Древний свет - Джентл Мэри - Страница 58

— Покажите мне руки.

На меня упала тень. Я подняла глаза и на низкой ступени дома-Ордена увидела женщину. Там сидели развалясь около полдюжины ортеанцев. У нее был акцент, по которому я не могла определить ее происхождение. Грива, утратившая на солнце всякий цвет, кожа, черная как уголь, и никакой одежды, кроме шнурков, на которые были нанизаны просверленные камни.

— Покажите руки! — повторила она. — Они по локти в крови.

Она сошла вниз, на сухую землю. Я сказала:

— Я могу, однако, защищаться…

— Вы одна, но с вами множество других. Вы ожидаете поражения, но до победы совсем недалеко. Я вижу, где вы. Мантия ваша грязна, а глаза закрыты. — Ее темное лицо осветилось улыбкой, слишком лихорадочной, чтобы чувствовать себя комфортно. Она подошла ближе. — Позвольте мне быть вашим зеркалом. Я покажу вам…

— Что вы видите.

— То, что, по-вашему, я вижу.

Адреналин заставлял сердце колотиться, как молот. Она не контролирует себя. От жары у меня кружилась голова.

Разве я отражаю тебя? Я знаю, каково быть тобой, как ты держишься; от страха встает дыбом грива, тянущаяся вниз по позвоночнику, глаза прикрыты перепонками от белого солнечного света.

Когда она снова заговорила, ее голос был мягок.

— Почему вы пришли сюда?

Была ли моя улыбка столь же безумна? Я безрассудно ухмыльнулась.

— Я пришла сюда, потому что думала найти… я хотела сказать: найти убежище. Теперь я думаю, что было одно — внутренний город, и оно действительно единственное, но совершенно в ином смысле!

Нанизанные на шнурок камешки скользили по темной коже. Она была на голову ниже меня ростом и потому смотрела вверх, прикрыв от света глаза. Сильный порыв теплого воздуха схватил ее гриву и окутал ею резко очерченные ребра: белое на черном. Она сказала:

— Руки ваши пусты, а глаза плачут кровью.

— Шан'тай , я не думаю, что вы более надежны, чем… чем любое другое зеркало.

После долгого молчания она отвернулась. Я пошла прочь от ступеней дома-Ордена, пересекая голую землю между ним и стеной города и думая при этом: «Не стану ли я такою же, как она?»

После смерти Макса я обнаружила, что способна верить именно в то, во что мне хотелось верить… пока дистанция между моими предпочтениями и истиной не выросла настолько, что я упала в пропасть, на дне которой был ад в госпитальной кровати. Могла ли я построить здесь систему иллюзий? Чужое вмешательство — это как раздражающая песчинка: миф о Башне — жемчужина, образовавшаяся вокруг нее? Конечно, нет…

Не все чудовища рождаются в голове. Не все иллюзии полностью свободны от истины.

Прохладная тень стены из песчаника упала на мою кожу. Я остановилась в арке Портовых ворот, глядя на яркий свет. Звезда Каррика лила свет на непрерывно движущуюся воду гавани. Блестели на солнце кольцеобразные мачты джат-рай . Я приложила обе ладони к поверхности песчаника, ощущая кожей ее шероховатость и сухость. Стоявший у сторожки при воротах мужчина в мантии дома-Ордена с любопытством взглянул на меня. Он ничего не станет делать, пока я не дам понять, что хочу покинуть внутренний город…

Куда мне идти?

Я моргнула, глядя на резкий свет, снова моргнула. Желая сделать то, чего не может тело земного человека: опустить третье веко, чтобы уменьшить действие ослепительного блеска. Неужели я только думаю, что знаю это ощущение?

Сейчас я не знаю: пришла ли я во внутренний город, чтобы научиться управлять этими видениями, или потому, что я научилась их контролировать… чтобы принимать их как воспоминания? Они по-прежнему переполняют меня. Овладевают мной. Все, чему я научилась — это укрощать страх перед ними. И если они суть иллюзии, а не воспоминания, то не вернется ли страх?

Я потерла руками песчаник, цепляясь за физическое ощущение. За камень и яркий свет.

В те потерянные дни я стала не только той, к кому приходили чужие воспоминания, но и Кристи-испытывающей-память. Так же, как кто-то иногда ясно мыслит во сне, я грежу. Два одновременных уровня осознания.

