Проданная (СИ) - Семенова Лика - Страница 27

Мучительно хотелось коснуться его груди, затянутой в длинный черный жилет, но я не смела. Лишь отдавалась легким касаниям и смотрела в глаза, которые, казалось, подернулись поволокой желания. Боялась шевельнуться, боялась дышать. Все же переступила с ноги на ногу, чтобы не потерять равновесие, но тут же заметила, что его взгляд изменился. Вновь сделался холодным и жестким. Даже показалось, что вот-вот последует удар.

Будто вибрировало в груди. Она притягивала, как магнит, и одновременно раздражала. Выводила из себя, сама того не ведая. Тем, что задевала внутри то, от чего я считал себя избавленным. Тогда, в купальне, я сдержался и счел себя почти неуязвимым. Осадок неудовлетворенного желания очень быстро растворился, и я был доволен этим. Я старался не помнить о ней, хоть она и поразила с первого мгновения. Красива, как статуя. Но это лишь оболочка. Как она смотрела на меня своими фиалковыми глазами в тот миг, когда я прикрыл мантией ее наготу… Страх, удивление, недоверие и одновременно трепетная благодарность. На грани слез. Такие взгляды хуже орудий.

Всего лишь рабыня. Сколько их в моем доме? О… точными цифрами владеет лишь Огден. Вышколенные, знающие свое место. Мой тотус был точными часами, отлаженным механизмом. А женщины готовы были перегрызть друг другу глотки за лишнюю крупицу моего внимания. Я знал их взгляды. Одинаковые у всех до единой, какого бы цвета ни были эти взгляды. Алчущие, призывные. Привычно, размеренно, предсказуемо. Я не любил сюрпризов. Все наложницы, побывавшие в моей постели, вышли из школ наслаждения. Высококлассные шлюхи, для которых нет невозможного, потерявшие девственность еще на заре своего обучения. Шлюха — есть шлюха. Ничего больше.

Никаких неожиданностей.

Все должно быть так, как должно, как допустимо. Отец и Варий помогли мне это уяснить. Жестоко, но очень доходчиво. Наложница — всего лишь вещь. Кусок красивой податливой плоти, который не стоит привязанностей. Как грубо выражался Варий: ассортимент отверстий и сиськи в придачу. Когда наложница уходит — о ней забываешь. И вспоминаешь лишь тогда, когда припекло в штанах. Не раньше.

Я был юнцом, мальчишкой, еще не носившим серьгу, едва-едва прикоснувшимся к чувственной стороне взрослой жизни. Мать подарила мне комнатную рабыню-асенку. Сочла ее приятной и незаметной. Ничем не примечательный подарок, разве что была она девственницей, и какой-то дикой. Робкая, пугливая. С ладной фигурой, чистыми глазами и смуглой оливковой кожей. Не знаю, из какой дыры ее привезли. Боялась меня настолько, что тряслась, но в глазах плясала щенячья доверчивость. Этим и отличалась, вызывая любопытство. В ней не было смелости обученных наложниц. Не было желания выслужиться, угодить, лишний раз попасться на глаза, как у всех комнатных рабынь. Она казалась настоящей, естественной, и этим притягивала. Я сам не заметил, как увлекся. Даже став моей наложницей, она не изменилась. А я… влюбился по уши. В первый раз в жизни. Мне так казалось. Настолько, что не желал видеть других, и едва не приказал управляющему распродать их. Отец сначала смеялся. Варий тоже. Но когда рабыня забеременела — они очень быстро спустили меня с небес на землю.

Оба считали недопустимым плодить полукровок без необходимости. Не узаконенных, не незаконных. Хоть это и не запрещалось обычаями. Вина за это легла тогда на управляющего, не стерилизовавшего наложницу. Но, гораздо больше их озаботили мои чувства. Я был готов чуть ли не отказаться от права наследования, лишь бы мне оставили эту рабыню и этого ребенка. Я ходил к отцу, клялся, умолял, просил. Даже угрожал. О… я хотел дойти даже до Императора! Сейчас это все представлялось смешным и немыслимым.

