Дети Солнца (СИ) - "Гаранс" - Страница 69

Она доковыляла до утоптанной площадки между конюшней и амбаром. Народ здесь толпился густо. Воины и молодые женщины держали под уздцы оседланных лошадей. Через седла перекидывали связанные мешки, старики забирались в седла и сажали перед собой детей.

Хельга уже сидела на светло-серой, в цвет тумана кобыле. Она взяла с собой в седло мальчика, которого утешала дома. Уирка встала рядом, вцепилась в ее сапог.

Из тумана во дворе выбрались в туман в полях.

За спинами беглецов готовились умирать их близкие. Звуки за спиной сливались в ровный гул, казались далекими, словно из прошлого. Из памяти? А может, просто там, у ворот, люди сражались на грани мира живых и мертвых, а беглецы уже пересекли эту грань? Может, в мире мертвых все вечно блуждают по дну молочного моря?

Шли гуськом, воины впереди, всадники позади пеших. Уирка так и держалась всю дорогу за ногу Хельги. Не видела ни земли, ни стен оврага, только сапожок со смешно задранным вверх мыском да лоснящийся лошадиный бок. Под ногами звенел ледяной ручей, с невидимых веток за шиворот лилась вода. Одежда отсырела, и стало зябко.

Они полагались на удачу. Ничто не спасло бы их, если бы у оврага караулили враги. Поэтому и страха особенного не было: какой смысл бояться того, чему нечего противопоставить? Была надежда, рожденная из того же корня, что и беда. Слишком невероятным казалось появление Сверри под стенами усадьбы. Слишком непонятным, сказочным, противным здравому смыслу. Но если здравый смысл теперь не действует, возможно, и им удастся улизнуть под носом у вражьего воинства?

Приступ паники у Уирки прошел, осталась только оторопь. Она от всего устала — и бояться устала, и удивляться, и даже двигаться.

Путь оказался короче, чем он рассчитывал. Овраг повернул — и туман начал редеть. Показался ручей внизу, под копытами лошадей, показались и сами копыта. И даже кусты над стенами оврага — тяжелые светло-зеленые облака ветвей, роняющие холодные капли. Вот и лес.

Никто не радовался. Никто не издал ни звука. Люди всё еще не верили в спасение. Да и, по совести, рано было в это верить. Но впереди ждал лес — солнечный, веселый и на первый взгляд безопасный.

Уирка выпустила сапог Хельги, приотстала, пропуская всех вперед, а когда осталась одна, потерла сережку и связалась с дядей. Рассказала, что дочь лагмана ушла в леса и увела домочадцев к Ларсу Болотному. Говорила быстро, старалась спрятаться за формой военного доклада, старалась, чтобы даже в голосе не проскользнуло ничего лишнего, за что можно ухватиться. По просьбе дяди повторила, оттарабанила всё четко и даже дышать перестала. Как-то примут новость?

— Ясно, — сказал дядя. — Ты сама где? С Хельгой?

— Да, — ответила Уирка.

— Кто вас ведет?

— Хельга.

— Что?

— Сама дочь лагмана.

— Оставайся при ней, защищай, — велел дядя. — И добавил мягче: — Успокой ее. Скажи, что она молодец. Охраняй в пути. Ее, племянницу лагмана — всех. Очень важно, чтобы они уцелели.

Уирка понимала, что убедить дядю не получится, и всё же сказала:

— С ними десяток воинов. А там, у ворот, Растус.

— Уирка, давай без глупостей.

— Хорошо.

— Ты отвечаешь за ее жизнь. Ясно? Не вздумай своевольничать.

— Конечно.

— Ты ранена, ты одна ничего против войска не сделаешь.

— Да.

— Уирка! Ты поняла меня?

— Поняла. Я отвечаю за жизнь Хельги. Обо всем сообщаю вам.

Врать напрямую язык не поворачивался, а пришлось бы, продолжай дядя в том же духе. Но дядя сказал неожиданно усталым тоном:

— Благословение богов с тобой, Уирка.

А мог бы и выругаться: смысл был бы тот же. Не нужна я сейчас Хельге, дядя. А вот тебе и лагману нужна. Я буду вашими глазами и ушами в захваченной усадьбе.

— Береги себя, — шепнула Уирка при уже оглушенной сережке и побежала догонять Хельгу.