Или это тоже иллюзия?

Хорошо, девочка, теперь ты повторяешь то, что делала в течение тех двадцати пяти потерянных дней… осторожно вызывай в памяти и погружайся в это. Смотри, чтобы только в это время. Оценить его. Не фальшивка ли это? Не так ли?

Солнечный свет, отраженный от воды, потускнел. Я позволила ощущению завладеть собой, чувствуя это глубокое различие, собственное «я», которое не мое, чужое, и все же поразительно знакомо мне.

Перемещающийся тусклый серый свет и то, что я сейчас вижу, — это туман. Завихрения тумана надо мной, вокруг меня. Я шевелю шестипалыми руками, плотнее натягивая на себе мантию. Холод пронизывает до костей.

Эта яркая тень.

А под ногами неровная земля. Разбитые каменные плиты. Туман оставляет на серо-голубой поверхности капли воды. Нагибаясь, чтобы прикоснуться к ней, я обнаруживаю, что хирузет не разбит, а искривлен, расплавлен, покороблен.

Сияющая чернота.

Я двигаюсь, карабкаюсь, не желая того, по наклонным каменным плитам. То «я», которое движется, и Линн, которая не имеет власти над происходящим. Дыхание резко обжигает горло. Судороги в мышцах от подъема по склону, где дымка снова сгущается в туман, и вот я двигаюсь в серой сфере, постоянно перемещаясь к ее центру.

Яркость, кончающаяся в осколках, подобных кристаллам, или кромка тонкого ледка на лужице…

Серебристый свет в дымке. Движение, продолжающееся вверх по склону в его сторону. Даст ли солнце, сейчас скрытое, достаточно света, чтобы осветить что-то за этим гребнем?

Лишь прочнее цепляется туман, этот темный сумрак, какой-то тяжелый, пахнущий застоем, как на дне моря.

В тумане вырастает стена из массивных хирузетовых блоков, стена, которая, когда я иду вдоль нее, проводя одной рукой по холодному, влажному материалу, внезапно кончается. Поверхность округлена, на ней есть складки, как на свечном воске. За нею — правильные линии залов, комнат, башен. Я перелезаю через низкую часть стены. Иду по хирузетовомйу полу, которого никогда не видела (но я вспоминаю Кирриах за Стеной Мира, огромный город в руинах на этой бесплодной земле)…

Звезда Каррика озаряет Сияющую Равнину, и отблески света вспыхивают на западе до самого горизонта…

Я останавливаюсь, нагибаюсь, прикасаюсь к влажному от тумана полу. И к чему-то еще. Она могла быть вставленной линией из стекла или серебра — эта полоса в хирузетовом покрытии. Но, пробежав вдоль нее взглядом, я вижу, как она расширяется. Увеличивается. Осколки серебра или стекла очерчивают контуры разрушенных стен. Я вижу, что за следующей разрушенной аркой этот раскинувшийся под небом пол весь из серебра, чистого и ясного, как поверхность зеркала.

Бесконечное солнце времени правления Золотых. Блестящее бьющееся сердце Империи — Архонис, этот великий город…

Я неудержимо дрожу от холода, я едва иду. Мышцы моих ног обессилели. На то, чтобы пройти под этой аркой, уходят долгие минуты. Туман покрывает влагой гриву и мантию. Заглушается каждый звук, каждый шаг.

Из-за какого-то внезапного изменения, происшедшего в атмосфере, где-то вверху, на расстоянии в тысячи футов, сдвигаются слои облаков. Туманная дымка начинает превращаться из серой в белую. К сердцевине жемчужины, холодной, как море, радужной.

Вокруг меня возвышаются зеркальные стены. Разрушенные серебряные башни, затерявшиеся в облаках, касающихся земли. Своды, ясные и сверкающие на солнце, как стекло. И я вижу сквозь эти своды далекие пейзажи, сияющие серебром, стены, покрытие дорог, мосты…

Помни, то, что ты видишь, — это не примитивный мир, а мир после катастрофы. То, что ты видишь, есть очевидное и явное разрушение, принесенное войной…

Белый туман кружится и светится. Холод пробирается в мое тело. Я протягиваю руки и прикасаюсь к стене из серебра и стекла. Когти соскальзывают с ее алмазной поверхности.

Это прикосновение непристойно, как если бы я прикоснулась к окаменелой плоти.