Семейные тайны (СИ) - Казьмин Михаил Иванович - Страница 26

— Вот, Алексей Филиппович, прочитайте, — едва поздоровавшись, он протянул мне несколько листов бумаги.

Я прочитал и... В прошлой жизни сказал бы, что охренел, здесь таких словечек стараюсь не позволять себе даже в мыслях, а то ещё проговорюсь, не приведи Господь. Как бы там ни было, причины уподобиться корню известного травянистого растения у меня после знакомства с теми бумагами появились весьма веские.

То, что архимандрит Власий заверил своей подписью заключение о виновности Ломского в наведении непереносимости заклятия как Лажеву, так и ранее обследованному Шалькину, меня не удивило, хотя и порадовало. Честно сказать, именно такого вывода я и ожидал. В состояние, о котором я упоминал, меня привела подпись влиятельнейшего священнослужителя под заключением о том, что именно доктор Ломский уничтожил мёртвое тело Петра Бабурова так, что его не смогли найти даже молитвенным розысканием. А отдельная бумага с указанием места, где спрятаны останки незадачливого мужа Лиды, пошла уже как завершающий удар. В общем, ошарашен я был настолько, что лишь после чтения заметил — в кабинете Шаболдина мы с ним не одни. Но Борис Григорьевич тоже хорош — мог бы для начала и обратить моё внимание на гостя.

— Отец Роман! — запоздало приветствовал я иеромонаха. — Здравствуйте! Простите, сразу вас не приметил! Благословите!

— И тебе здравствовать, сын мой! — с лёгкой улыбкой ответил иеромонах после благословения. — Рад видеть тебя снова!

— Отец Роман доставил нам бумаги, что вы сейчас читали, — вклинился Шаболдин. И две просьбы его высокопреподобия.

Я слегка напрягся. Если высокое лицо подчёркивает, что его слова — именно просьба, это всегда означает, что в случае её неисполнения методы убеждения, а то и принуждения, могут быть уже совсем другими и лучше бы с этими методами близко не знакомиться. А тут ещё и не просто просьба, а сразу две...

— Отче, повторите, пожалуйста, для Алексея Филипповича, — сказал пристав.

— Отец Власий просит не подвергать Игнатия Ломского допросу под заклятием, — сообщил иеромонах. — Отвечать он и без того будет, волю мы ему подавили. Полное магическое запрещение тоже наложили, но очень уж искусным оказался Ломский в недозволенных магических практиках и потому лучше рядом с ним никаких магических действий не предпринимать.

— И моё предвидение тоже? — спросил я.

— Ваше предвидение, Алексей Филиппович, — дар Божий, а не магическое проявление, — напомнил отец Роман. Уже не «сын мой», а по имени-отчеству и на «вы», равноправие, стало быть, показывает. — Отец Власий просит также разрешить своему доверенному лицу, то есть мне, недостойному, присутствовать при допросах Ломского, — продолжил иеромонах. — И по Боголюбовскому уложению мы будем просить суд передать Ломского нам для отбытия назначенного ему наказания, если это будет не смертная казнь, — закончил он.

— Я решил просьбы его высокопреподобия удовлетворить, — сказал Шаболдин. У меня возражений не нашлось. Всё-таки главный тут именно пристав, а я вообще частное лицо, строго говоря, никакого отношения к розыскному делу вообще не имеющее. Но призадумался я крепко, и мысли мои резво разбегались сразу по нескольким дорожкам.

Получается, я выполнил данное Лиде обещание. Ну не то чтобы вот прямо сам и выполнил, но вряд ли без меня попал бы Ломский в цепкие руки монахов, выудивших из него указание места, где лежат останки её мужа, и уж в любом случае с моим участием это произошло быстрее, чем оно могло быть в ином случае. Надо теперь озаботиться достойным их погребением. Сегодня, стало быть, пойду к Лиде...

С водворением Ломского в монастырскую тюрьму я целиком и полностью соглашался, тем более архимандрит Власий прямо указал, что будет просить об этом суд, то есть вмешиваться в следствие не намерен. Монастырское заключение у нас, как правило, пожизненное, и для Ломского это станет вполне заслуженным наказанием, да ещё, пожалуй, даже пострашнее топора или верёвки.

