Царская служба (СИ) - Казьмин Михаил Иванович - Страница 48

— Так в Крестовой управе список с него есть, — не понял моего рвения Поморцев. — Завтра там и посмотрите. А сегодня в честь отступления неприятеля все по домам!

— Там, Афанасий Петрович, именно что список, — ну вот, я тут, понимаешь, поработать хочу, а меня домой гонят. — Мне подлинник нужен.

— Надеюсь, Алексей Филиппович, ничего срочного вы там вычитать не хотите? — с подколкой спросил Поморцев.

— Нет, срочного — ничего, — ответил я.

— Вот и чудненько! Значит, завтра, все завтра!

Поспорить, конечно, хотелось. Очень хотелось. Но я не стал. Завтра? Пусть будет завтра. Предвидение говорило, что завтра я могу узнать всё. Э-э-э, не понял — что значит «могу узнать»?! То есть могу и не узнать, что ли? Ну, бардак, уже родное предвидение загадки подкидывает… Ну и ладно. Завтра разберусь. Ради такого подождать до утра — да не вопрос!

Глава 24. На пороге разгадки

— Это как же? — не понял Лахвостев.

— Вот смотрите, Семен Андреевич, — пустился я пояснять. — Что мы с вами ищем? Мы ищем упоминание о таком действии, совершенном Буткевичем при исполнении своей службы, которое можно истолковать как его встречу с маньяком. То есть, стоял, к примеру, Буткевич в оцеплении да приложил плашмя тесаком какого-то проныру, пытавшегося через то оцепление проскочить. Проныру того забрали в холодную, потом допросили на предмет выяснения да и отпустили на все четыре стороны, потому как никакого воровства за ним не числится. Или же безо всякого оцепления был Буткевич послан арестовать некоего подозрительного человечка да привести его в управу. Человечка потом тоже отпустили, но запись о нем осталась. Причем и оцепление, и арест подозрительного человечка должны иметь хоть какое-то, хоть самое малое касательство к поискам маньяка. Если бы нечто подобное мы нашли, это был бы для нас повод снова взять того проныру с тем человечком да допросить их уже по-нашему. Ведь так?

— Так, Алексей Филиппович, — сдержанно кивнул Лахвостев, пока явно не улавливая, к чему я его подвожу.

— Но все это обстоятельства, в которых Буткевич действовал бы строго по закону, — уточнил я.

— Именно, — подтвердил Лахвостев.

— Так вот, Семен Андреевич, раз мы ничего такого не нашли, это вовсе не значит, что ничего и не было. На самом деле мы не нашли никаких случаев, где маньяк и Буткевич могли бы пересечься при совершении Буткевичем действий законных, — на последнее слово я сильно нажал голосом. На лице моего начальника появились первые признаки понимания, и пора было показывать ему мои выводы, пока он до собственных не додумался.

— Но, как показал разговор с Хабибуллиным, Буткевич мог совершать и незаконные, — тут я снова нажал голосом, уже на слово «незаконные», — действия. Ту же скупку краденых драгоценностей, например. Или даже убийства, как в случае с шайкой Рюхина. И вот эти-то его действия в служебные бумаги губной управы уже никоим образом не вписаны.

— И вы хотите сказать… — ага, сообразил-таки. Оно и понятно — все-таки кто попало до майора государева надзора не дослужится.

— Да, — кивнул я. — Я хочу сказать, что пересечься Буткевич с маньяком вполне мог и незаконно. Более того, я уверен, что не просто мог, а так оно и было. И только по одной этой причине мы такого пересечения до сих пор не обнаружили.

— И каким же образом такое могло бы произойти? — Лахвостев явно заинтересовался моими выводами.

— Да каким угодно! — пришлось мне признать. — Получить от него взятку по какому-то другому делу, арестовать по поводу, совершенно с поисками маньяка не связанному, да мало ли что еще! Не будем забывать, что у нас еще болтается в неизвестности несуществующий Парамонов, и каким боком его к маньяку прислонить можно, мы пока и не знаем. А Буткевич вполне мог и с тем Парамоновым пересечения иметь, — я постарался, чтобы фамилия несуществующего человека прозвучала издевательски.

Лахвостев тихонечко ругнулся. Я его хорошо понимал, было с чего ругаться, ох как было! Я и сам бы выругался, но это начальству можно при подчиненных крепкими словами выражаться, а наоборот… Тоже, наверное, иногда можно, но пробовать, по крайней мере сейчас, я не буду.

