Бог Гнева (ЛП) - Кент Рина - Страница 22

Мой позвоночник резко выпрямляется, и я тянусь за меню. Это для самосохранения, и я выбираю только свои битвы.

Вот и все.

Это все.

Названия блюд, которых я никогда раньше не видела, выписаны передо мной золотыми буквами, но цены не указаны. Я бывала во многих подобных ресторанах, обычно с родителями, бабушками и дедушками, поэтому я знаю, что это место либо эксклюзивное, либо дорогое, либо и то, и другое.

Дверь открывается, и я резко поднимаюсь на своем месте, когда в комнату входит ухоженный мужчина в очках без оправы.

Он ставит на стол несколько закусок и бутылку водки высшего сорта перед Джереми. Он принимает его заказ, а затем поворачивается ко мне. Я выбираю суп, в котором было меньше всего странных ингредиентов.

Как только он уходит, я жалею, что он это сделал.

Джереми наливает немного водки в свой стакан и взбалтывает ее, наблюдая за мной своим пустым взглядом.

Я заставляю себя встретиться с ним взглядом, даже когда мои ногти впиваются в колени.

— Что ты хочешь от меня?

— Как ты думаешь, чего я хочу? —

— Я бы не спрашивала, если бы знала.

Он делает глоток своего напитка.

— Угадай.

— Ты мстишь мне за то, что я пошла на посвящение, когда меня лично никто не приглашал?

— И да, и нет.

— Ты можешь объяснить?

— Могу, но не буду.

Я сужаю глаза, и его губы слегка кривятся.

— Ты в порядке? Выглядишь немного раздраженной.

— Тебе это нравится?

— Очень, — его голос понижается при этом слове, словно дразня меня.

Мне хочется проклясть его в самые темные ямы ада, но я заставляю себя глубоко вдохнуть и сохранять спокойствие.

Вдох. Выдох.

Это того не стоит.

Вдох. Выдох.

Он, наверное, делает это специально, чтобы поддеть меня, и я не доставлю ему такого удовольствия.

— Где твои раздражающие, самодовольные реплики? — он продолжает взбалтывать содержимое своего стакана. — У кошки язык пропал?

— Скорее, нежелательное существование лишило меня дара речи.

— Осторожнее. То, что я проявляю терпимость, не означает, что ты должна испытывать границы.

— И что же это?

— Ты уверена, что хочешь знать? Взамен ты должна рассказать мне о своих.

Я потянулась за закуской без какой-либо другой причины, кроме как проигнорировать ситуацию и остановить свои пальцы от соприкосновения друг с другом.

— Не заинтересована. — Бормочу я.

— Но я заинтересован. Так почему бы тебе не рассказать мне, почему кляп и наркотики — твои единственные ограничения? Значит ли это, что ты не против жестокой порки, шлепанья, игры с дыханием и ножом, но не можешь справиться с простым кляпом? Что за философия стоит за этим? — мои пальцы дрожат, и я чуть не расплескиваю стакан с водой, когда подношу его к губам.

— Ты можешь не… — мой голос задыхается, искажается.

— Что не могу?

— Говорить об этом.

— Об этом? О, ты имеешь в виду твои пределы в первобытной игре? Как тебе нравится, когда тебя преследуют, используют и издеваются над тобой, как над маленькой грязной шлюшкой?

— Прекрати. — Я рывком поднимаюсь со своего места.

— Сядь. — Его голос непререкаем, но спокоен, когда он переводит свое внимание на мой стул в безмолвном повелении.

— Пожалуйста, прекрати это.

— Сядь, блядь.

Я медленно делаю это, мое сердце громко стучит за моей грудной клеткой. Это опасный человек с опасными угрозами. Если я буду драться ради драки, он без колебаний собьет меня на то место, которое, по его мнению, является моим.

— А теперь ответь на мой предыдущий вопрос. Почему кляп и наркотики — это ограничение?

Я поджала губы.

— Мы можем сделать это по-дружески или я могу выбить из тебя ответ пытками. Мне не нужно говорить, какой вариант я бы хотел опробовать больше, не так ли?

Этот больной ублюдок.

Этот чертов больной ублюдок.

