призывая их в свидетели новой низости, и сказал:

— Родственное уведомление о постыдном браке.

— Какая наглость! — вскричала княгиня.

— Какая смелость! — прибавила баронесса.

— Это еще не все! — сказал князь.

— Как? Неужели есть еще что-нибудь? — спросил Сен-Мерри.

— Да, есть, — отвечал князь, едва сдерживая негодование, — билет не напечатан, а написан рукой маркизы, как из учтивости это делается у нас между родственниками. Этим письмом желают показать, что родственные отношения не порваны, что готовы их продолжать. Это означает, что княгине де Морсен, мне, моей дочери и моему зятю герцогу грозит нахальный визит г-жи Бонакэ.

— Это слишком чудовищно! — вскричала княгиня. — Не может быть, чтобы эта женщина была так безумна!

— Я говорю вам, моя милая, — сказал князь, — что мы официально предупреждены и что не сегодня-завтра она приведет к нам своего доктора.

— А я объявляю вам, — ответила княгиня, — что с сегодняшнего дня, с этого часа моя дверь навсегда закрыта для нашей кузины. Подумайте, какой ужасный пример для моей Берты, пятнадцатилетней девочки! Ей рисковать встретиться с погибшим созданием?

— Если только она осмелится приехать ко мне, — заметила Диана, — я прикажу сказать, что я дома для всех, исключая ее.

— К счастью, — сказала г-жа де Роберсак, — кажется, все общество поднимается против плачевного скандала. Все двери закроются перед этой маркизой без стыда и сердца.

— Ради Бога, не называйте же ее маркизой, моя милая! — воскликнула княгиня. — Она уже больше не маркиза.

— Подождите, мама, — заговорила герцогиня, быстро вставая, — я берусь послать всем «уведомления», но написанные от нашего дома.

— Как так? — спросили все в один голос.

— Да, вот какое уведомление: «Имеем честь сообщить вам о горестной и унизительной потере, постигшей нашу семью вследствие брака маркизы де Бленвиль, урожденной де Морсен, с особой, недостойной принадлежать к нашему дому». И я первая подписываюсь под ним; все наши после-дуют моему примеру, — сказала Диана де Бопертюи решительным тоном.

— Превосходная идея! — воскликнул Сен-Мерри. — Я готов также подписаться, в качестве старого друга семьи.

— Только у Дианы могла явиться подобная идея, — сказала г-жа де Роберсак с восхищением, но с оттенком неуловимой иронии, как бы случайно взглянув на мать герцогини, — в Диане возмутилась благородная кровь Морсенов. Как она достойна своей гордой и суровой прабабки… Дианы де Морсен, которая жила в XIV веке и нашла в себе ужасную решимость убить собственными руками свою дочь за то, что она провинилась против чести.

Княгиня слегка покраснела, а Сен-Мерри живо заговорил:

— Моя милая крестница права. Ее мысль превосходна. Да, вот что нужно делать почаще, чтобы напоминать людям о достоинстве их имени.

— Как? Нужно бы делать? Надеюсь, что это будет сделано! — сказала княгиня и обратилась к мужу: — Вы, конечно, того же мнения?

— Без сомнения, — отвечал князь, — и как глава дома я сам собственной рукой напишу эти письма.

Опять вошел лакей, и разговор прервался.

IX

Лакей подал князю на серебряном подносе визитную карточку и сказал:

— Князь, этот господин желает говорить с вами.

— А Луазо вернулся? — спросил де Морсен, беря карточку.

— Нет, князь, я не видал г-на Луазо.

Князь подошел к окну и при помощи черепахового лорнета прочел: «Анатоль Дюкормье».

— Что за господин? Я не знаю такого имени.

— Он сказал, что у него очень спешные дела.

— Дела? Так проведите его к управляющему. Я не знаю, кто такой этот Анатоль Дюкормье. Когда Луазо вернется, сейчас же доложите мне.

— Слушаю-с.

И лакей вышел.

— Итак, папа, — сказала герцогиня Бопертюи, — решено: сегодня же вечером надо написать извещения. Это послужит прекрасной наукой для тех женщин, которым пришла бы мысль о неравном браке.

— Будьте у меня сегодня раньше обыкновенного, — обратилась баронесса к князю, — привозите с собой и Диану, мы вам поможем писать письма. А потом в виде награды мы втроем устроим маленький дебош.

— Что вы хотите сказать?

— Все твердят, что в этом году оперные балы прелестны и вполне приличны. Мне ужасно хочется побывать там; я уверена, что Диана ничего не имеет против. Решено, вы, князь, поедете с нами?

И баронесса пристально посмотрела на князя, что его, видимо, смутило.

— Отличная мысль, — сказала Диана. — Я смертельно скучала в прошлом году на этом балу, но все равно, если папа едет с нами, я на вашей стороне, баронесса.

— Право, Гектор! Бал в опере омолодит нас всех на двадцать лет. Мы там встретимся, — сказал смеясь Сен-Мерри князю.

Несмотря на свою привычную скрытность, князь не мог подавить замешательства, которое увеличивалось от пристального и проницательного взгляда г-жи де Роберсак, но он все-таки сказал:

— Ну, милый Адемар, ты с ума сошел!

— Почему это?

— Я? На балу в опере?

— Да разве мы с тобой не были там сто раз?

— Прежде — да, но теперь нам там не место. Подумай, в наши годы… и потом при известном общественном положении…

— Ну, Гектор! В прошлом году я видела там герцога Мирекура, президента совета, а он наших лет. А маркиз де Жювизи, вице-президент палаты пэров? Он тоже молодой человек наших лет, однако неутомимо посещает оперные балы и вечно заседает в знаменитом Coffre.