Все выбрались на лесистое всхолмье и остановили коней на широкой поляне за опушкой. Несколько десятков человек в потяжелевших, мокрых от росы одеждах с поднятыми капюшонами, притихшие, неподвижные. Два десятка всадников, застывших статуями. Смотрели назад, в бесконечное туманное месиво, слушали дальние крики, гулкие, невнятные, как из-под воды.

Здесь гулял ветер, прохватывал холодком, заставлял дрожать

Уирка поклонилась Хельге:

— Прощай, госпожа. Я вернусь в усадьбу с твоими воинами.

Хельга не удивилась. Сказала просто и властно:

— Нет. Тебе нечего делать в усадьбе.

И тут же отвлеклась: ее внимания требовала спутница, подъехавшая с другой стороны.

Уирка соображала, как бы половчее улизнуть. Прямо идти против Хельги — подрывать ее авторитет перед людьми. Пререкаться, объяснять нет времени. Придется врать.

— У меня приказ Ансельма. Мне велено выяснить, сколько людей у наших врагов и что они замышляют.

Хельга снова повернулась к ней:

— Ты пойдешь со мной. Ты ранена. Ничего ты не выяснишь, тебя узнают — и все.

— У меня приказ, — повторила Уирка.

Хельга смотрела на нее спокойно, не хмурилась, не сердилась, но Уирке стало неуютно под этим взглядом.

— Дай мне поговорить с Ансельмом. Я хочу убедиться, что ты не врешь.

Ух, как не вовремя! Неужели попалась? Сейчас они вдвоем с дядей устроят ей встряску. Весь обман выйдет наружу. Уирка соображала, что бы соврать, но неожиданно за нее вступился Грегер.

— Госпожа! Не вмешивайся в дела воинов. Приказ есть приказ.

— Да я ее насквозь вижу! — сказала Хельга.

Но тут ее снова отвлекли — на этот раз беременная жена Акселя Серебряного. Хельга обернулась, а Грегер мотнул головой Уирке: беги, мол. И как только Уирка отошла, заступил ее место.

Десять воинов уже спускались с холма вниз, в туман. Уирка побежала за ними.

— Эй, кто там? — сердито окликнули его из тумана.

Уирка перевела дух и назвалась.

— У меня приказ моего вождя вернуться с вами.

Ей не ответили. Она приняла это как разрешение присоединиться и больше не разговаривала.

Их впустили и сразу же закрыли дверь на засов. Воины отправились к воротам, держась за стены построенных вдоль стены сараев, чтобы не заблудиться в тумане. А Уирка пробралась к дому и наощупь нашла восточный вход.

В общей зале было пусто. Старик-слуга крался вдоль скамей, тряся головой. Скользнул по Уирке тусклым равнодушным взглядом и тут же отвел глаза.

Уирка взяла факел и прошла в чулан рядом с людской, где хранилось ношеное тряпье. Она вставила факел в гнездо и, покопавшись, добыла себе подходящее платье — у служанки, которая его носила, были широкие плечи и узкий зад. Разложила на сундуке, стала думать. Если, например, надеть это платье, препоясаться вытертым узорным пояском, а сверху накинуть вон ту безрукавку: старенькую, отороченную вылезшим мехом? Голову повязать платком, низко надвинув на лоб, обернув и шею. Брови бы еще соскрести — сошла бы за щуплую блондинку. Да ладно, просто надвинем платок пониже. Кто станет рассматривать? Неопасна, неаппетитна — всё, что требуется. Если нельзя стать невидимой, стань хотя бы неинтересной.

Спрятаться и ждать. Можно прямо здесь. Доспех, одежду и пояс с мечом она схоронит: завернет в истрепанный женский плащ и спрячет снаружи, между стеной дома и поленницей у западного входа. Там щель как раз такая как надо. Сейчас на ней только безрукавка из стальных пластин поверх плотной куртки и круглый гладкий шлем. Где-то в оружейной лагмана, под замком, лежат закутанные в промасленный холст остальные части доспеха — легкого, прочного, сделанного специально для Уирки одним из лучших оружейников империи. Там они и останутся. А Уирка будет ждать, пока погибнут защитники усадьбы и враги займут дом.

Наставник, которого Ансельм нанял племянницам для изучения языков и обычаев северных варварских народов, говорил, что варвары больше всего ценят сильных умелых воинов и в случае опасности жертвуют в первую очередь стариками, женщинами и детьми. Уирка еще в Ольми убедилась, что это не так. И вот сейчас воины держали оборону, чтобы дать родичам уйти как можно дальше.