Человек, который не верил в счастье - Джером Клапка Джером - Страница 2

Так я и шел некоторое время со своей ношей: я был взволнован и ничего не замечал. Когда же я поостыл, то стал размышлять над тем, как, должно быть, смешно выгляжу. То же самое, очевидно, пришло в голову и двум-трем мальчикам. Я остановился под фонарем и попытался завернуть гуся. При мне был еще портфель и зонтик, и первым делом я уронил гуся в сточную канаву, чего и следовало ожидать от человека, который при помощи одной пары рук пытается справиться с четырьмя различными предметами и тремя ярдами веревки. Вместе с гусем я зачерпнул целую кварту грязи. Почти вся она осталась у меня на руках и на одежде да еще немало на обертке. И тут пошел дождь.

Я сгреб все свои пожитки и побежал в ближайший кабачок, где надеялся достать еще кусок веревки и увязать гуся в аккуратный сверток. Кабачок был переполнен. Я протискался к стойке и бросил на нее гуся. При виде его почти все вокруг умолкли, и молодой человек, стоявший возле меня, произнес:

– Вы сами его убили?

Очевидно, я и впрямь казался несколько возбужденным.

Я думал и здесь его продать, но присутствующие не внушали мне на этот счет никаких надежд: Я выпил пинту эля, – я был порядком измучен, – соскреб с несчастного гуся сколько мог грязи, завернул его в чистый лист бумаги и вышел из кабачка.

Когда я переходил улицу, меня осенила счастливая мысль – проиграю его в лотерею! Я тут же отправился на поиски подходящего места. Пока я его разыскивал, пришлось выпить три или четыре стакана виски, потому что пить пиво я был уже не в состоянии – от пива меня всегда сильно разбирает. Наконец я все-таки нашел нужных мне людей, они расположились по-домашнему в тихом уютном домике неподалеку от Госвелл-роуд. Я объяснил хозяину, чего хочу. Он сказал, что не возражает, но надеется, что, продав гуся, я поставлю всем выпивку. Я ответил, что с восторгом это сделаю, и вручил ему птицу.

– Вид у нее не того, – сказал он.

– О, это пустяки! Я нечаянно уронил ее, – оправдывался я. – Это отмоется!

– И пахнет как-то чудно, – заметил он.

– Это от грязи, – ответил я. – Сами знаете, что такое лондонская грязь. А тут еще один джентльмен пролил на него джин. Но, когда его зажарят, никто ничего не заметит.

– Что ж, может, и так, – согласился он. – Сам я на нее не польщусь, но, если кому вздумается, дело хозяйское.

Гусь никого не воодушевил. Я начал с шести пенсов и сам купил билет. Я предоставил хозяину полную свободу действий, и ему удалось, правда чуть ли не силком, втянуть в это дело еще пять человек. Какой-то мрачного вида субъект, храпевший в углу, вдруг проснулся, когда я уже шел к дверям, и предложил мне за гуся семь с половиной пенсов, – почему именно семь с половиной, я так и не понял. Он унес бы гуся, я никогда б его больше не увидел, и вся моя жизнь сложилась бы по-иному. Но судьба всегда была против меня. Я ответил ему, возможно с излишним высокомерием, что рождественские благотворительные обеды выдают в другом месте, и вышел. Близилась ночь, а до дому мне было далеко. Я готов был проклясть день и час, когда впервые увидел эту птицу. Теперь мне казалось, что она весит по меньшей мере тридцать шесть фунтов.

Мне пришло в голову сбыть ее торговцу битой птицей, и скоро я нашел такую лавку на Мидлтон-стрит. За милю вокруг не было видно ни одного покупателя, но по тому, как хозяин драл глотку, можно было подумать, что на нем держится вся торговля в Кларкенвелле. Я вытащил гуся из свертка и положил перед ним на прилавок.

– Это еще что такое? – спросил он.

– Гусь, – ответил я. – Вы можете получить его по дешевке.

В тот же миг он схватил гуся за шею и швырнул в меня. Я попытался увернуться, но он угодил мне в висок. Если вам никогда не запускали в голову гусем, то вы и представления не имеете, как это больно. Я подобрал гуся и в свою очередь кинул в него, но тут появился полицейский со своим обычным: «Что за беспорядки?»

Я объяснил в чем дело. Тогда хозяин вконец разъярился и завопил на всю округу:

– Вы только поглядите! – кричал он. – Скоро полночь, и у нас в магазине еще семь дюжин непроданных гусей, а этот болван приходит и спрашивает, не куплю ли я еще одного.

