Дочь пирата - Джирарди Роберт - Страница 30

Крикет прикусила губу и отвела взгляд в сторону.

— Я ходила к нему вчера ночью, — проговорила она тихим голосом. — Они держали его в трюме, привязав к паровой трубе так, что он не мог ни сесть, ни лечь. Я отвязала его, дала поесть. «Присоединитесь к нам на некоторое время, — сказала я ему. — Когда отец предложит вам работать на Братство, соглашайтесь. Через несколько лет, когда они перестанут следить за вами, у вас появится шанс бежать». Ты знаешь, что он сделал в ответ?

— Догадываюсь.

— Он выплюнул то, что жевал, прямо мне в лицо. Суп из черной фасоли. Эта фасоль застряла у меня в волосах. Капитан фактически сам прыгнул с той доски, Уилсон! Может быть, он хотел что-то доказать, может быть, он устал от жизни и хотел уйти из нее как мученик. Но выбор у него все-таки был.

— Теперь капитан мертв, — сказал Уилсон.

— Да. — Голос у Крикет задрожал. — Я сожалею о случившемся сверх всякой меры. Старик мне на самом деле нравился. И что самое грустное — операция была задумана как похищение Акермана, совсем не Амундсена.

Уилсон молчал. Судя по солнечному пятну, время двигалось к трем часам пополудни. Крикет подняла на Уилсона темные бездонные глаза. Губы у нее снова затряслись, она наклонилась вперед и горько заплакала, оставляя темные разводы на своих джинсах.

— Уилсон, не надо меня ненавидеть, — взмолилась она, — я такая одинокая. Помоги мне покончить с этим кошмаром.

Уилсон в недоумении покачал головой:

— Как?

Крикет всхлипнула:

— Ты хороший. А я нуждаюсь в доброте. Иногда я не могу разобраться, где правильно, а где неправильно. Отец велит мне что-нибудь сделать, и я делаю, потому что так повелось с детства. Всегда была семья и было Братство, они противостоят всему миру. То, что хорошо для семьи, зачастую плохо для других людей. Ты не такой. Ты знаешь, что хорошо и что плохо для всех.

Уилсон поднял бровь:

— Ты хочешь, чтобы я стал твоей совестью?

— Чем-то вроде этого.

— Не нужно иметь степень в области философии морали, чтобы сообразить: дурно заставлять ни в чем не повинного человека пройти по той доске, — сказал Уилсон. — Если ты не понимаешь этого, я ничем не могу тебе помочь.

— Есть один способ. — Крикет внезапно перестала плакать. — Ты умеешь играть в азартные игры.

— При чем здесь, черт побери, азартные игры?!

— Давай помолчим. Тебе нужно отдохнуть.

Крикет помогла Уилсону перейти на койку и легла рядом. Так, не касаясь друг друга, они встретили ночь. Ярко-красный купол опустился на остров и на весь африканский континент, а ночное небо покрылось печальными звездами.

Часть четвертая

ЧЕТЫРЕ САБЛИ

1

Справа и слева от корабля лежали небольшие островки, полузакрытые малярийной дымкой. Проливы между ними, заросшие водорослями, кишмя кишели крокодилами и рыбами. У самой воды росли деревья с узловатыми корнями, служившие пристанищем для великого разнообразия птиц. К десяти часам утра небо раскалялось добела и становилось таким ярким, что было нельзя смотреть в иллюминатор.

Уилсону никогда не доводилось сталкиваться с такой погодой. Дышать здесь было так же проблематично, как под водой. Древние дизели «Шторм кар» громко постукивали, сводя с ума. Крикет и Уилсон лежали на койке голыми и потели в эротическом экстазе: соединившись потели и разъединившись потели.

Крикет поднялась на закате, смочила обюссончик коричневой водой из-под крана и выдавила влагу на Уилсона.

— Будь прокляты эти Богом забытые острова. — Крикет движением век, покрасневших от жары, смахнула капли пота. — Там, куда мы идем, климат ужасен, но не настолько.

— Где мы сейчас?

— Архипелаг Мохано.

— Это не Африка?

— Довольно близко к ней. Мы примерно в шестидесяти милях от бупандийского побережья. Отец проходит через Мохано всякий раз, когда тянет на буксире захваченное судно. Это очень уединенное место, оно лежит в стороне от международных путей сообщения. ООН объявила острова природным заповедником около двадцати лет назад. Глянь-ка.