Отцу и Варию это казалось тогда недопустимым и опасным. Такая привязанность к рабыне невозможна для наследника высокого дома. Так они оба считали. И я увидел перед собой похотливую самку, которой было совершенно все равно, с кем трахаться. Варий поставил стул, посадил меня и заставил смотреть, неустанно поясняя, что рабыня — лишь вещь, которая не заслуживает привязанностей. Вот это — вся их суть. И что так будет с каждой, если подобное повторится. С каждой, к которой я посмею привязаться. И заставлял поднимать голову, если я отворачивался. Даже бил по щекам, когда я порывался уйти. И я снова и снова смотрел, как женщина, которую, как мне казалось тогда, я нежно любил, воет под рабами, тянется за их членами. Это длилось несколько часов, или мне так казалось. Но все это время Варий неотступно сидел рядом, будто возложил на себя роль карателя. Казалось, я схожу с ума. Я слушал ее крики, снова и снова видел, как она закатывала глаза от многочисленных оргазмов. Как задыхалась, с энтузиазмом обсасывая чужие члены губами, которые я целовал с таким жаром. Кажется, она не узнавала меня, и это представлялось немыслимым. А если узнавала — ей было все равно. Я не понимал этой чудовищной перемены, но видел более чем наглядно. Порой я ловил на себе ее безумный мутный взгляд, но сердце от него уже не замирало. Мне было противно, хотелось отмыться. И стыдно. По жилам кипятком разливалась злоба на самого себя, на Вария, на отца, на девку, заставившую меня совершить столько глупостей. Но я понимал одно — я больше никогда не хотел увидеть подобное.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Только потом, со временем, повзрослев, я узнал, что это был седонин. Отрава работорговцев и держателей борделей. Его не бывает в приличных домах. Как не было и не будет в моем тотусе. Но это уже ничего не изменило. Я был слишком юн и слишком впечатлителен, я не хотел повторения. Варий знал, что делал. Он сам потом признался, что это было отвратительно, но необходимо.

Урок оказался усвоенным. Отныне в моей постели оказывались лишь обученные наложницы, четко знающие границы дозволенного — это стало привычкой. И, четырьмя годами спустя — моя жена, с которой нас очень рано связали весьма формальные отношения и единственный сын. Поначалу я был даже рад, что Невий оказался лишенным моих юношеских привязанностей, я бы очень не хотел выступать в роли Вария. Но тесная дружба с принцем Эквином перевесила чашу весов совсем в другую сторону. Вместе с принцем в доме появился седонин — и это пришлось терпеть. Даже Варий, старый развратник, называл это «Перегнуть палку». Но если бы не Невий — эта новая рабыня никогда не стояла бы в моих покоях, не дрожала от моих касаний. Лелия… как леденец на языке. И я уже не мог ее отпустить.

Я смотрел в ее глаза и тонул. Я уже слишком давно перестал смотреть в лицо Политы. Меня не интересовало ее лицо. Как и лица других наложниц. Разве что рот. Сейчас я видел перед собой чистый лист, и это сводило с ума. Я коснулся нежной шеи, неспешно проводя кончиками пальцев, дотронулся до острой ключицы. Девчонка плавилась от этих касаний, я чувствовал это, и плавился вместе с ней, ощущая, как по венам разгоняется ток. Она неловко покачнулась, и это будто отрезвило меня. Но я не хотел трезветь.

Я боялась дышать. Всматривалась в его лицо, не понимая, что делать. Опустить голову, отступить? Светлые глаза сузились, бахрома черных ресниц отбрасывала тень, словно раскрасила скулы тушью. Мателлин будто принимал решение, колебался, и мне казалось, что он вот-вот выставит меня, как тогда. Наконец, длинные пальцы вновь коснулись моей шеи, обжигая. Я решила больше ни о чем не думать. От меня ничего не зависело. Я просто безоглядно отдавалась воле этого человека. Я устала бояться.

Невольно мелькнула мысль, смотрел ли он вот так на кого-то еще? Я на мгновение представила на своем месте Политу, и внутри жаром разлилась непрошенная ревность. Зародилась в груди и приливала к голове с характерным жжением кипятка. Будто я имела на нее какое-то право. Мне казалось, я краснела. Я мгновенно опустила голову, чтобы спрятать лицо, но почувствовала, как широкая ладонь скользит на затылок, зарываясь в волосы. Это не было рывком. Пальцы мягко зажали пряди и потянули, запрокидывая голову. Я инстинктивно положила руки ему на грудь, будто искала опору. Тут же опомнилась, хотела отдернуть, но заметила, что Мателлин не выразил недовольства. А я чувствовала через гладкую ткань биение его сердца и замерла, зачем-то неосознанно считая про себя удары, отдающиеся в ладони. Один, два, три… Часто, но ровно. Полумрак, цветные отсветы лаанских светильников, сладко-горький запах бондисана и табака. Разве цветок с таким чарующим запахом может быть ядом?