Мрачный дебют (СИ) - Ибрагим Нариман Ерболулы "RedDetonator" - Страница 58

Я не марксист, не приверженец левых идеологий, я, можно сказать, где-то по центру, но к Горбачёву у меня вполне определённое негативное отношение. Хуже злонамеренного врага только наивный дурак, считающий, что делает всем только лучше.

– Знаешь, Дима… – заговорила вдруг Ани. – А мы ведь с тобой единственные осколки нашей прошлой жизни. Помнишь те тёплые и хорошие времена?

– Помню, – ответил я и задумался.

А ведь действительно – кроме Ани мало кто сохранил ко мне былое отношение. Менеджер забыл обо мне сразу же после начала апокалипсиса, коллеги, наверное, даже не вспоминают, а если и вспоминают, то как хладнокровного убийцу, истреблявшего зомби в театре.

Единственный настоящий друг, Гриша Сёмин, сейчас шаркает по своей квартире, пытаясь найти выход, а приятели и подружайки – это не то.

У меня осталась только Ани, способная напомнить о моей актёрской карьере в театре и кино…

Говорил или нет, но у нас в семье было как-то не принято демонстрировать свои чувства даже членам семьи. Просто не принято и всё. И я не буду.

– Надо помыть посуду, пока есть вода, – произнёс я и пошёл к кухонной раковине.

Ани подошла ко мне и положила руку на левое плечо.

– Дима, я знаю, что ты хочешь сказать, – произнесла она. – Спасибо, что ты выжил.

– Спасибо тебе, что выжила, Ани, – улыбнулся я ей.

Глава 20. Безбольный покой

/13 апреля 2022 года, Санкт-Петербург, ул. Карташихина/

– Наш царь идет – Тесей, Эгея отпрыск! – воскликнул Антон Борисович, играющий сейчас Корифея. – Твоя, знать, просьба вызвала его.

Выхожу из-за кулис и становлюсь на отмеченное место. На лице моём маска Тесея, но не слившаяся с лицом, а закреплённая кожаной лентой. Благодаря маске, нет смысла в гриме, поэтому я внутренне радуюсь, что не придётся потом смывать явно не предназначенную для грима краску.

– Сын Лаия, – заговорил я, – и раньше много раз весть о твоём кровавом ослеплении, мне приходилось слышать. Уж по ней догадался, кто ты. Вид твой ныне у всех сомнений отнимает почву: одежда жалкая, несчастный лик – тебя бесспорно выдают, и сердце мне заливают жалости волной…

Одетый в рубище, буквально мешок из-под картошки с прорезями для головы и рук, на ноги поднялся наш Эдип, Михаил Михайлович Бродов, пожилой и седовласый профессор субтильного телосложения. Аккуратная «преображенская» борода, на фоне рубища, смотрелась неуместно, но зато общая сухопарость Бродова роднила его с образом Эдипа, годами подверженного бедствиям.

– Тесей, ты кратким, благородным словом, мне длинной речи тягость отпустил, – произнёс «Эдип», глядя в никуда. – Ты сам сказал, кто я, кто мой родитель, какой земли я гражданином был. Одно осталось: моего желанья предмет назвать – и речи всей конец.

– Ты прав, – произнёс я, – его услышать жажду я.

Актёров для нашего погорелого театра я собирал и готовил двое суток. Очень повезло, что Михаил Михайлович, профессор СПбГУ в отставке, увлекался классикой и когда-то давно, ещё при Хрущёве, выступал в любительском театре.

Надевать на кого-то маску Наполеона я не стал, лишь бы не испортить постановку, ну ещё я не знал, работают ли маски на ком-то ещё. Дополнительный Наполеон, отказывающийся снимать маску и отмачивающий социально-опасные действия – это не то, что нам сейчас нужно. Но сегодня, если всё пройдёт успешно, надо будет проверить маску на ком-нибудь.

Тем временем, спектакль продолжался.

Каждый из участников, в том числе хор из шести добровольцев, старательно выдавал свои реплики, как бы глупо для них это не ощущалось.

– О вы, богини грозные! – воскликнул Михаил Михайлович. – С молитвой взываю к вам: заступницами будьте моими! Пусть узнает нечестивец, в каких мужей охране этот град!

