Тут мой дом - Сафарли Эльчин - Страница 2

Перед сном мы болтали, например, о Чернушке, которая прошлой ночью так нас пугала. Бабуля слушала нас с полузакрытыми глазами: «Мальчики, не позволяйте страхам отнимать вашу радость… Все, теперь спать. Вечером полезем на дерево за инжиром, набирайтесь сил».

Услышав про покорение деревьев, мы закрывали глаза. В окна сквозь виноградник льется солнце, ветер стих, на чердаке тишина, рядом бабушка, и нас ждет вечер на большом-пребольшом дереве, с которого видно море.

3. Это место, где я лучше слышу себя

По пятницам бабушка ездила в мечеть в соседний поселок, пять остановок на автобусе. Просыпалась раньше обычного, оставляла на кухонном столе завтрак (брынзу, сливочное масло, инжирное варенье, отварные яйца, свежий хлеб и чайник чая, укутанный шерстяным шарфом) и, как говорил брат, «уезжала к Богу».

В эти дни бабушка была не такой, как всегда: не грустной и не веселой, задумчивой, сосредоточенной на чем-то важном, о чем в другие дни тоже думала, но глубоко про себя. Утром она купалась, собирала волосы в плотный пучок, снимала подаренное дедушкой золотое кольцо с гранатом, надевала длинное платье, покрывала голову и плечи белым шелковым платком и выходила из дома. Автобус, прорываясь сквозь горячую песчаную пыль, приезжал с опозданием. Обычно бабушка бранилась на задержки, но только не в пятницу.

Накануне очередной поездки я попросился с ней. «Я тоже хочу увидеть Бога». Она сидела на веранде за столом и перебирала нут на медном подносе. «Для этого необязательно куда-то ехать. Видишь, как колышутся виноградные листья? Слышишь, как мама поет на кухне, замешивая тесто? Это и есть Бог». Я удивился: «Тогда для чего ты ездишь в мечеть?» Бабушка отодвинула поднос. «Есть места, где лучше слышишь Бога, куда веками приходят люди, чтобы с Ним говорить. На самом деле, с собой». Я нетерпеливо перебил: «Получается, там лучше слышишь в себе Бога?» Она протянула руку и положила теплую, пахнущую солью моря ладонь на мою щеку. «Да, Амир. Так и быть, завтра поедем вместе. Не обещаю провести внутрь мечети, но во дворе растут миндальные деревья дивной красоты, посидишь под ними, меня подождешь».

Деревья оказались намного больше, чем я представлял; я сидел на деревянной лавке, рассматривая минареты с балкончиками. В кармане было красное яблоко, очень хотелось его откусить, но я себя останавливал, еще не хватало – жевать в гостях у Бога.

Люди приходили к мечети со всей округи, улыбались, поздравляли друг друга. «Тут не надо вести себя как в кабинете школьного директора. Бог добрый. Иначе все эти люди не улыбались бы, приходя сюда», – подумал я, расслабился и решился съесть яблоко.

Появления бабушки я не заметил, засмотрелся на облака. Чуть приспустив с головы платок, она сидела рядом. «Бабуль, ты вернулась! Как прошла встреча с Богом?» Бабушка прижала меня к себе. «Хорошо, Амир. В человеке, кроме любви, много всего странного. Но не зря мы пришли в жизнь за знанием, опытом…» Откусываю яблоко: «…и за тем, чтобы узнать Бога?» Бабушка кивает: «Именно. Ты тут не скучал? Давай еще немножко посидим и поедем».

4. Сохрани то хорошее, что в тебе есть

Бабушка раскатывает шарик теста до размера блюдца, выкладывает на одну его половину мясной фарш с гранатовыми зернами, другой накрывает, прищипывает края. Получается пирожок в форме полумесяца – кутаб. Бабулины кутабы особой рецептуры, такие готовят только в апшеронском селении Хила.

Аккуратно, чтобы не помять, раскладываю кутабы на смазанный маслом противень. Скоро их поставят в печь, и на даче запахнет так аппетитно, что сбегутся все кошки округи. Бабушка не забыла и о них, приготовила кашу из остатков мяса и риса. «Только сняла кастрюлю с плиты, потерпите, пусть остынет». Коты понимали бабулю, далеко не уходили, запрыгивали на ветви многолетнего инжира, ждали.

