Род Корневых будет жить! (СИ) - Кун Антон - Страница 27

Я отвешивал удары направо и налево. Шёл сквозь толпу нукеров, как в утреннем упражнении проходил сквозь толпу деревенских, только не уворачивался, а встречал кулаками каждого, кто хотел ударить меня. Я захватывал обрушившееся на меня давление так же, как это делал, когда строил каналы, и вкладывал захваченное давление в каждый удар. Я прорывался к тому, кто это давление создавал, к тому, кто руководил нукерами, к тому, кто насиловал девочку и покусился на мою женщину, к тому, кто посмел испортить мой праздник.

— Убью! — рычал я, расшвыривая ненавистные рожи по сторонам.

До тех пор, пока рож перед глазами не осталось.

И тогда сила оставила меня, а чёрная пелена спала, и я пришёл в себя.

Понимая, что сейчас упаду, я на негнущихся ногах дошёл до кресла с дубом на спинке и сел в него.

Деревенские в молчании смотрели на меня. Они были потрясены, и никто не шевелился. А на красной дорожке валялись тела нукеров, приехавших с разукрашенным молодчиком. Сам же ублюдок лежал чуть дальше с проломленным черепом.

Опустив взгляд, я увидел сбитые казанки. Получалось, это я один уделал тех мразей? Но как? Я практически не помнил боя. Помнил только охватившую меня ярость, и затуманившую мой ум черноту. Как будто это был я и в тоже время не я.

И тут подала голос Матрёна.

— Чего стоите? — крикнула она деревенским. — Принесите вина Роду. Да уберите отсюда этот мусор! — и она указала пальцем на бездыханные тела. — И давайте продолжать праздник!

Я благодарно кивнул ей. Она улыбнулась в ответ.

Люди тут же оживились, забегали, засуетились.

Под руководством Егора Казимировича загрузили тела в кареты и, поставив лошадей на дорогу, хлестнули их хворостиной — пусть везут тела домой!

А мне подали большой кубок вина.

Я одним махом осушил его и ничего не почувствовал.

Укрытая принесённым кем-то одеялом девочка сидела на коленях у Матрёны и смотрела на меня со страхом и восхищением.

— Ты как? — спросил я у неё.

Она непроизвольно покосилась туда, где ещё совсем недавно лежали тела попытавшихся испортить праздник ублюдков.

— Не бойся, — сказал я. — Они тебя больше не обидят!

Девочка всхлипнула, и Матрёна, поплотнее укутав её одеялом, прижала к себе и начала напевать колыбельную.

Тем временем Егор Казимирович, посматривая на меня, распорядился продолжать прерванный праздник.

И тут я почувствовал, как из меня тонким ручейком потянулась ци.

Я сразу понял, что пришёл дед Радим.

Поэтому я поднял руку, останавливая начавших было дудеть в рожки и бить в бубны скоморохов.

— Дед Радим? — крикнул я. — Поди сюда!

Толпа расступилась и вперёд вышли дед Радим, а следом за ним — парни, которых я не нашёл, когда искал в толпе.

И тут же один из них выскочил вперёд с криком:

— Даринка! Живая!

Девочка дёрнулась было:

— Папа!

Но сникла и осталась сидеть на коленях у Матрёны.

— Вы где были? — задал я вопрос.

Вперёд вышел дед Радим, отчего ручеёк утекающей ци немного расширился.

— Простите, Владимир Дмитриевич, что не встретили. Даринку ходили искать. А она вот она.

Я тяжело вздохнул:

— Вы опоздали. И не только на праздник.

Отец девочки с недоумением посмотрел на меня, на дочь, снова на меня. Потом нахмурился и протянул к девочке руку:

— Даринка, пойдём домой!

Но девочка по-взрослому покачала головой.

Я не вмешивался, предоставив девочке самой решать, как ей быть — остаться с Матрёной или пойти к отцу. В принципе, если останется с Матрёной, то в доме работа для неё найдётся. Ну а пойдёт к отцу — так тому и быть.

Но Даринка прижималась к Матрёне и плакала. А её отец стоял и сжимал кулаки так, что они побелели.

Выждав немного, я сказал:

— Давайте решим этот вопрос после праздника. А пока пусть девочка побудет с Рожаницей, дайте ей время прийти в себя. — И добавил погромче: — Праздник продолжается! Что там у нас дальше?

