Сыны Императора (антология) - Френч Джон - Страница 2

Затем он рухнул.

Все, что было внутри него, исчезло.

Воздух хлынул в оставленное пространство. Волна давления разорвала барабанные перепонки Гален и расшвыряла ее командную группу из машин.

Там, где взорвалась мина, не осталось ничего. Только черная рана, повисшая подобно туману над землей, поглощая свет.

Гален моргнула, и воспоминание исчезло во взгляде Сангвиния.

— И все же, милорд, даже если --Х-- готов использовать подобные устройства…

— То, что они сделали — это не просто бесчеловечность. Сопротивление истине — это трагедия, но оружие, с которым мы намерены бороться, связанно с потусторонним миром. Император постановил, что существование такого оружия не допустимо, а применение заслужит Его гнев.

— Как я сказала, я понимаю, что необходимо сделать, милорд, но…

Он опустил голову. Она почувствовала, как в ее легких остановилось дыхание.

В этом жесте было нечто столь простое, столь человеческое. Когда примарх поднял голову, от боли на его лице Гален едва не закричала.

— Я тоже понимаю, генерал. — Он взял ее руку в свои ладони. Взгляд Ангела по-прежнему был прикован к ее глазам, но ей показалось, что тень въелась в морщины и впадины под глазами. — Вопрос, на который вы хотите получить ответ, не в том, почему я настаиваю на такой мере, но как я могу совершить нечто подобное.

— Оружие, с которым мы намерены бороться, связанно с потусторонним миром, — сказала она ему.

Примарх кивнул, услышав собственные слова, но генерал увидела только твердость в его глазах.

— А я — творение Императора, Гален. Хотя я Его сын, я был сотворен, а не рожден. Я такой, каким Он создал меня. Создал для выполнения задачи в интересах человечества.

— Но совершая подобное, как мы можем заявлять, что мы лучше, чем люди, которых хотим вывести к свету?

— Мы не можем. — В этот момент он немного повернулся. Его зрачки растворились в потоке света, льющемся из кристаллического купола. — Вы и человечество можете притязать на свет, который останется после нашего ухода, но я могу только утверждать, что знаю свою природу.

Он взглянул на генерала ясными глазами.

— И даже в мифах прошлого, ангелов создавали не для добрых дел.

Я в одиночестве падаю сквозь свет новорожденного дня. За мной падает Воинство разрушения. Мимо проносятся облака. Под нами растет в размерах город-гора, с его склонов расходится туман. Я вижу ряды домов за завесами стен. Вижу дороги и людей, идущих в последних тенях ночи. Купола силовых полей сверкают, когда туман проходит сквозь них. Орудия на высоких башнях не поворачиваются, чтобы встретить нас. Мы слишком немногочисленны и малы для обнаружения их механическими системами. Те, кто установили орудия для наблюдения за небесами, совершили ту же ошибку, что и древние цари, прежде чем их царства сгорели из — за гордыни — они забыли самые старые уроки.

Высоко над нами появляется первый штурмовой корабль. Башенные орудия замечают его. Стволы поднимаются. Энергия наполняет зарядные каморы. Проводятся расчеты.

Мы падаем, а город растет.

Орудия стреляют. Столбы ослепительного света устремляются в небеса, сжигая гряды облаков. Воздух визжит. Штурмовой корабль штопором пронзает пылающую энергию.

Я вижу под нами сверкающую оболочку силового поля. Фигурки на дорогах и валах смотрят вверх, и одна из них поднимает руку и показывает. Я расправляю крылья, влажный воздух подхватывает перья. Надо мной мои сыновья запускают прыжковые ранцы. Огонь пронзает их падение в тот же миг, как мы касаемся купола силового поля и пролетаем сквозь него.