Тут я понял, что затея моя преглупая, и, последовав совету полицейского, тихонько удалился, захватив с собой птицу.

«Придется его кому-нибудь отдать, – сказал я себе. – Найду какого-нибудь достойного бедняка и подарю ему эту проклятую птицу». Мне попадалось на – встречу множество людей, но ни один из них не выглядел достаточно достойным. Может быть, не там я их искал, где нужно, или не в тот час, только все, кого я встречал, казались мне недостойными гуся. Проходя по Джадд-стрит, я предложил его какому-то голодного вида субъекту. Оказалось, что это просто пьяный забулдыга. Он так и не понял, чего я от него хочу, и долго шел за мной и во весь голос поносил меня, пока не свернул по ошибке на Тэвисток – плейс, где погнался за другим прохожим, продолжая выкрикивать ругательства. На Юстон-роуд я остановил какую-то девчонку, совершенного заморыша, и стал упрашивать ее взять гуся. Она ответила: «Еще чего!» – и побежала прочь. Я слышал, как она пронзительным голосом орала мне вслед: «Украл гуся! Украл гуся!»

Я обронил сверток, когда шел по малоосвещенной части Сеймур-стрит, но какой-то прохожий подобрал его и вернул мне. Я уже не мог больше объяснять и оправдываться. Я дал ему монетку в два пенса и побрел со своим гусем дальше. Кабачки уже закрывались, и я заглянул еще в один, чтобы в последний раз выпить. Правда, я и без того уже порядком нагрузился, ведь мне, человеку непривычному, довольно и стаканчика пива. Но на душе у меня было скверно, и я надеялся, что это меня подбодрит. Кажется, я выпил джину, к которому испытываю крайнее отвращение.

Я решил забросить гуся в Оукли-сквер, но полицейский не сводил с меня глаз и дважды прошел за мной вдоль всей ограды.

На Голдинг-роуд я хотел было закинуть гуся в подвал, но мне опять помешал полицейский. Казалось, вся ночная смена лондонской полиции только тем и была занята, как бы помешать мне избавиться от гуся.

Полицейские проявляли к нему такой интерес, что мне подумалось, уж не хотят ли они сами его получить. Я подошел к одному из них на Кэмден-стрит и, назвав его «Бобби», спросил, не нужно ли ему гуся.

– Чего мне не нужно, так это вашего брата, нахалов, – ответил он внушительно.

Это было такое оскорбление, что я, разумеется, не стерпел и что-то ему возразил. Что тут произошло, я не помню, но кончилось все тем, что он объявил о своем намерении забрать меня.

Я ускользнул от него и помчался стрелой по Кинг-стрит. Он засвистел в свисток и кинулся следом. Какой-то человек выскочил из парадного на Колледж-стрит и пытался меня остановить. Но я мигом с ним расправился, ударив его головой в живот, пересек Кресчент и через Бэтт-стрит понесся обратно на Кемден-роуд.

На мосту через канал я оглянулся и увидел, что меня никто не преследует. Я бросил гуся через парапет, и он с плеском упал в воду.

Со вздохом облегчения я свернул на Рэндолф-стрит, как вдруг стоявший там констебль схватил меня за шиворот. Я горячо спорил с ним, когда, запыхавшись, подбежал тот первый дуралей. Они заявили, что мне лучше всего объяснить дело инспектору; я был того же мнения.

Инспектор спросил меня, почему я убежал, когда первый констебль собирался арестовать меня. Я ответил, что не хотел провести рождество в кутузке, но это показалось ему слабым аргументом. Он спросил меня, что я бросил в канал. Гуся, ответил я. С чего это мне вздумалось бросать гуся в канал, спросил он. А с того, что я сыт по горло этим зверем, ответил я. Тут вошел сержант и доложил, что сверток удалось выудить. Они немедленно развернули его на столе у инспектора. В свертке был мертвый ребенок.

Я объяснил им, что это вовсе не мой сверток и не мой ребенок, но они даже не скрывали, что не верят мне.

Инспектор сказал, что случай этот слишком серьезен, чтобы отпустить меня на поруки, но, поскольку я не знал в Лондоне ни одной живой души, это меня как-то не тронуло. Я попросил их послать телеграмму моей невесте с уведомлением, что не по своей воле я задерживаюсь в городе и проведу рождество так тихо и спокойно, как не мог и желать.