Мужики с дедом Радимом отошли в сторону. А их место тут же заняли скоморохи. Вот только затянули они не весёлые песни, не потешки а что-то больше похожее на боевой пляс.

Посыпались частушки…

Разрешите поплясать, *

Разрешите топнуть!

Неужели в этом доме

Половицы лопнут?

Мы гуляем брат за брата

И умрём за одного.

Али нас бояться станут,

Али мы убьём кого.

А по лесу мы идём –

Не стукаем не брякаем.

А кто навстречу попадёт,

Того и отхеракаем.

Мы с товарищем не пьяницы,

Не курим табаку,

Мы свою деревню любим,

Не поедем за реку…

(* частушки взяты из интернета)

Скоморохи пели. К ним присоединились парни. Пошёл боевой пляс, когда не понятно — мужики уже дерутся или ещё танцуют.

Они вроде по сценарию должны были показывать удаль молодецкую, во всяком случае Егор Казимирович так говорил. А тут прям всё было по-взрослому, всё было всерьёз. Видимо то, что мужики не смогли защитить девочку из своей деревни, наложило свой отпечаток.

Но постепенно заканчивается всё. Начал сходить на нет и боевой пляс. И тогда девушки затянули песню. Сначала негромко, но потом постепенно захватывая всех.

Они пели о снеге и о том, что природа до весны умирает. И о том, что весна будет непременно! А значит, нужно жить!

Потихоньку напряжение отпустило. И тогда ко мне подошёл отец Даринки и поклонился в пояс:

— Я не смог уберечь дочь от беды. И не смог отомстить за неё. Спасибо, барин, что вы не бросили мою Даринку и позаботились о ней. — И глянув на девочку, добавил: — Я плохой отец… я недостоин…

Даринка тут же соскочила с рук Матрёны и с рёвом кинулась на шею отцу:

— Папочка, папа!

Мужчина прижал ребёнка, неловко смахивая слёзы, и повёл её в сторону, что-то негромко говоря ей.

Ну что ж, всё вроде бы разрешилось. Оставалось надеяться, что у девочки всё сложится хорошо.

Солнце уже почти ушло за горизонт, когда ко мне подошли вдовы. Среди них была и Бажена.

Мне почему-то сразу стало неловко.

Женщины поклонились мне и Матрёне.

И мы с Матрёной, не договариваясь, встали и поклонились им.

— Спасибо вам за то, что растите детей и простите нас, что не уберегли ваших мужей, — сказал я.

Женщины закивали. А Бажена вышла вперёд и сказала:

— Барин, Владимир Дмитриевич, не судите Юру, что он за Даринкой не углядел. Тяжело ему, вдовец он. Жена по весне померла…

И тут до меня дошло, что матери девочки я не видел. А оказывается, её у неё и нет. Бедный ребёнок — сначала матери лишилась, потом через такое прошла.

Бажена тем временем оглянулась и шагнула к толпе.

Там стояли Даринка с отцом.

Бажена взяла за руку мужчину и девочку и вывела их вперёд. А они и не сопротивлялись. Смущались только сильно.

— Благословите, барин! — сказала Бажена. — Мы решили жить одной семьёй. Вместе растить детей.

Сказать, что у меня стало легче на душе, ничего не сказать. Я понимал, что Бажена сможет позаботиться о Даринке. Естественно, я с чистым сердцем благословил и эту пару.

А потом объявил вдовью ночь.

Молодёжь тем временем за частоколом развела огромный костёр. Хворост и дрова были приготовлены заранее, естественно, сухие, смолистые. В результате дымок приятно пах, дрова потрескивали, в небо летели искры, а жар от костра грел не только тело, но и душу.

Принесли скамейки и брёвнышки. И те, кто хотел, пошли к костру — там продолжались песни, игры, хороводы, смех, шутки…

У меня звенело в голове, и я уже плохо соображал что к чему, потому что ручеёк моей ци по-прежнему тёк к деду Радиму.

И тем не менее, я тоже пошёл к костру. И совсем не удивился, что Глеба и Данилы у костра не было. Как и Егора Казимировича. А вот Мо Сянь был рядом со мной, и никто больше не прогонял его.