Дети Солнца (СИ) - "Гаранс" - Страница 80

Дом у Ларса был старого образца: низкий, похожий на огромный сарай. Из окон только крошечные продыхи под крышей. Прямо посередине пола течет ручей; входы и выходы для него прорублены в стенах недалеко от дверей и обложены камнями. Камнями же обложены три очага: у восточного и западного входов и посередине дома. Вдоль стен, на деревянных настилах, лавки для сна и столы. Лавки откидные, столы — широкие доски на козлах. Утром домочадцы Ларса просыпались, поднимали лавки, ставили столы, чурбаки — и завтракали. К ночи столы убирали, и опускали лавки. Зато места хватало всем.

Людей у Ларса оказалось неожиданно много — гораздо больше, чем ожидаешь увидеть в таком месте. Хельга слышала от своих домашних, что здесь привечают беглецов и изгоев. Кто угодно может постучаться в дверь — и ему дадут пожить какое-то время, пока Ларс не присмотрится и не решит, подходит ему этот человек или нет.

Хельга смотрела на крепких ухватистых мужчин и думала: как же хозяин управляется со всеми этими людьми, не связанными законом? И почему они не вызывают у нее никакой тревоги?

Жена Ларса, высокая жилистая женщина с такими светлыми волосами, что и не поймешь, есть ли в них седина, распоряжалась теми, кто устраивал гостей. Хельгу и ее троюродную сестру Раннвейг усадили у очага, напоили теплым травяным отваром. Хельге растерли ноги докрасна и выдали теплые меховые сапожки. Хельга и Раннвейг наперебой рассказывали хозяйке о том, что у них произошло. Пятилетний сын Раннвейг уснул у нее на коленях, и его отнесли на постель в нише, отгороженной занавесью из козьих шкур. Хельгу тоже разморило.

— Что же вы теперь станете делать? — спросила жена Ларса.

— Отец скоро приедет за мной, — сказала Хельга. — Что он решит, то и сделаем.

А сама впервые задумалась о том, что же, правда, делать, если отец погибнет? Тогда она соберет всех выживших и поедет с ними к конунгу Магнусу просить защиты и мести. А Раннвейг и остальных женщин переправит к своей тетке на Озеро Ста Рукавов. Думать об этом сейчас, с устатку, было легко. Словно она не решала за себя, а вспоминала какую-нибудь легендарную героиню. «Что ж, надо будет — буду героиней», — подумала Хельга, устраиваясь в темноте на узком тюфяке, набитом сеном, под шерстяным одеялом.

Она проспала остаток ночи, а потом еще почти весь день. Проснулась, убедилась, что все ее домочадцы целы и здоровы, поужинала и снова улеглась, но теперь уже спать не могла. Ларс отправил людей за болота — узнать, что происходит, и по возможности связаться с лагманом. И Хельга ждала вестей, выдумывая себе все новые страхи. Промаялась всю ночь, а за завтраком не могла проглотить ни кусочка из предложенных яств. Жена Ларса смотрела на нее с жалостью.

— Сходи погуляй, — предложила она. — И аппетит нагуляешь, и, может быть, успокоишься.

Ларс поддержал жену:

— Сходи, правда, подыши. Пройдись до Синяков и назад.

Синяки, деревня Старого народа, лежала у северной оконечности озера Дага, в паре миль от усадьбы Ларса.

Хельга решила, что это хороший совет. О Синяках она слышала дома. Говорили, там родилась ее прабабушка. Говорили также, что прабабушка из очень уважаемого старинного рода — из рода Хеймо. Так почему бы не посмотреть, как живут родственники, пусть и дальние? Хельга мало знала о Старом народе. Несколько стариков кормились в доме ее отца, но они ничем не отличались от прочих стариков, потомков переселенцев из Ольми, говорили на ее языке, немного переиначенном ольмийском, и не вспоминали о своем происхождении.

Грегер хотел дать Хельге охрану, но Ларс отговорил:

— До Синяков недалеко. Ничего с ними не случится, я отвечаю. Дочери лагмана там будут рады, а вооруженный отряд туда отправлять не стоит.

Хельга сказала:

— Я к своим иду, мне не нужна защита.

Она взяла с собой только Раннвейг — та рада была пройтись. Шли вдоль озера, через луга, и Хельга сорвала несколько первоцветов. Шли и утешали друг друга: Раннвейг тревожилась о муже не меньше, чем Хельга об отце. Озеро Дага лежало в низких берегах, длинное, узкое. Лед на нем превратился в темно-серое крошево. На это крошево садились вороны, пытались пройтись, но, недовольные, тут же поднимались в небо. А небо позванивало, погуживало — не от птичьих криков, а само по себе, и Хельге казалось, что она влезла в чрево огромного бубна, по которому кто-то пробует выбивать ритм.