Грим на его лице уже слегка смазался от пота и активной мимики, но это не страшно, ведь мы тут даём не многочасовое представление. Изображал этот грим отчаянное выражение и полнейшую запущенность. Эдип изгнан, он скитается уже очень долго, у него нет средств к существованию, а пришёл в Афины лишь потому, что ему больше некуда идти. Он слеп и проклят, за отцеубийство и брак с собственной матерью. И Михаил Михайлович в образе. Зря он бросил театр – вижу, что, даже несмотря на возраст, в нём есть большой актёрский потенциал.

– Наш гость оправдан, государь, – сказал мне Антон Борисович, – несчастьем погублен он – помочь ему твой долг.

У него на лице тоже грим, призванный изобразить равнодушие. Но беда в том, что из меня так себе художник, поэтому получилось невнятно и неубедительно.

– Довольно слов, обидчики спешат, – произнёс я. – А мы, их жертвы, здесь стоим и спорим!

Далее были реплики Корифея и Креонта, после чего начался стасим[28] второй, описывающий битву. Я стоял и нервно курил за самодельной кулисой, потому что мне было непонятно, как так получается – мы уже дали половину постановки, люди устали, а ещё нет никакого результата…

Хор уже закруглялся, поэтому надо спешить.

– Ладно, пляшем дальше… – произнёс я, бросая окурок в урну.

Шуршали листы, вздыхали ничего не понимающие зрители, но надо продолжать. И мы продолжали.

– О наследник Эгея, мы молим тебя! – воскликнула Антигона, то есть Ани.

– Что заботит вас? – вопросил я. – Чем вам могу угодить?

– О, дозволь нам взглянуть на могилу отца! – довольно реалистично взмолилась Ани.

– Я не властен, родные, ее указать. – покачал я головой.

– Что ты молвишь, державный владыка Афин? – почти достоверно вопросила Ани.

Выдерживаю паузу, истинно театральную.

– Ваш отец наказал: не давать никому, – заговорил я, – ни коснуться стопой заповедной земли, ни нарушить приветом святой тишины, что страдальца могилу навеки блюдёт. Мне за верность награда – счастливая жизнь и безбольный покой для любимой страны. Наши речи услышал всевнемлющий бог и прислужница Зевсова – Клятва.

– Если так заповедал он волю свою, мы смириться должны, – склонила голову начавшая переигрывать Ани. – Но на родину нас, в древлезданные Фивы, отправь, чтобы там увели бы мы прочь со смертельной тропы наших братьев, единых по крови.

Я и в этом служить вам готов, и во всем, что полезно для вас и отрадно ему, – ответил я ей. – Новозванному гостю подземных глубин. Моё рвенье не знает отказа.

– Да умолкнет же плач ваш, да станет слеза, – возгласил хор. – Есть для смертных закон: что случилось, того не избегнуть.

И мы уходим со сцены.

За кулисами, я пощупал маску, а затем ощутил чувство, будто моё лицо щекочут тысячи пальцев.

– Ах, твою мать! – воскликнул я, когда моё тело будто бы начало ломать под разными углами.

Под взглядами участников постановки, я завалился на спину и издал что-то вроде хрипа или всхлипа.

Тело моё нагрелось, я чувствовал, как теплеет деревянный пол под моей спиной, а конечности подвергаются спазмам, заставляющим их изгибаться под разными углами.

Ослеплённый калейдоскопом крайне неприятных ощущений, я не увидел, как кто-то подошёл ко мне и попытался снять с меня маску. Раньше маску можно было снять, но сейчас она прилипла к моему лицу намертво.

– Я не могу её снять! – воскликнула Ани.

Собираю остатки своей воли и перебарываю хаотичные конвульсии рук, после чего крепко хватаюсь за маску и сдираю её с себя. Чувствую, как по коже потекла тёплая кровь.

Выдыхаю облегчённо, потому что спазмы и болевые ощущения резко прекратились, ровно в тот момент, когда я сорвал с себя маску.

Поднимаю маску и вижу, что символы в верхнем левом углу изменились, точнее, стали короче.

«II – Тесей, сын Посейдона» – это всё, что там было написано. Снова зелёным цветом, что должно свидетельствовать о «необычном» потенциале.

– Ещё бы, сука… – тихо произнёс я и начал подниматься на ноги.

– Лежи, пока не придёт врач! – придержала меня Ани.

– Я в порядке, – встаю на ноги. – Но масочку надо придержать…