Пес, который говорил с богами - Джессап Дайана - Страница 42

В университете оценки Элизабет постепенно становились хуже. Она тратила все больше времени на обучение собаки и пропускала лекции. Дома поселилась напряженность. Билл не упоминал о собаке Дэйву и продолжал обходить ее молчанием в разговорах с Элизабет. Дэйв, не подозревая об истинном положении дел, требовал сосредоточиться на учебе, а не тратить столько времени на бег. Она отмалчивалась. Выпускные экзамены и поступление в медицинскую школу приближались неотвратимо. Элизабет чувствовала, что у нее осталось мало времени.

Они с Дамианом добились определенных успехов, но Элизабет решила, что много проще, хотя и менее эффектно, научить его называть предметы, а не понятия. Питбуль учился охотно и внимательно, но не потому, что ему нравились занятия — он бы лучше погонял теннисный мячик, — а из-за того, что она от его действий приходила в восторг. Повторяя звуки, связывая их с визуальными сигналами, которые она подавала, он мог заслужить награду и одобрение. Дамиан был искренне счастлив — он открыл новый способ радовать Единственную. Раз от него требуется такая работа, он будет охотно ее исполнять. И все же он не разговаривал с нею, не общался. Как любой представитель семейства собачьих, он изначально не был животным говорящим; речь не входила в список заложенных в него от природы умений. Она была явлением исключительным, и когда он говорил, в основном то были попытки выразить что-то для него важное, а чаще — просто желание привлечь внимание Элизабет. По большей же части их подлинное общение сводилось к обмену взглядами.

В сравнении со словами-понятиями слова-предметы давались ему легко. Дамиан просто запоминал имя, соответствующее предмету, и произносил его в ответ на вопрос «что это?».

Элизабет вырезала несколько цветных квадратов из непромокаемой ламинированной бумаги. Она просто отказывалась верить, что Дамиан не может видеть мир так же, как она. Ну, возможно, он не видит его совершенно таким же, ведь, в конце концов, она же не чувствует запахов, как собака. Но Элизабет была уверена, что он различает больше цветов, чем склонны думать ученые.

Проводя первый примитивный цветовой тест, она научила Дамиана словам для черного, белого и серого. Когда он стал ассоциировать эти слова с соответствующими квадратами и правильно называть их, она поняла, что цвета он как-то различать умеет. Ее слегка обескуражило, что пес не просто подражает ее словам — он прекрасно понимает, о чем его спрашивают. Ее подозрения подтвердились, и она перешла к другим цветам, предлагая ему короткие, односложные слова. Желтый превратился в «жел», оранжевый в «ор», а пурпурный стал «кровь». Окрыленная легкой победой над цветами, она перешла к геометрическим формам, научила его слову «дом» (квадрат), «три» сгодилось для треугольника, а круг так и остался «кругом».

Наконец пришла весна. Дождь не прекращался, но стал заметно слабее и теплее. Занимаясь со своим прилежным учеником, Элизабет продолжала думать, как и кому показать пса. Хоффман был самым подходящим человеком, но она почему-то не могла заставить себя ему доверять. Вторым и лучшим кандидатом казалась Новак.

И лишь одна очень неприятная мысль не давала ей покоя: Дамиан ей не принадлежал. У нее не было на него никаких прав. Элизабет надеялась только, что, когда придет время показать его способности, кто-нибудь авторитетный позволит ей остаться с собакой, заботиться о ней и учить ее. С холодной решимостью девушка отказывалась даже думать о том, что их могут разлучить. Но такая возможность существовала, и Элизабет безжалостно заставила себя ее рассмотреть. Кто-то другой мог бы опекать и учить Дамиана — если она убедится, что с ним будут хорошо обращаться. Есть шанс, что, когда выяснится истинная ценность Дамиана, откроются его способности, какой-нибудь терпеливый и добрый дрессировщик сможет уберечь его от опытов, а она вернется к семье и карьере.