— И что теперь думаете делать? — кажется, Семену Андреевичу даже интересно стало, как я стану выкручиваться из этого, прямо скажу, незавидного положения.

— Продолжать копаться в бумагах и опрашивать губных, — пожал я плечами. Ну в самом-то деле, а что мне еще оставалось?

— Ну да, — после недолгого раздумья выдал Лахвостев. — Ничего иного тут не придумать. Хотя… — он снова ненадолго задумался, — …хотя вы-то, пожалуй, придумать сможете. Не удивлюсь, если придумаете, не удивлюсь.

На том наше вечернее чаепитие и завершилось. Мы оба быстро пришли к мысли, что утро вечера мудренее, да и отправились спать. Вера начальника в мои способности меня, конечно, вдохновляла, но пока что она оставалась единственным светлым пятном в моей розыскной деятельности. Зато с утра поводов для радости прибавилось…

Утренние газеты обрадовали известиями об отступлении шведов от Усть-Невского и их преследовании нашими войсками. Я, правда, так и не понял, что именно вынудило шведов к отступлению — понимание того, что две войны сразу для королевства слишком много, действия наших войск или то и другое вместе, но что угрозы городу больше нет, газеты утверждали однозначно. Новости эти обрадовали, что вполне естественно, не только нас с Лахвостевым, но и весь город. На улицах раздавались крики «ура!» и пока я добрался до Крестовой губной управы, не раз вспомнил добрым словом старшего исправника Горюшина, благодаря которому ехал в коляске — военных, да еще с наградами, на улице останавливали и всячески поздравляли, норовя затащить в ближайшее питейное заведение, а то и поднести чарку прямо на месте. Нет, мне такое было бы, наверное, приятно, но, во-первых, столько я, пожалуй, не выпью, а, во-вторых, я ж на службу еду, а не просто так.

В управе повод порадоваться тоже нашелся, пусть и не с самого утра. К обеду вернулись чины, проводившие обыск у вдовы Буткевича. Вернулись, можно сказать, с победой. Да нет, не с победой даже, а прямо-таки с триумфом! В подполе им удалось обнаружить тайник, спрятанный, как они рассказывали, очень хитро, но перед поисковым артефактом не устоявший. Из тайника извлекли и доставили в управу то самое бриллиантовое колье, две пары серебряных серег, да еще пару золотых с каменьями, с полдюжины золотых да серебряных колец, золотой перстень с крупным темно-красным камнем, да десяток серебряных нательных крестиков. Старший исправник Горюшин при их виде нахмурился.

— Вот же паскуды, кресты с людей снимать! Может, и с убиенных тоже… Вот что, Арсений Сергеевич, — обратился он к младшему надзирателю Смирнову, — составь-ка ты подробную опись этих крестиков, особые приметы их перепиши, да снеси их потом отцу Исидору в храм. Потом с ним решим, что тут сделать можно… А ты, Фома Алексеич, — это уже столовому дьяку Микитову, — пришли ко мне писаря потолковее, будем с ним писать докладную о сыскании драгоценностей Полуднева. Вам, Алексей Филиппович, — очередь дошла и до меня, — от лица всей управы поклон. Ждем теперь наград да премиальных, так что и вас я в наградной лист впишу обязательно! Уж размотали вы это дело, так размотали! Прямо хоть отдавай вам моих людей в обучение!

Тут же откуда-то на столе появился штоф ореховой настойки, немного погодя к нему волшебным образом добавилось большое блюдо с нарезанным небольшими кусочками сыром и маленькими булочками с корицей. Каждому досталось по чарке, поднесенной лично старшим исправником с добрыми словами. И ведь не скажешь, что пьянка на рабочем месте, нет, просто благодарность от любимого начальства с занесением в желудок.

Снова сунувшись после краткого застолья в бумаги, я обратил внимание на то, что слишком уж часто мне в них попадается один и тот же почерк. Такие круглые, очень разборчиво прописанные буквы. Бумаг, написанных этим почерком, хватало, и как-то непохоже было, что вышли они из-под пера здешних писарей. Или тут принято отдавать бумаги на переписывание набившим в чистописании руку опытным специалистам, чтобы потом легче было читать? Вообще, такое много где практикуют, удобно же. И тут я вспомнил, где этот почерк попался мне впервые. Не поверив самому себе, я извлек из несгораемого шкафа послужную ведомость Буткевича и раскрыл ее там, где было подшито писанное им прошение о приеме на службу в губную стражу…