Готовые кутабы, подрумяненные сверху и чуть поджаренные снизу (с корочкой, хырт-хырт), бабушка складывала в медную кастрюлю, чтобы не остыли. Нам с братом не терпелось их попробовать, но мы помнили о традиции – первый противень бабушка отправляла двум душевнобольным женщинам, живущим неподалеку от станции, на полуразрушенной даче с высохшим тутовником.

Сахибу и Рафигу кормили соседи. Бабушка часто просила нас отнести еду сестрам, но сама даже не смотрела в сторону заброшенного дома, словно чего-то боялась.

Однажды я взбунтовался. Бабушка поручила отнести сестрам банку с борщом. Не помню почему, но у меня было плохое настроение, и я выпалил: «Не хочу никуда идти! Почему бы тебе самой не отнести еду этим сумасшедшим?» Бабушка молча выслушала меня и со словами «жаль, очень жаль» вышла из детской. Косатка, недовольная моим поведением, фыркнула.

В тот вечер я видел, как бабушка, сидя на веранде с мамой, плакала. «Даже смотреть не могу в сторону их дома, разрывается сердце». Мама обнимала бабушку, приговаривая «это жизнь, мам». Я же по-прежнему не понимал, чем она так расстроена.

На следующее утро брат с мамой уехали в город, надо было приготовить папе еды, навести порядок в квартире. Ему не давали отпуск, и мама огорчалась: «Все лето опять просидит в духоте». Мы с бабушкой пошли на море. Вдвоем. Косатку не взяли, она простудилась, предпочла поспать на шифоньере. Я пообещал принести ей ракушек.

По дороге на пляж бабушка свернула к заброшенной даче. В руках у нее был пакет с одеждой. Одна из женщин сидела на каменном крыльце и мычала в грязную банку из-под борща. Увидев бабушку, она замерла. Мы молча оставили пакет под тутовником, пошли обратно.

Уже на берегу бабушка кормила меня инжиром и рассказывала, что в жизни бывают разные истории – много радостных, а еще больше грустных. Что есть боль, от которой нет исцеления. Ты живешь с ней, не разрешая ей себя обезличить, лишить того хорошего, что в тебе есть. Еще бывает, что боль становится другом. Но это нечасто.

«Жить с болью – испытание, возможно, самое тяжелое. Облегчить боль ближнего – словом, поступком, объятием или молитвой – великое умение, Амир».

5. Я продолжаю мечтать, как бы тяжело ни было

Мы с братом цепляли веревку к пластиковым ведерцам, вешали их на шею, взбирались на инжирное дерево. Спелые плоды прятались за шершавыми листьями – разглядеть и, срывая, не раздавить. Чем дольше инжир грелся на солнце, тем тоньше становилась кожура – резкое движение, и мякоть прорывалась наружу. Когда такое случалось, мы съедали мятые фрукты или закидывали в ведерко с надписью «Джем». В другое – «Варенье» – попадали невредимые и самые красивые инжирины.

Проводили на дереве все утро. Спускались, только чтобы выпить воды, пописать или высыпать собранное в медный казан, накрытый марлей от пчел.

Бабушка нами гордилась. В дни сбора урожая разрешала плавать в море дольше обычного и подбрасывала денег на мороженое. Деньги мы не тратили, кидали их в керамического слона-копилку и ждали дня, когда поедем в «Детский мир». Просто поглядеть или, если хватит накопленного, купить двухуровневую железную дорогу с электропоездом.

В нашем саду росло всего одно инжирное дерево, большущее, необъятное, названное бабушкой Кормильцем. «Когда ваш дед попал в аварию, он повредил ноги, год лечился. Я работала за двоих. Если бы не Кормилец, я бы не справилась. Варила варенье и продавала, а еще сушила инжир, делала пастилу, конфеты. Именно в это лето Кормилец плодоносил как никогда щедро – вечером соберем два ведра, а наутро дозревали те, что вчера были зелеными».