Про предвидение о том, что с Ломским я поимею сложностей едва ли не больше, чем успехов, я тоже не забывал, а потому и пытался прикинуть, какими именно те сложности могут оказаться. Получалось, честно скажу, не особо. Да никак не получалось, если уж совсем начистоту! Но расслабляться нельзя — то, что я не могу представить, какие трудности меня поджидают, вовсе не означает, что их удастся избежать.

Впрочем, нашлось место и размышлениям о приятном. Теперь можно не беспокоиться за Лиду и, соответственно, мне не придётся скрывать лицо на допросах Ломского, как договаривались мы с Шаболдиным и Елисеевым. Свободу свою доктор потерял навсегда — до суда он будет под арестом у губных, а потом отправится либо на плаху, либо на виселицу, либо в монастырскую тюрьму. Навредить Лиде он уже не сможет, и это радует.

Ну и главное — всё это уже ненадолго. Помнится, я предполагал, что именно убийство Бабурова является центром запутанной и сложной конструкции с Малецким, его сообщниками и убийством Жангуловой. Уверенность в этом у меня сохранялась до сих пор, а значит, с Бабуровым всё станет ясно сегодня, в крайнем случае завтра, а там не более чем за седмицу и остальное проясним. И уже тогда я попробую покопаться в странностях с Бельскими... Вот тут-то меня и накрыло.

Это что же такое, а? Я, значит, предвижу трудности и сложности с доктором Ломским, и прямо тут же предполагаю, что делу осталось жить не более седмицы?! Вот тебе, Алёша Филиппович, и трудности — не будет за седмицу никакого триумфа следствия! Не будет! Вот к чему тебе готовиться надо! Ну раз надо, значит надо. Уже готов, можно сказать.

Время, однако, было уже обеденное, мы с Шаболдиным решили, что нечего всяким злоумышленникам отвлекать честных людей от вкушения плодов земных, да и отложили допрос Ломского на пару с половиной часов. Обедать мы отправились по домам, благо, оба жили неподалёку, отец Роман собирался зайти в храм к отцу Маркелу. Перед уходом Борис Григорьевич позвонил Елисееву — у Фёдора Павловича к доктору тоже немало вопросов найдётся. Я ещё договорился с отцом Романом относительно отпевания Бабурова, поле чего пошёл домой.

...Доктора Ломского я до того никогда в жизни не видел и как он выглядел, будучи преуспевающим лекарем, представления не имел. Но сейчас он являл собой жалкое зрелище человека раздавленного и опустошённого. Как-то даже и не верилось, что до такого можно довести одними молитвами да постной кормёжкой. Похоже, я много чего о смиренных монахах не знаю... Да и не хочу знать, честное слово! Есть, знаете ли, вещи, относительно которых лучше оставаться в неведении — жить без таких познаний легче и спокойнее.

Удостоверившись в том, что перед нами именно Игнатий Федосеевич Ломский, пятидесяти двух лет от роду, православного вероисповедания, лицо свободных занятий, доктор медицины, родившийся в Москве, проживающий в собственном доме нумер шестнадцать по Песочному переулку в Москве, старший губной пристав Шаболдин приступил собственно к допросу.

— Итак, Ломский, за что вы убили Петра Бабурова? — ходить вокруг да около Борис Григорьевич не пожелал.

— Я его не убивал, — спокойно ответил Ломский.

— Да неужели? — Шаболдин усмехнулся. — И не убивали, значит, и тело не уничтожали?

— Тело да, тело уничтожил, — всё с тем же спокойствием признал Ломский. — Но не убивал. Он мёртвый уже был, когда я его нашёл. Повезло паскуднику, что до встречи со мной не дожил.

Не врёт, подсказало предвидение. Кажется, и Шаболдин пришёл к тому же выводу, уж не знаю, из каких соображений. Хотя с его-то опытом отличить правду от лжи не так и сложно.

М-да... Вот они и трудности со сложностями, что обещало мне предвидение с доктором Ломским. Получите, Алексей Филиппович, распишитесь, и делайте теперь с этим, что хотите. Вернее, что сможете...

[1] См. роман «Жизнь номер два»

Глава 14. Допрос

— Рассказывайте, — велел Шаболдин. Да, видно было, что он, как и мы все, кроме разве что отца Романа, слегка обескуражен этаким поворотом, но молодец Борис Григорьевич, быстро с изумлением своим справился и показал, что главный тут именно он, а Ломскому остаётся лишь послушно отвечать на вопросы.