Выкупи меня (СИ) - Белая Яся - Страница 22

Рыпаюсь, хочу обернуться, чтобы заглянуть в глаза Аристарху. Чтобы понять — это всё ещё игра? Или правда? Но мне не позволяют повернуться.

Удерживает крепко, покусывает шею, мешая вертеть ей. Всё, что я могу, смотреть прямо перед собой — на Глеба.

— Но размышлять и анализировать снова было некогда. Я вырубил того гада, и в этот момент — мигнул сигал. Старомодный. Зеркальцем. То была отмашка на устранение. Счёт шёл на секунды. Но их хватило, чтобы понять — если выстрел сейчас не прозвучит, то, скорее всего, задействуют план «Б». И тогда я точно не смогу спасти его…

— Я по-прежнему не понимаю — что это за спасение. Ты ведь всё-таки выстрелил. Вадим упал. Я сама видела дырку у него во лбу. И кровь… Вокруг всё ею залило. У меня платье пропиталось насквозь.

Вспоминанию, и меня снова передёргивает. А ещё обдаёт холодом и запахом тёплой крови — тошнотворным.

Аристарх, чутко уловив изменение моего настроения, шепчет на ухо:

— Тссс… Тихо-тихо, Сахарок. Успокойся. — И гладит по спине, по волосам, как маленькую.

— При попадании в голову выживают всего три процента пострадавших. Имеется в виду — полноценная жизнь, а не существование безмозглым овощем. Но если пуля пройдёт по касательной, серьёзно не повредив мозговые центры, то шансов становится намного больше и процент выживаемости выше, — всё это Глеб произносит совершенно ровным, безэмоциональным тоном, будто зачитывает страницу учебника. Но в определённый момент — ломается: судорожно сглатывает, сжимает кулаки. — В общем, у меня получилось. В больнице мелкий. И врачи даже дают неплохие прогнозы.

У меня словно тяжеленая плита с плеч падает. Дышать становится легче, а слёзы текут по щекам самопроизвольно. Мне хочется броситься Глебу на шею и бесконечно благодарить. Но меня, конечно же, не пустят.

Размазываю слёзы, пытаюсь собрать мысли в кучу и выстроить их в логическую цепочку. Мне нужно завершить картину, найти последний пазл.

— Но ты выяснил, что им было нужно? Зачем они стреляли в Вадима?

— Ни что, а кто, — говорит Глеб, не сводя с меня своего взгляда-скальпеля. — Ты, Ника.

— Но зачем? — недоумеваю я.

— А вот это ты нам сейчас и объяснишь, Сахарок… — раздаётся над ухом, а у меня внутри всё обрывается и летит в пропасть… И тяжесть наваливается вновь.

Рвусь, хочу уйти, скрыться, выплакаться. Если мне не верят, если думают обо мне плохо — объяснять бесполезно.

Но всё мои попытки вновь оказываются тщетными. Наши силы слишком неравны. Я лишь бьюсь раненной птицей в силках.

— Ну вот, опять мокрота, — Аристарх почти воркует и бережно вытирает мои слёзы. — Успокойся. Соберись и расскажи.

Мотаю головой:

— Но я ничего не знаю.

Глеб осторожно касается руки, и я почти ощущаю, как у меня за спиной на этот жест ревниво щерится муж.

— Ника, мы на твоей стороне. Доверься нам.

— Да, Сахарок, — Аристарх кладёт большую ладонь мне на шею, туда, где пульсирует жилка, прячет лицо в волосах, — мы хотим спасти тебя. А для этого нужно знать всё. Всю правду, какой бы болезненной она не была.

— Ника, — уговаривает, как маленькую, Глеб, — подумай, кто мог хотеть тебе зла? Кто знал о ваших с Вадимом отношениях? Знал, как он для тебя дорог?

Аристарх напрягается, сильнее стискивая меня. Добирается до уха, прикусывает мочку. Отводит пряди, приникает к шее. Будто клеймит, впечатывает: моя! не отдам! даже не думай!

Я чувствую, что его потряхивает от ревности. Должно быть, не очень приятно слышать, что мне был дорог другой мужчина.

Был?.. Ну вот, уже думаю о Вадиме в прошедшем времени. А об Аристархе? О нём думать не надо. Вот оно — моё настоящее: ревнивое, собственническое, сумасшедшее. Жадно тискающее меня. Тёплое. Моё.

Что?.. Я считаю его своим? И почему-то знаю наверняка — он будет не против.

— Думай, Ника. Как мы сможем тебя защитить, если не знаем, с какой стороны идёт угроза? Кому ты досаждала последнее время?

От жарких поцелуев плавится мозг, и, честно сказать, думать не очень-то получается. Но кое-как, усилием воли, собираю себя в кучу, пытаясь включить аналитику, и всё-таки выдаю:

— Машка. — Правда, не очень уверенно.

