Дочь пирата - Джирарди Роберт - Страница 33

— Понимаете, я привык к чистеньким швейцарским кантонам, где в двадцать один час все уже находятся в постелях, к сосновым лесам, где подлесок аккуратно убирается с глаз долой. В Женеве, как вы, возможно, слышали, в одном из парков бесплатно раздают шприцы нескольким десяткам любителей героина. Эти люди не просто наркоманы, а швейцарские: они делают себе инъекции прямо в парке около восьми часов вечера и бродят по травке примерно до полуночи. Но утром, когда дети идут в школы, парк безупречно чист. Шприцы, ампулы и ложки собраны и выброшены на свалку не работниками городской санитарной службы, а самими наркоманами. Это Швейцария, понимаете?

Уилсон сказал, что понимает.

— В конце концов это чистоплюйство надоело мне, и я отправился на Мадагаскар, место вполне экзотическое, согласитесь. Там каждый октябрь туземцы откапывают своих мумифицированных предков, обедают с ними, ходят на танцы, возят их в такси, спят с ними. Я видел все это собственными глазами. На Мадагаскаре приобрел много хороших друзей и вообще очень интересно проводил время. Но вот что я вам скажу: Мадагаскар — это отнюдь не самое удобное место для жизни, и уже через два года я понял, что нуждаюсь в длительном отпуске. Мы с друзьями наняли арабскую дау[23] и попытались попасть через проливы в Занзибар. На полпути к цели дау взяли на абордаж пираты со «Шторм кар». Я остался в живых, потому что Братству требовался доктор. Моих же друзей привязали к поручням и утопили вместе с дау. Я слышал, как они взывали о помощи, но помочь ничем не мог.

Доктор опустил взгляд. Щеки, красневшие ранее от выпитого джина, побледнели. Внезапно, словно протрезвев, он вылил остатки джина в ближайший горшок с цветами и целую минуту стоял, глядя вдаль, положив руки в карманы халата. Потом он повернул к Уилсону лицо, похожее на гипсовую маску.

— Тюрьме не обязательно иметь четыре стены и решетки на окнах, чтобы быть таковой, — сказал Бурсали. — Скоро вы это поймете и тоже начнете пить, как я, как все в этом райском уголке для монстров.

Что-то — горячий воздух или темное облако, закрывающее горизонт, — подсказало Уилсону, что доктор прав.

7

Окоченение в коленях прошло. Уилсон начал прогуливаться с доктором Бурсали по побережью. Сначала глаза не могли адаптироваться к нищете, но однажды утром, как-то вдруг, Уилсон привык к чужим страданиям. Горячий ветер гонял зловоние над островом, солнце лежало желтым грейпфрутом в нестерпимо голубой чаше неба. Как и предсказывал доктор, Уилсон пристрастился к спиртному.

Прямо у забора, который окружал невольничий барак, располагался деловой центр. Узкая улица жестяных пивных с открытым фасадом пересекалась с более широкой улицей борделей и прочих коммерческих предприятий: палаток менял, прилавков для торговли овощами, ломбардов и театра теней, где без перерыва давали что-то вроде спектакля «Панч и Джуди». Дважды в неделю старики, занимая часть тротуара, раскладывали на одеялах у грязных лавок руту — гигантские африканские турнепсы, главный продукт питания на острове. Мерой стоимости при купле-продаже служили раковины каури[24], американские сигареты и любые деньги, ценность которых определялась не номиналом, а размером и цветом. На большие красочно оформленные банкноты Италии и Франции продавалось больше руты, чем на американские «зеленые», хотя те были раз в десять дороже.

Уилсон с доктором проводили по нескольку часов ежедневно в пивной, владельцем которой был экс-пират с Ямайки, называвший себя Беном Ганном в честь пирата из «Острова сокровищ». Рябой кусок фанеры на ржавых пятидесятигаллоновых бочках из-под моторного масла служил стойкой, упаковочные клети и пустые пятигаллоновые банки из-под краски притворялись стульями и столами. Наиболее ходовым товаром в этой забегаловке был «рамфустиан» — сногсшибательная смесь из местного пива, джина и чего-то типа хереса, изготавливаемого здесь из дикорастущих ягод. Грязная пластиковая молочная бутылка с этим зельем стоила полфунта раковин. Уилсон пил «рамфустиан» из щербатой кофейной чашки без ручки. Доктора хорошие манеры не волновали: он лакал прямо из горла. На другой стороне улицы играл бупандийский тинка-джаз, расположившийся на подмостках, сооруженных из старых шин и картонных ящиков. Веселая ритмичная музыка поднималась вместе с горячим воздухом в такое же небо.