Над нами горит воздух, под нами нас видит проснувшийся город. Мои крылья расправлены, а в руке сжато копье. Я вижу приговоренных. Вижу их лица. Вижу ужас на лице солдата, когда он выходит на свет рядом со своим отрядом. Я вижу его глаза. Вижу, что до войны он не был солдатом. Вижу, что он убит. Вижу его страх смерти и его жестокость в дрожании поднятого оружия. Вижу любовь к жизни в глазах за оружием. Вижу все человечество в этом взгляде. Наконечник моего копье вонзается в середину лба.

Брызжет первая кровь этой жатвы под взмахи моих крыльев при приземлении.

Алефео, командир Второго Ангельского Воинства IX легиона, задержал дыхание и считал. Почувствовав, что момент настал, он поднял кисть. Ее кончик пропитан черной краской из древесной сажи. Он собственноручно сделал пигмент, используя древесный уголь, полученный из единственного дерева, которое он срубил в лесу Макрагга во время пребывания в рядах XIII-го. Ручка кисти была из кости, в данном случае — человеческой. Благодаря полости, она была легкой и идеально сбалансированной, когда щетину пропитывали верным количеством краски. Кость принадлежала родному брату Алефео, ее передали, когда последний его родич погиб во время испытаний, чтобы стать одним из Ангелов.

Алефео улыбнулся, когда грусть тех воспоминаний коснулась его мыслей. Он позволил ей стихнуть, чувствуя, как она смешивается с выбранным им сюжетом. Перед ним висел свиток бумаги, белый как свежий снег, казалось, он светился в сумеречном свете, проникавшем в комнату через высокие окна. Разрушенная крепость, выбранная ими в качестве базы для приведения к согласию --Х--, была наполнена тенями и отмечена шрамами забытых войн, но здесь, в высокой центральной башне было светло.

Кончик кисти коснулся бумаги. Алефео замер на секунду, а затем мысли растеклись по нервам и мышцам. Кисть заскользила по поверхности бумаги, оставляя черный след. Теперь она безостановочно двигалась. Поток мазков следовал ритму, подсказанному пульсом его сердец и песней его мыслей. Макание кисти, резкие и плавные линии краски, ее запах, когда она сохла — все находилось в ритме творения.

Закончив, Алефео отступил на шаг и посмотрел на то, что создала его душа.

— «И мною сотворено опустошение, — произнес голос за его спиной. — И тенью моего меча падет роса и взойдет солнце». Харабские ученые прошлого удивились бы подобному воскрешению их языка и искусства.

Алефео одним движением повернулся и преклонил колени, задев своей черной одеждой все еще сжатую в руке кисть.

— Милорд, — обратился он.

— Встань, — приказал Сангвиний. — Ты должен помыть кисть, пока щетина не слиплась.

Алефео подчинился, макая кисть в семь каменных чаш с водой и вытирая кусками ткани, которые он сложил рядом с ними. Сангвиний сделал один шаг вперед, не отрывая взгляда от каллиграфической работы, которая вилась по бумажному экрану.

— Не считаешь, что мертвые языки говорят более ясно, нежели голоса живых?

— А они мертвы, если кто — то все еще говорит на них? — спросил Алефео, промокнув щетину кисти мягкой черной тканью второго отреза. — Песня остается песней, даже если она не звучала на протяжении тысячелетий.

— Безусловно, мой сын, — сказал Сангвиний и замолчал, а Алефео вернул чистую кисть на ее место.

— Чем могу служить, повелитель? — спросил Алефео, повернувшись к своему примарху.

— Я отдал приказ о децимации --Х--. Ранее приведенное к согласию население будет расселено по Империуму. Прибудут другие и создадут новые города под этим солнцем. Но эти и все, что они сотворили здесь, будет уничтожено. Их имена будут вычеркнуты, а города стерты с лица земли.

Алефео на секунду замер, а затем кивнул.

— Это было предопределено, как только они использовали подобное оружие.

Глаза Сангвиния двигались по черным словам, написанным на бумаге.

— Приговор требует большего, — сказал он.

Алефео замер, а потом повернулся к чашам с водой, которые использовал для очистки кисти. Он начал сливать воду в грубый глиняный кувшин. В брызгах кружила черная краска.