Вот и Глеб цокает языком:

— Нет, Никусь, мелко. Её уровень — те отморозки, которых я припугнул в её квартире. Они здорово тогда обделались и вряд ли бы полезли ещё раз. К сожалению, Ника, бил кто-то гораздо умнее и изощрёнее. Кто-то, кто хотел не просто отомстить — сломать, разрушить…

Это так. Тот, кто придумал всё это, точно больной садист. Ведь наверняка из своего наблюдательного пункта видел, как я убиваюсь над Вадимом. Да ещё и псов своих на меня, разбитую, вывернутую наизнанку смертью любимого (ведь я тогда не знала, что он выжил), натравил…

— Те амбалы, — говорю, чувствуя, как в охранном жесте смыкаются вокруг меня руки Аристарха, — почему ты… не остановил их.

Глеб виновато роняет голову.

— Не успел, — выдыхает потерянно.

И я понимаю — конечно, ему нужно было отойти после того, как он стрелял в брата — в своего мелкого. Глеб только кажется непробиваемым, но замечаю, как у него подрагивают пальцы.

Нам всем недавние воспоминания даются нелегко.

— Хорошо, что их перехватили люди Ката. У Ката с Арисом свои давние тёрки. И он просто не мог не воспользоваться тем, чтобы уязвить соперника побольнее с твоей помощью. У него всё идёт только через торги — просто так он людей не возвращает. Милосердие — не его конёк. Но в данном случае он был меньшим из зол. Куда бы тебя потащили те похитители, мы не знаем. И смогли бы вызволить — то же.

Только сейчас осознаю, в какую жуткую ситуацию попала. А ведь не спустись я тогда по пожарной лестнице, останься в номере с Аристархом — ничего бы не случилось. И Вадим бы не словил пулю.

Сглупила, просчиталась, дура!

А главное, была в таком шоке, что не заметила, как одних горилл сменили другие. Впрочем, это было немудрено — они все на одно лицо.

Глеб тяжело вздыхает и говорит:

— Ника, позволь тогда задать тебе парочку наводящих вопросов. — Киваю. — Могли ли быть причастны к случившемуся твои родители?

Хмыкаю:

— Вряд ли, — только сейчас понимаю, что людей, которые все эти годы заменяли мне маму и папу, я почти что не вспоминала со дня свадьбы. Словно ушла от них — и перевернула тот лист своей биографии. — Мать — бизнесмен-неудачник. Единственное её удачное вложение — это я. Она всю жизнь только и ждала, когда я вырасту, чтобы повыгоднее меня продать. И не прогадала. — Я не больно пинаю локтем Аристарха, тот лишь самодовольно усмехается, виду не подавая, что его задело сказанное. — А отец и вовсе тюфтя, — продолжаю я. — Да и связей таких, чтобы нанять киллеров, а потом ещё и похищение устроить, у них точно нет.

— Речь не о них, — говорит Глеб, глядя мне прямо в глаза. — О твоих биологических родителях.

Вздрагиваю, напрягаюсь, обнимаю себя руками.

Аристарх целует меня в щёку, нежно-нежно, шепчет на ухо:

— Давай, сахарная, осталось немного. Понимаю, что ты была крохой. Но попытайся вспомнить. Что угодно. Любую деталь. Возможно, охота на тебя — родом из детства.

С трудом восстанавливаю дыхание, опускаю руки, сжимаю кулаки. Аристарх находит мои ладони, раскрывает, переплетает наши пальцы.

— Я рядом, с тобой, ну же, вспоминай.

— Помню последний день. Их не помню — только смазанные силуэты мужчины и женщины. Нет, маму. Кажется, она была рыжей. Я сидела на полу, играла в куклы. Дело было в кабинете. Точно! В кабинете! В памяти осталась ножка стола. Потому что возле неё лежала бумажка…

— Какая бумажка? Это важно, сладкая моя.

Морщу лоб. Мозг много лет блокировал болезненное воспоминание. И теперь с неохотой выдаёт скупые сыпучие картинки.

— Кажется, чёрная. Да, точно — чёрная. Стол был светлый. А бумажка чёрная. Я всё поглядывала на неё. Хотела взять… Мужчина и женщина суетились. Спорили. Слов не помню совсем. Всё рвали и жгли какие-то бумаги. В кабинете был камин. Да, я играла возле него. Помню, огонь так уютно трещал… — говоря всё это, словно впадаю в трасс. Вижу со стороны крохотную девочку, что возится с куклами. Её волосы спорят с пламенем камина. Взрослые ругаются и суетятся. Им нет дела до малышки. А ей — нет дела до них. — Потом мужчина подхватил меня и принёс в машину. Женщина тоже села рядом с ним на переднее сидение. В руках у неё была сумка. Тёмная такая. На молнии. Она всё её нервно дёргала. Я лежала на заднем сиденье, свернувшись калачиком, и сжимала в руке ту чёрную бумажку. Кусочек картона. Он был такой приятный на ощупь. Я заснула. А когда проснулась — была уже в детском доме…