Уилсон слушал музыку, глядя на многолюдную улицу. В послеполуденный час пивная была пуста, если не считать пары негров, упившихся до потери сознания и лежавших ничком на грязном полу. Бен Ганн восседал за стойкой на трехногом стуле, покуривая марихуану. Глаза у него были красные. Неровные, вселяющие ужас пучки волос перехватывала матерчатая лента. Нездоровая кожа имела оттенок пережаренного кофе. Тараканы размером с ладонь Уилсона беспрепятственно бегали по стойке: Бен Ганн не обращал на них никакого внимания.

Бурсали, заверив Уилсона в том, что лихорадка денге лишь временно поражает печень, заказал очередную бутылку «рамфустиана». У доктора в рваном саквояже, скрепленном скотчем, лежали около десяти фунтов раковин и несколько итальянских банкнот. Он крепко держал сумку между ног.

— Я вам говорил, на этом острове нечего делать, кроме как пить, — сказал он Уилсону.

— Возможно, вам, — ответил Уилсон. — Но я уберусь отсюда, как только вернется Крикет.

Бурсали потряс головой:

— Несбыточная надежда. Тридцать Капитанов не позволят вам уйти. Этот остров — секрет международного значения. Вы когда-нибудь видели в «Нью-Йорк тайме» заголовок типа «У берегов Африки обнаружен пиратский рай. Работорговля — процветает»? И не увидите. Если он, паче чаяния, появится, декадентские сообщества Запада вынуждены будут что-то предпринять. А это не понравится определенным кругам Европы, Америки и Японии, которые зарабатывают здесь большие деньги.

— Я до сих пор с трудом в это верю. — Уилсон махнул рукой в сторону поглощенного активной деятельностью порта. — Пираты! Тысячи пиратов. А «Тридцать Капитанов» вообще звучит как цитата из «Джилберта и Салливана». Кто они такие? Откуда пришли?

— Это нищие и бродяги со всего света, — пояснил Бурсали, — затравленные члены всех запрещенных партий, отчаянные смельчаки всех национальностей. В том, что они здесь собрались, нет ничего удивительного; эти осиные гнезда появляются как грибы после дождя на окраинах мира. Вспомните семнадцатый век: великая пиратская республика в Порт-Ройал на Ямайке, девятнадцатый век: Кампеш и Ки-Уэст. Пираты рангом ниже капитана могут «завязать» только на Четырех Саблях. На противоположной стороне острова есть нечто вроде санатория для состарившихся морских разбойников — небольшая деревня с серным источником. Они ее называют Пеглег-Бей. Если кто-то выразит желание пожить в другом месте, то найдет его на дне морском.

— Этот человек прав, — подал голос Бен Ганн из-за стойки. — Наше место на Четырех Саблях. А когда мы умрем, могилой нам станет море. Таков устав, парень. Что пиратов, что пленников — всех за борт.

— Но вы, Уилсон, другое дело, — добавил Бурсали шепотом. — Страшно сказать, до чего другое. Боюсь, до отставки вам не дожить.

У Уилсона, как всегда, по спине побежали мурашки.

— О Боже…

— Конечно, это меня не касается, но, насколько я слышал, насчет вашей любовницы Пейдж есть договоренность.

— Да, парень, она женщина Португи, — сообщил Бен из-за стойки. — Португи больше не с кем трахаться.

— Заткнись, Бен, — приказал доктор.

— Он председатель совета Тридцати Капитанов, он…

— Нет! — Уилсон стукнул кулаком по столу. — Я не хочу знать. Что бы там ни было.

Доктор пожал плечами, мол, не хочешь — не надо.

— Тот, кого не волнует, что небо вот-вот упадет ему на голову, умный человек, — изрек Бен Ганн, — ибо никакая шляпа не спасет его от удара.

8

Прошло три дня.