Вдали на лугу журавли устроили совет: хлопали крыльями, вытягивали шеи, перекрикивали друг друга высокими скрипучими голосами. А потом поднялись в воздух, заложили круг над полем и полетели через озеро к дальнему лесу, звонко курлыкая. Теперь, если не смотреть в небо, казалось, что над головой течет, перекатываясь по камушкам, веселый ручей.

У северной оконечности озера возвышался холм правильной формы, так похожий на курган, что, наверное, им и был, и такой огромный, словно в том кургане похоронили целое войско. На холме росли столетние сосны, а у его подножия расстилалось кладбище — частые холмики, и почти на каждом — деревянный столб с маленькой двускатной крышей из досок.

Между кладбищем и берегом озера стояла крытая дерном хибара. Перед хибарой на серой от времени колоде грел кости сухонький сгорбленный старик с огромной шишкой на носу. Хельга и Раннвейг подошли к нему.

— Доброго дня, дедушка, — сказала Хельга. — Можно попросить воды?

Старичок поднял на нее тусклый взгляд:

— А? Чего тебе?

Хельга растерялась. Он что, глухой? Или не знает ее языка?

Во взгляде старика не было ни искорки любопытства, словно Хельга — пень или плетень, а не живой человек. Ей казалось: живи она одна в такой глухомани, радовалась бы любому незнакомцу. Неужели ему совсем не интересно? А как же поговорить, расспросить, узнать сплетни и новости?

— Попить бы… — пролепетала она.

— А. Ну, иди в дом. Бабка моя тебе даст.

Старик отвернулся и стал смотреть на озеро, словно увидел там что-то важное. Раннвейг осталась с ним, а Хельга поднялась на крыльцо в две ступеньки и толкнула разбухшую дверь. На нее дохнуло прелым сеном, молочной сывороткой, мышами. Ощупью пробралась она через темные сени к другой двери, низкой, обитой шершавыми коровьими шкурами. Стукнула по косяку костяшками пальцев и долго ждала в темноте и тишине. Снова постучала — и тогда к ней вышла маленькая старушка в темном платье, с шерстяным платком на голове и плечах. Старушка горбилась, сгибалась чуть не вдвое, и ей пришлось задирать голову вверх, чтобы посмотреть в лицо Хельге. Как и старик, она ничуть не удивилась незнакомке.

— Чего тебе, дочка? — голос у старушки был глуховатый, но сильный.

— Мне попить бы, матушка, — сказала Хельга.

— Ну, проходи. Проходи.

Маленькую горницу освещал очаг. Здесь пахло кислой овчиной и брагой. Лавки и стол почернели от копоти. В углу, на низком ложе, валялась куча разнообразного тряпья.

Хозяйка принесла из сеней пиво в деревянной кружке — кисло-горькое и очень крепкое. Последние глотки дались с трудом, но Хельга не хотела обижать хозяйку и выпила до дна. Она представилась и сказала:

— Среди моих родичей были и люди вашего народа. Мне говорили, здесь, в Синяках, есть кто-то из наших.

— А чья ты?

— Прабабушка у меня из рода Хеймо.

Старушка села напротив, поставила кружку на стол. Она даже сидела согнувшись и вывернувшись диковинным образом, смотрела на Хельгу снизу вверх. Лицо ее было неожиданно свежим, глаза блестящими, а беззубая улыбка приятной. От ее черного платья шел слабый пыльный аромат аптечной ромашки.

— Как же. Были здесь твои. Последний из рода Хеймо умер позапрошлой зимой. Дед Хито. Всех своих пережил. Ты сама откуда?

— С юга, из-за болот. Я приехала погостить в дом Ларса.

— О! А как прабабку звали?

Хельга смутилась. Имени, данного ее прабабушке при рождении, в семье не упоминалось, только ольмийское, которое она взяла в замужестве. Как неловко! Словно выставила себя самозванкой.

А хозяйка поджала губы, покачала головой:

— Ох, не дело это — уходить к чужакам. Раскидало по свету людей из рода Хеймо! Что ж, дочка, могу отвести тебя к их могилам. Идти-то недалеко. А о тех, кто уехал, ничего не знаю. Живы ли, где теперь?