Блажий Омут (СИ) - Фарг Вадим - Страница 44

— Лех, я всё знаю, — она грустно улыбнулась, оборвав мои мысли. — Всю беду твою ведаю. И тебе меня не обмануть. Знаю я, зачем ты идёшь на тот берег Быстринки.

Моя челюсть отвисла сама собою.

— Кот. Шельма шерстяная. Так и знал, кому-нибудь сболтнёт, — проворчал я, поборов первое удивление.

— Кот ничего мне не говорил, хоть и беспокоится о тебе, — она погладила мои руки, вычерчивая на раскрытых ладонях кончиками пальцев едва ощутимые линии, отчего по затылку побежали мурашки. — То заклятие с гребнем в обе стороны сработало. Я тоже видела всё. И не стану встревать. Ты в своём праве. А я буду рядом, когда ты со всем разберёшься.

— Верея, — я облизал треснувшие, пересохшие губы, ощутив на них привкус крови. — Тебе… никак со мной нельзя.

Она кивнула. Коротко и сдержанно. Посидела подле меня пару минут, пока я пытался подобрать слова, да так и не смог. А потом встала, отпустив мои руки.

— Отдыхать тебе надобно, сил набираться. Подремать попробуй. А я пока поесть приготовлю, — шепнула она.

Затем Верея ушла, оставив меня одного. Уснуть я так и не смог. Всё слушал, как гремит она посудой, как стучит ножом, нарезая овощи. И как тихо напевает себе под нос за работой.

А потом прибежала Томила, которую сопровождал кот.

Староста бухнулась на колени пред моей постелью и всё причитала и плакала, вспоминая дочь и то, как сильно испугалась она на болоте. Она благодарила меня сердечно. Говорила, что мы можем оставаться у неё, сколько пожелаем. Ни разу не припомнила, что под её крышей теперь не только Ловчий, но и настоящая нежить. А она ведь видела и варгина огромным, как баран. И Верею в обличьи Лобасты тоже. Да только всё про Марию твердила. Томила корила себя, что сама во всём виновата. Сокрушалась, что дочь в порыве злости прокляла. Я лишь ответил, что это не повод был живого человека проклинать даже в шутку, надо было за девицей с детства следить. И Томила расплакалась, а когда взяла себя в руки, пустилась в воспоминания. Она рассказывала мне о том, как рано умер муж. Сгинул в болотах, оставив её с малышкой на руках. Ей было сложно воспитывать её в одиночку, работая в полях. А когда её выбрали старостой, времени на Марию и вовсе не оставалось, хоть и любила она единственное дитя бесконечно и баловала, как могла.

Она всё говорила. Вспоминала. Хмурилась. Улыбалась. Пускала слезу. Но я почти не вслушивался в её слова. Моё внимание занимала тихая песня, звучавшая в кухне, пока в горшке кипела похлёбка. И больше всего я боялся того момента, когда эта песня закончится.

Спустя ещё две недели раны мои затянулись достаточно, чтобы я смог, наконец, покинуть Старый Вымол.

Стояла середина ноября. По утрам трава белела, покрытая острыми иглами инея. Холода уже сковали землю и остудили воду, готовые в любой день превратить её в лёд. Тянуть с переправой было более нельзя.

Я простился с Томилой, получил обещанную награду за то, что избавил деревню от Жар-птицы. А потом пошёл к пристани, где уже ждал меня продрогший паромщик.

Утро выдалось хмурым и промозглым. Дыхание вырывалось изо рта белыми облачками.

Мы с Котом погрузились на паром. Тронулись от берега. Бревенчатая конструкция покачнулась, но пошла на диво плавно. Стальная гладь реки напоминала расплавленное зеркало.

Лишь на середине Быстринки я позволил себя обернуться. И сказал варгину:

— Ты прав, мой друг. Все проблемы из-за любви.

На пристани неподвижным изваянием стояла Верея, кутаясь в ажурную вязаную шаль с кистями. Ту самую, которая прежде принадлежала красавице Марии.

Кукла колдуна. Глава 1

Зима выдалась стылая и голодная, а за нею пришла гнилая весна. Снег сходил медленно, а вот лёд на реках уже сделался опасным. Обманчивым. Его рыхлая, пористая масса говорила о том, что вставать на такой лёд нельзя. Никому не выбраться, ежели провалишься.