— У меня был плохой опыт, — говорю я так тихо, что, кажется, он меня не слышит.

— Какой опыт?

Я смотрю на него.

— Такой, о котором я не хочу говорить.

— Хм. Это также причина, по которой у тебя возникло эта наклонность?

— Нет. — У меня это было задолго до этого. Может быть, я тоже больна.

— Тогда это потому, что Лэндону нравятся подобные игры?

Я заглатываю содержимое своего рта, и дверь снова открывается, когда официант входит с нашей едой.

Как только он уходит, я набиваю рот супом, ем, чтобы он замолчал и дал мне передышку.

Джереми, однако, не притрагивается к еде, и я корчусь под тяжестью его неослабевающего внимания.

— Ты так отчаянно нуждаешься в его внимании?

Я поперхнулась супом, и когда я посмотрела на него, он пробормотал:

— Как жалко.

Под его черствостью я улавливаю худшее чувство. Отвращение.

Он возмущен мной до такой степени, что даже я удивлена.

Стыд, с которым я боролась с той ночи, когда он прикоснулся ко мне, снова всплывает в памяти, гораздо сильнее и мощнее.

Но мне удается опустить ложку и сохранить самообладание.

— Если ты считаешь меня такой жалкой, почему ты тратишь на меня свое время?

— Почему ты так думаешь?

— Ты можешь перестать отвечать на мои вопросы своими вопросами?

— Нет.

— Я ухожу. — На этот раз я встаю, намереваясь убраться отсюда.

— Нет, не уйдешь. — Он даже не двигается с места.

— Я закричу.

— Никто тебя не услышит. — Его голос понижается. — Эта комната звуконепроницаема.

Я бросаю взгляд на дверь.

— Там только мои люди, так что даже не пытайся, если ты не в настроении, чтобы с тобой возились.

Я все равно делаю шаг к двери. В мгновение ока Джереми настигает меня и возникает как стена у меня за спиной.

Он хватает меня за челюсть и переключает мое внимание на картину на стене.

— Мне нужно, чтобы ты посмотрела со мной живую сцену.

Как в каком-то фантастическом сериале, картина поднимается и появляется стекло, открывая другую комнату, похожую на эту. Только вся сцена другая.

Я задыхаюсь, когда человек с другой стороны материализуется передо мной.

— Видишь ли, Лэндон не только член этого клуба. Он член всех клубов на этом острове и за его пределами. У него нет одной наклонности. У него есть все, пока он может причинять боль. Один из его фетишей — эксгибиционизм, вот почему он выбрал комнату, где любой может наблюдать за ним.

Желчь поднимается в моем горле, когда Лэндон с бешеной скоростью входит и выходит из связанной, с кляпом во рту и завязанными глазами брюнетки. Звуки смешиваются с графической сценой.

Стоны, шлепки, кляпы, стоны.

Резкая боль пронзает мой живот. И вдруг я наклоняюсь и выливаю на пол то, что только что съела.

Точно так же, как два года назад.

Как и тогда, я слышу его голос сквозь звон в ушах.

Ты отвратительна.

Глава 9

Джереми

Сесилия не двигается.

Она также не дышит нормально, учитывая голубой оттенок, вспыхивающий под ее кожей.

Ее глаза прикованы к сцене перед нами, но она смотрит сквозь нее.

Шлепки плоти о плоть чередуются с жестоким трахом и сырым рвотным позывом. Один из двух ее пределов.

Да, я мог бы просто рассказать ей об этом, но она должна была сама увидеть эту сцену.

Она должна была увидеть, что ее так называемый принц — всего лишь гедонистический ублюдок, который трахает больше женщин, чем сам Сатана. Он ненасытен, перегибает палку, и самое главное — ему наплевать на нее.

Это она, жалкая и отчаявшаяся, держит его в большом уважении, хотя ей давно следовало бы от него отвязаться.

Я планировал показать ей эту его часть с тех пор, как узнал о ее привязанности к нему, но вместо этого я прибег к слежке за ней. Если не для чего-то другого, то для того, чтобы выяснить ее точные отношения с этим ублюдком.

Если он использовал ее, чтобы шпионить за мной, то и мне не мешало бы сделать то же самое.