Уилсон с трудом встал и подошел к иллюминатору. За бортом скользили бугорки, поросшие травой, привыкшей к соленой воде. На грязной отмели стояла на одной ноге высокая птица с красно-желтым оперением, наблюдая за проходящими мимо судами тусклым, лишенным всякого интереса взглядом. Африканские дрозды с голубыми хвостами сидели на ржавых поручнях и чистили перья, изредка откладывая лепешки гуано на палубу. Стаи ярко-красных пичуг пронизывали насыщенный испарениями воздух.

Уилсону показалось, что он попал в мир пернатых.

— Здесь черт знает сколько птиц.

— Согласно последним данным, триста семьдесят пять видов, половина обитает только здесь, — сказала Крикет.

— Интересно, почему?

— Вообще-то из-за насекомых. Для них здесь прекрасные условия обитания.

— А что за насекомые?

— Саранча, летающие тараканы, термиты, яванские Жуки и трупные мухи, москиты, гигантский гнус, крылатые африканские уховертки… Да назови любое насекомое, не ошибешься. Прислушайся.

Уилсон оперся о переборку и напряг слух. Через несколько секунд сквозь монотонное постукивание дизелей он уловил стрекотание, которое шло отовсюду и ниоткуда. Он снова посмотрел в иллюминатор. На фоне заката роились мириады черных точек, превращая небо в зернистую массу.

— Бог мой!

— Да, на палубе нельзя открыть рот, чтобы не глотнуть этой гадости. Люди надевают шляпы пчеловодов, прежде чем подняться наверх. Кроме отца. Он просто отмахивается от насекомых. А я не выношу этих тварей, они меня бесят. Вот почему мы с тобой сидим в трюме.

— Это единственная причина?

Крикет улыбнулась. Капельки влаги у нее на груди поблескивали в лучах заходящего солнца.

Ночью, не в силах спать из-за жары, Уилсон под стук двигателей и глухое жужжание насекомых размышлял над тем, что ему сулит будущее. Как вернуться домой? Где он очутится завтра или неделю спустя? Чем еще обернется томительное ожидание надвигающейся катастрофы?

— Отец убьет тебя при первой возможности, — сказала вдруг Крикет.

Уилсон вздрогнул; казалось, она читает его мысли.

— Так что же он просто не спустится сюда и не покончит со мной?

— При мне он не посмеет. Он знает, что я донесу на него Тридцати Капитанам. Даже мы, пираты, живем по правилам. Понимаешь? Ты мой, согласно уставу, а устав для нас закон. Для пирата нет ничего более святого, чем право собственности. Но отец — отпетый негодяй. Когда мы сойдем на берег, у него появится много возможностей избавиться от тебя. Нам нужно быть очень осторожными до тех пор, пока он не привыкнет к тому, что ты постоянно находишься здесь.

Крикет повернулась на бок, потом снова легла на спину и положила ему руку на ягодицу.

— Я тебя люблю, — сказала она настолько тихо, что Уилсон едва расслышал эти слова. — Можешь не отвечать, если не хочешь.

И Уилсон промолчал.

— Ты мне не веришь? — Она убрала руку.

— Хорошо, ты меня любишь, — с горечью произнес Уилсон. — Именно поэтому ты меня и втянула во все эти передряги? Я не пират и не убийца. И заявляю тебе прямо: при первой же возможности я убегу.

— Попробуй, — усмехнулась Крикет. — Ну, куда ты пойдешь?

— Домой.

— Твой дом здесь, рядом со мной. Ты помнишь, что у тебя мое клеймо на плече?

Не успев ответить, Уилсон почувствовал, как ее груди спустились к его ногам — он оцепенел — и ее рот овладел его крайней плотью.

Ушли во тьму травянистые бугорки со спящими птицами. На мелководьях, изобиловавших насекомыми, начали выплывать медленно эволюционирующие создания, мускулистые, не имеющие названия, полурыбы, полунеизвестно что.

2

Вдоль многолюдных бетонных причалов стояли краны, стрелы загружали тюками ветхие суда, не имеющие ни собственных флагов, ни мест приписки. Порт представлял собой скопление упаковочных клетей, домашнего скота и ржавого металлолома. Полуголые докеры блестели на солнце иссиня-черной кожей. За изгородью высотой в пятнадцать футов, сооруженной из столбов и колючей проволоки, лежал город, поднимавшийся вверх по склону холма. Между фанерных лачуг, навесов из хвороста и жилищ из картонных коробок, соединенных лозой, извивались грунтовые дорожки, образуя лабиринт. «Нет, это уродство нельзя назвать городом, — подумал Уилсон, — скорее мусорная свалка человечества».