Репутация плохой девочки (ЛП) - Кеннеди Эль - Страница 55

— Виновата, — смеюсь я.

— Сядь, развратница. — Она смотрит через мое плечо и машет рукой, чтобы официантка подошла. — Догони меня. Чем, черт возьми, ты занималась?

Мы особо не разговаривали после того, как я покинула Авалон Бэй. Как и в случае с большей частью этого города, я завязала с разными знакомствами. За исключением нескольких сообщений здесь и там, я держала дистанцию, даже приглушая ее в социальных сетях, чтобы не поддаваться искушению ее подвигов.

— Как оказалось, я скоро начну новую работу. С девушкой Купера — открытие отеля. Я новый менеджер.

— По-настоящему? — Сначала она не верит своим ушам. Затем, очевидно, поняв, что кульминации не последует, она делает глоток пива.

— Это значит, что в следующий раз, когда я приеду в город, ты снимешь мне комнату. Я думаю, что мы с моей дорогой мамой превысили нашу норму качественного времени.

Я ухмыляюсь.

— Разве ты не приехала прошлой ночью?

— Вот именно. — Ее глаза расширяются. — Черт, мне очень жаль. Я слышала о твоей маме. Ты в порядке?

Кажется, это было давным-давно, хотя прошло всего несколько месяцев. Напоминания о маме становятся все реже и отдаляются друг от друга.

— Да, — честно говорю я. — Я в порядке. Спасибо тебе.

— Я бы была на похоронах, если бы знала. Но я только услышала недавно.

Я не думаю, что она этого хочет, но слова звучат как обвинение. Она была бы там, если бы я потрудилась сказать ей, таков подтекст. Если бы я чуть ли не привиделась ей год назад. Но это, наверное, говорит мое собственное чувство вины.

— Все в порядке, правда. Это было в основном семейное дело. Она не хотела большой суеты. — И меньше всего от ее детей.

У Трины появляется угрожающий блеск в глазах, когда она потягивает свой напиток.

— Ты часто видишься с Эваном в последнее время?

Я проглатываю вздох. Всего на одну ночь, неужели что-то не может быть связано ни с чем, кроме него? У меня голова идет кругом с тех пор, как я вернулась в город. Я сама себе нравлюсь, когда я с ним — и в то же время не нравлюсь.

Все, что есть в обеих крайностях, окутано этим изменчивым коктейлем, которым мы становимся.

— Иногда, я думаю… Я не знаю. Это сложно.

— Ты используешь одну и ту же фразу с тех пор, как нам было пятнадцать.

И я не чувствую себя намного лучше, чем тогда.

— Так в чем дело? — Сделав еще один глоток пива, она набрасывается на меня с обычная непочтительность, когда видит приближающуюся тяжесть. — Теперь ты вернулась насовсем?

— Похоже на то. — Это странно. Я не помню, чтобы принимала решение остаться. Это просто подкралось ко мне, связи восстановились за одну ночь пока я спала. — Папа продает дом, так что мне нужно поскорее найти новое место.

— Я тоже подумала о том, чтобы остаться.

Я фыркаю от смеха.

— Почему?

Трина всегда ненавидела этот город. Или, скорее, людей. Она любила их и яростно дружила с теми немногими, кого она сохранила. Помимо этого, она бы зажгла спичку и никогда не оглянулась назад. По крайней мере, я так думала.

Нас ненадолго прерывают, когда официантка, наконец, подходит к нашему столику. Она выглядит молодой и взволнованной, новичок, борющийся за последние недели летней давки. Я заказываю содовую и игнорирую осуждающий взгляд Трины.

— Я не знаю…. Это место — зануда, — говорит она. — Но это дом, я полагаю.

В том, как ее взгляд скользит к мокрой подставке, в том, как она ковыряет ногтем уголки, есть что-то такое, что наводит на мысль о более глубоком объяснении.

— Как обстоят дела? — Я спрашиваю осторожно. — LA не согласен с тобой в этих рассуждениях?

— Э, ты меня знаешь. У меня четырехсекундная концентрация внимания. Я думаю может быть, я видела и сделала все, что стоит делать в этом городе.

Только от Трины я бы поверила в это.

— Ты все еще работаешь в аптеке?

Наименее удивительной частью ее переезда на Западное побережье было получение работы, за которую в здешних краях тебя до сих пор сажают в тюрьму.