Промозглый ветер пробирал до костей, задувая под мою худую меховую одежду. Когда же, наконец, занялась настоящая оттепель, я был просто счастлив. Просевший и посеревший снежный ковёр обнажил чёрную землю. Побежали говорливые ручьи. Запахло той пряной свежестью, которая знаменует пробуждение природы. Даже солнце сделалось иным. Ярким и лучистым. Настолько, что варгин беспрестанно жмурился. То ли от удовольствия, то ли от вредности.

Но до деревни Беличий Бор мы добрались только в день Родоницы.

Здесь вблизи от бревенчатого тына раскидывался густой сосновый лес. Рыжие свечки сосен качали кронами в вышине, будто кивали, соглашаясь с шёпотом потеплевшего ветра. Уютное, тихое место. Оттого так и дико мнилось всё происходящее тут.

Теперь мы с Котом сидели в избе старосты Беличьего Бора. И пока простой люд готовился к празднику, глава деревни рассказывал мне обо всём, что приключилось.

Звали старосту Радош. Был он высоким и плечистым мужчиной слегка за пятьдесят. С окладистой седой бородой и округлившимся животом. Его серые глаза глядели на меня с привычной уже неприязнью. Но выбора у Радоша не было. Он сам бросил клич по окрестным сёлам, что ищут они Ловчего, белоратника или любого чародея, способного справиться с нечистой напастью. Явились мы с Котом.

Староста потчевал меня с дороги варёной картошкой с кислой капустой, а пока я вкушал нехитрую трапезу, молвил следующее:

— Началось всё, как снег таять начал, Каждую неделю одного из деревенских забирает жуткая смерть, — Радош уселся за стол напротив меня. Он говорил уверенно, но не без толики волнения, которое от меня не укрылось. Боялся мужик. — Первый сгинул наш скорняк Златко. Девки нашли его утопшим в проруби, когда ходили к реке проверить, встал ли лёд. А он прям у берега, у самого мостка, и утонул. В том месте, где они обычно бельё стирали, — Радош нервно облизал тонкие губы. — Мы подумали было, что напился и гулять пошёл, да и провалился под ослабший лёд. А как достали его, увидели, что у него ноги в камень обращены до самых колен.

Староста воззрился на меня в ожидании моего изумления. Но я продолжал бесстрастно хрустеть вкусной капустой.

— Это первая жертва, стало быть, — кивнул я, когда молчание затянулось. — А далее?

Радош пригладил зачёсанные назад волосы.

— А далее был наш кузнец, Молчан. Ровно спустя неделю после того, как нашли Златко. Молчан мужик был хороший. Не пил совсем. Со мною одного возраста и роста. Могучий, крепкий. Силы в руках столько, что в кулачных боях двоих разом мог побороть, несмотря на годы. А умер прямо у всех на глазах. Был канун Водопола. Наши рыболовы собирались идти Водяного задабривать. Вышли все к воротам деревни, а Молчан вдруг кашлять начал. Так, что очи кровью налились. Никто ничего понять не успел, как он повалился наземь. Стал задыхаться. А потом у него изо рта тина полезла. Да так много, что он ею и захлебнулся.

Я нахмурился. Покрутил в руке двузубую вилку с нанизанной на ней картофелиной. Откусил.

Кот тем временем потёрся о мои ноги под лавкой.

— На чёрную порчу похоже, — заметил я. — Есть ведьма у вас? Или знахарь какой очумелый?

— В том и дело. Нету никого давно уже, — пожал плечами Радош. — Бабки наши могут пуповину заговорить или лихорадку вылечить отварами. Но так-то любые бабки делают. Ежели каждую бабу, кто заговор бормочет над колыбелькой, ведьмой звать, то и баб вовсе не останется.

Я кивнул.

— А третьим умер наш охотник Весеяр, — продолжал староста. — Как похоронили Молчана, Весеяр будто в уме повредился. Твердил, что он следующий, и всё бормотал, что сосны его зовут по ночам так, что сна нету. А спустя неделю в лесу и повесился. Да не абы как, — Радош подался вперёд. В его серых очах я прочёл испуг. — Руки в ветвях запутались. Сосновые иглы под кожу вошли, а ноги в ствол дерева вросли. Чтобы его предать огню, нам пришлось дерево валить целиком и на костёр его с частью того ствола так и класть.