И все-таки она не могла представить, как это будет. Дадут ли ему бегать по росистым лужайкам? Поймут ли, что ему не вредит мягкий летний дождь; что он любит сталкивать камни в грязные лужи, а затем ворочать их там, пока весь не перепачкается? Будут ли помнить, что он любит играть в воде, но весь ежится, как дворняга, когда его пытаются отмыть струей воды из шланга? Будут ли играть с ним в «ку-ку», как она, когда вытирала ему голову, а он зубами вырывал у нее из рук полотенце? Когда кто-нибудь узнает, что пес разговаривает, их прогулки прекратятся.

Все может измениться. Оставалось надеяться — изменится к лучшему. Пока что она была уверена лишь в одном: Дамиан проводит целые дни в камере смертников, забытый всеми, но под постоянной угрозой продолжения опытов.

Элизабет готовила Дамиана, но постоянно как могла подчеркивала, что он не должен разговаривать ни с кем, кроме нее. Она не знала, понимает ли он ее. Лучшее, что она смогла придумать, — научить его немедленно закрывать пасть, если она прижимала палец к губам. Но Дамиан часто путал этот сигнал с поднятым пальцем, которым она обозначала единицу, и мог не умолкнуть, а ответить счастливым громким «раз». (Пес не был гением в математике, но отличить один палец от двух все-таки умел.) В такие минуты она смеялась над ним — но и беспокоилась. Если он ляпнет такое при посторонних, быть беде.

Элизабет пыталась понять, почему одни слова даются ему легко, а другие — нет или почему он не может произносить все слова, которые — она это знала — понимает. Пес уверенно исполнял множество команд, знал названия мест, имена и действия, но никогда не использовал эти слова в речи. Он говорил только то, чему она специально его учила. За одним исключением: «дём». Так он произносил «идем», и эту настойчивую просьбу довольно часто повторял, когда водил ее по полям. Этому слову он научился сам.

Пришла мягкая весна, и окрестности мрачных университетских зданий наполнились щебетом и чириканьем. Неуверенно набухали почки на деревьях; земля покрылась нежной порослью, почти каждый день шел дождик. Повсюду скакали крошечные зеленые древесные лягушки, окликая друг друга возбужденными дребезжащими голосами, как будто весь этот теплый влажный мир создан только для них.

Лежа на бетонном полу камеры смертников, Дамиан знал: весна здесь. Долгие, томительные часы он проводил в ожидании Единственной; властный страждущий первобытный Голос восставал против бесконечного заключения, досаждая больше, чем неудобства, создаваемые людьми. Весна — время возрождения, и тот же Голос, который заставляет мерзлый, захороненный где-нибудь в болоте желудь рваться вверх гордым молодым дубком, а нежные побеги травы — пробиваться сквозь бетонные тротуары, наполнил все вокруг тем же безумием, той же магической энергией, что свойственна только этому времени года. Юные творения природы бегали, резвились, дрались или спаривались при любой возможности. Даже старые, умудренные жизнью существа — и те чувствовали весну, были беспокойны и озабоченны. Голос требовал двигаться, охотиться, играть, любить, убивать. Жить — после долгих месяцев темноты и холода. Все кругом пришло в движение: резкий ветер спешно гнал прочь белые облака, гуси возвращались на север, соки поднимались, саженцы тянулись вверх, олени возвращались на холмы, солнце поднималось все выше, и земля поворачивалась к нему лицом. Повсюду самки искали самцов, пыльца ждала своего шмеля. То было время волнений и безрассудства, великий праздник гедонизма для тех удачливых игроков Природы, кому удалось пережить еще одну суровую зиму.

То было время перемен, время действий — Элизабет, как и все, это ощущала. В то теплое, влажное, все еще серое утро она не пошла на лекции. Они с Дамианом отправились гулять по оврагу и свежевспаханному полю. Было очень рано, солнце еще не поднялось над горизонтом, и Элизабет совсем не думала об учебе — она предавалась серьезным, мимолетным, эфемерным размышлениям юности, созерцая три четверти луны над западным горизонтом и яркую звезду рядом. Луна, решила Элизабет, гораздо красивее и значительнее в предрассветном небе, нежели вечером. Сейчас красота ее, казалось, уступала место мужественной энергии солнца, но девушку восхищали какое-то особенное изящество, спокойная и прозрачная грация луны. «Она отказывается от величия, — думала в такие минуты Элизабет. — Ее сила не так очевидна, но тем не менее реальна». Ей нравилась луна.