Светлейший князь 3 (СИ) - Шерр Михаил - Страница 3

Ожидая Ольчея с Мергеном, которые ближе к полудню тоже выступили в поход, Лонгин с Ванчей полдня разговаривал со стариком Тегюй-оолом, зятя которого зайсан Ольчей избрал в правители северного сумона маадов. Сумон этот получался слабым и малочисленным, его основные кочевья были между реками Хут и Ожу. После того как южные кочевья маадов получили земли до Уюкского хребта, кочевьям северных маадов Ольчей отдал верховья Турана и долину ручья Ховалыг.

Новый зайсан этого сумона Суван-оол, зять Тегюй-оолом, свой личное стойбище-аал поставил в месте впадения Ховалыг в Ожу. Восточной границей этого сумона был малый Енисей или Бий-Хем.

А вот где на севере кончались владения этого сумона, было не понятно. На севере Тувы, в Тоджинской впадине и окружающих её горах жили тувинцы-тоджинцы, выделенные в отдельный хошун.Тоджинцев было очень мало, жили они не в юртах, а в чумах летом и полуземлянках зимой. Тодхинцы были в основном охотники и оленеводами и в отличии от других тувинцев ловили рыбу. Их женщины на зиму собирали много луковиц лилии-сараны. В середине котловины было много озер и где-то там была ставка Тожу-нойона. Основной транспортной артерией для этого хошуна был Бий-Хем. Это был самый большой, самый малочисленный и самый бедный хошун. Но среди них были искусные столяры и кузнецы. Где-то в горах Восточного Саяна они добывали руду и плавили её.

Вот с этими тоджинцами, по поручению Лонгина, старик Тегюй-оол должен был установить мирные, добрососедские отношения и наладить с ними торговлю. Нас интересовало только железо. Ближе к вечеру старый тувинец покинул наш лагерь.

«Завоевательный поход» наших зайсанов длился три дня и закончился успешно. И Лонгин сразу же послал двух авторитетных стариков из кочевий нашего нового Западного сумона в ставки Даа- и Бэззи-найонов. Их повелителем был не амбын-нойон, а сайн-нойон — один их четырех ханов Халхи, собственно Монголии. Отпущенные Ольчеем на свободу пленники гагульского боя, показали на двух авторитетных стариков своих стойбищ и Лонгин после длительных бесед одобрил их кандидатуры. Ольчею он предложил сделать ход конем, сына одного старика сделать зайсаном этого сумона. Сыну другого Лонгин предложил служить в нашей гвардии. С этими доморощенными послами Лонгин беседовал полдня.

Стоя на берегу Енисея, мы наблюдали как наши посланники разъезжаются от места переправы: один налево, другой направо. Каждого сопровождали двое молодых тувинцев по их выбору. Думать о неудаче совершенно не хотелось.

—— Григорий Иванович, не переживайте. Они справятся. Как вы говорите, на все сто. Я уверен в этом, —— Лонгин говорил с такой уверенностью, что просто хотелось ему верить.

—— Здесь очень трудно держать оборону, —— я кивнул на множество островов в русле Енисея. —— Но нам это и не потребуется. Большие массы кавалерии по нашему берегу здесь просто не пройдут. А зимой только по льду. Поэтому твоя разведка для нас наиважнейшее значение имеет.

Мою просьбу выполнили очень быстро и через четыре дня десяток мужиков приехали в Туран, пятеро из них были кирпичниками и тут же начали строить кирпичный завод в намеченном месте.

Но самым главным были письма от Машеньки, тестя, с завода и неожиданно для меня от Шишкина. Всё, кроме него писали, что ждут меня, каждый конечно по-разному и для разного. В моё отсутствии по нашей дороге от Большого порога пришло две семьи, еще две по пограничной тропе. Пришедшие от порога были староверцы. Стать единоверцами они отказались и просят пропустить их дальше.

А вот Шишкин прислал письмо с совершенно неожиданным предложением, он предложил Панкрата отправить в Усинск, а его назначить на постоянную службу в Туран. И всему этому предшествовало просьба дать ему разрешение на женитьбу. Ерофей установил в гвардии строгое армейское требование, получение от начальства разрешения на женитьбу. В жены Шишкин решил взять молодую девицу, какую-то родственницу наших зайсанов. Когда и где он её приметил было непонятно.