— Иногда. Также немного работаю барменом. И этот парень, которого я знаю, он фотограф, я тоже время от времени ему помогаю.

— Этот парень… — Я смотрю, как она избегает зрительного контакта. — Это что-то особенное?

— Иногда.

Загадка Трины — горькая. Немногие другие, кого я знаю умудряются высасывать столько же из каждой минуты их жизни, сколько и она — глаза открыты, руки широко раскрыты, попробуй что-нибудь один раз, два раза больше, и все же, в то же время, оставайся совершенно неудовлетворенным.

На дне ее души есть дыра, из которой вытекает все хорошее, а вся худшая, самая густая, самая черная грязь прилипает к стенкам.

— Он художник, — говорит она в качестве объяснения. — Его работа — это важно для него.

Что именно говорят люди, когда они делают оправдания того, почему их потребности не удовлетворяются.

— В любом случае, я не сказала ему, что еду сюда. Вероятно, до сих пор не заметил, что мои вещи исчезли.

Волна сочувствия поднимается в моей груди. Я чувствовала это долгое время. Я продолжала хвататься за что угодно, чтобы удовлетворить себя, было ли это хорошо для меня или нет. Как я могла знать, если бы не узнала сама, хотя? Требуется много проб и ошибок, чтобы понять все хорошие советы, которые мы игнорировали на этом пути.

Когда приносят наши напитки, она допивает остатки своего предыдущего пива и принимается за следующее.

— Хватит болтать, — объявляет она, проводя рукой по волосам. Сейчас они короче, что придает ей еще больше стиля крутой девушки. — Мне скучно одной.

— Хорошо. Как мы будем развлекать себя?

— Если я правильно помню, ты должна мне матч-реванш. Поднимай задницу, Уэст.

Я следую за ней к бильярдному столу, где мы делим две партии и называем это ничья. Оттуда мы отправляемся в бар по набережной, где Трина поглощает такое количество шотов и пива, что убило бы человека вдвое крупнее ее.

На самом деле, это облегчение. Вкус старой жизни без сопутствующего затемнения. И это невероятно, то, что ты замечаешь, когда ты не впустую. Как парень, который пристает к Трине во втором баре. Она думает, что ему двадцать пять, но на самом деле ему под сорок, с загаром, ботоксом и полосой загара от пропавшего обручального кольца. Тем не менее, он хорош для пары напитков, прежде чем она подстрекает его к микрофону караоке для шуток и хихиканья, как будто он ее личный придворный шут. Мне было бы жаль этого чувака, если бы я не была уверена, что где-то дома есть ребенок, чей колледжный фонд будет немного легче после этого кризиса среднего возраста.

— Ему не было сорока, — настаивает она слишком громко, когда я сообщаю ей, в то время как мы тащимся по набережной в поисках нашего следующего места. — Это было освещение!

— Детка, у него были белые волосы на груди.

Трина вздрагивает, дрожь отвращения, которая вибрирует в каждой конечности. Она издает сухой рвотный звук, в то время как я вою от смеха.

— Нет, — стонет она.

— Да, — подтверждаю я между смешками.

— Ну, где ты была? В следующий раз подскажи мне. Сделай сигнал рукой или что-то в этом роде.

— Что означает язык жестов для отвисших, обвисших яичек?

Теперь мы обе бьемся в истерике.

Променад ночью — это полоса огней и музыки. Магазины с неоновыми вывесками и яркими витринами. Люди высыпают из баров под конкурирующие саундтреки, смешивающиеся во влажном соленом воздухе.

Рестораны во внутреннем дворике ломятся от туристов и сувенирных чашек. Примерно через каждые десять шагов молодой парень кричит о выпивке два за один или бесплатном укрытии.

— Живая музыка, — говорит один из них, протягивая руку, чтобы дать Трине бледно-зеленый флаер музыкального заведения за углом. — Никакого закрытия до полуночи.

— Ты играешь в группе? — Вспышка интереса вспыхивает в ее глазах.

У Трины есть в ней что-то такое. Кокетливая в смутно угрожающей манере поведения. Это истерика, когда она немного выпьет. Когда она выпила много, это похоже на зажженную петарду, которая заглохла. Ты стоишь там. Ожидание. Наблюдение. Уверена, что в тот момент, когда ты попытаешься вмешаться, она взорвется и заберет с собой твои пальцы и брови.