Как нам не хотелось скорее вернуться в Усинск, но до конца июня мы с Ерофеем ни на минуту не могли уехать из Тувы. За это время мы объехали почти всё от Енисея до реки Ожу. Не побывали мы только на перевалах Куртушиба, ведущих к нам и на Енисее, где он устремляется по Саянскому коридору.

На берегу Турана гвардейцы и мужики, а их приехало за это время еще два десятка, начали возводить острог двести на двести метров. Лес для острога везли от кирпичного завода, где уже вовсю кипела работа. Ольчей две недели без сна и отдыха мотался по кочевьям и стойбищам и добился своего, всё тувинцы северо-запада Тувы признали его власть. Наш план был целиком выполнен и даже более того, Тегюй-оол распространил власть своего сына, зайсана северного сумона маадов, до реки Сейба. С тоджинцами удалось договориться и через два месяца на реке Сейба была намечена первая торговая встреча. Четыре сумона были обязаны выставить по требованию Ольчея по сто воинов-кавалеристов, вооруженных луками, копьями и саблями.

По моему совету Ольчей ввел один единственный налог в своем хошуне, который был равен прежнему албану, налогу в пользу амбын-нойона. Все остальные налоги он отменил. Два раза в год он установил сбор выборных от каждого амбана для совета по важным вопросам, в том числе по введению или отмене налогов. Этот сбор Ольчей назвал Великим Хуралом. В своей власти он оставил назначение правителей сумонов и все военные вопросы.

В середине июня из-за Енисея пришли трое лам, во главе с родственником Ольчея. Он поставил им отдельную юрту, монахи закрылись в ней и три дня не выходили из неё. Через три дня наш зайсан сказал, что они приняли мое предложение и на Сесерлиге будет хурээ. Две семьи бывших лазутчиков, поселенные там Лонгином, стали служить ламам. Около этого хурээ Ольчей наметил проводить свои хуралы.

Двадцать восьмого июня Ольчей провел свой первый Великий Хурал. Он как бы придал легитимность всему сделанному и утвердил первый налог. Я присутствовал на нем в качестве самой верховной власти. Собравшиеся тувинцы кстати не возражали, на их памяти первый раз с них сняли всего одну шкуру, таких низких налогов никто не помнил. Я вдобавок ко всему еще сказал, что пыток не будет, а смерти мы будем предавать только предателей и убийц и у нас всё тувинцы могут свободно ходить и ездить.

Уже имеющиеся три тувинских десятка нашей гвардии так и остались, но для своих целей Лонгин сформировал еще четыре, по десятку от каждого сумона. Подчинялись они исключительно ему и соответственно мне. Я специально переговорил на эту тему с Ерофеем, не будет ли он обижен таким раскладом. Капитан Пантелеев меня не разочаровал, он искренне ответил, что нет, лишь бы это было на пользу общему делу. Лонгин также попросил передать ему тот гвардейский десяток, с которым он ходил на амбын-нойону. Убыль этого десятка из гвардии мы наметили компенсировать набором нового десятка.

Лонгин за эти недели стал как щепка. Каждый день, каждый час и каждую минуту он занимался только одним: разведкой и связью. Его разведчики-тувинцы несколько раз сходили на другую сторону Енисея и Лонгин с уверенностью сказал мне, что незаметно к Енисею никто приблизиться не сможет. Десятки тувинских разведчиков мы решили пока ружьями не вооружать и еще дополнительно к ним приглядеться.

От Турана до Медвежьего перевала и до Гагульской заставы Лонгин проложил две линии светового телеграфа. Он разработал целую систему сигналов и разместил на разных возвышенных местах, в основном на многочисленных горах, сигнальные посты. Около каждого поста Ольчей поселил тувинские семьи, по одной на каждом. Первый пост был на вершине горы Хай-Бар, сигнал с неё передавался сразу на обе линии во избежание ошибки. Пробная передача сигнала в Усинск и получение ответа заняла шесть часов через Медвежий перевал и девять через Гагуль. Пока что мы не могли передавать настоящие сообщения, а только определенные сигналы, разработанные Лонгином, но в случае появления врага сигнал тревоги приходил очень быстро.

Тридцатого июня с молодой женой приехал лейтенант Шишкин Архип Иванович. Ранним утром первого июля я помчался в Усинск. Следом за мной в Усинск тронулись гвардейские десятки и Ерофей с Панкратом. С лейтенантом остался десяток Ермила Нелюбина и тувинский десяток Карпа Кузнецова.