Когда распахиваются крылья (СИ) - Самарова Екатерина Андреевна - Страница 51

     Мы переглянулись. Серый пожал плечами – возвращаться в школу, а потом идти обратно по более длинной дороге совсем не хотелось. Поэтому не раздумывая больше, мы вышли из-за деревьев и подошли к мосту.

     Мишка первым дошёл до Тёмки, за ним я, за нами Серый с Женькой.

     – Ты чего, Тёмка, устал и прилёг отдохнуть? – насмешливо спросил Мишка.

     – Не нарывайся, Мишка, – злобно пробухтел Тёмка, не поднимая головы, – видишь, делом занят, отвали, не до тебя.

     – Да, очень важное дело – изображать коврик на мосту, – ответил Мишка. – Подвинься, нам пройти негде.

     – На месте стойте, – так же злобно проговорил Тёмка.

     – А что, ты теперь решаешь, кто будет по мосту ходить? – спросил Серый. – Может, нам теперь тебе ещё и деньги платить, чтобы пройти?

     – Отличная мысль, – отозвался Тёмка из-под моста. – Платите, стольник с человека. А сейчас стойте на месте.

     – Иди ты, – возмущённо воскликнул я – и вот этому человеку я хотел помочь? Да он же просто придурок, вообще не изменился с того случая с лужей. – Пропусти нас, или мы пройдём по тебе.

     – Рискни здоровьем, Васян – тут же в реку улетишь.

     – В топку тебя, придурок, – и с этими словами я, стараясь топать сильнее, чтобы он слышал, пошёл вперёд.

     От моих тяжёлых шагов старенький мост закачался и завибрировал.

     – Не-е-ет! – дико закричал Тёмка. – Я же сказал – стой на месте! Не тряси мост!

     Он поднял взгляд на меня, и я остановился как вкопанный. Он смотрел на меня тем же растерянным, полным ужаса и бессилия перед тем, что сейчас случится, взглядом, который я уже видел два раза: в первый раз – в столовой, во второй – у него дома, когда отец начал избивать его. Я замер, а потом, озарённый догадкой, стараясь не сильно трясти мост, свесился с перил и посмотрел вниз. Солнечный блик сверкнул мне в глаза и зайчиком ускакал куда-то в зеленоватую воду – на одной из позеленевших от времени балок моста каким-то чудом балансировал тот самый прадедов перочинный ножик, который Тёмка, видимо, стащил из-под самого носа отца. При каждом дрожании моста нож опасно накренялся, рискуя тотчас же свалиться в воду. Тёмка снова потянулся за ним, но даже его длинные руки не могли достать до этой нижней балки. Он с ужасом смотрел на слегка пошатывающийся нож, не зная, что делать: Тёмка, как и я, хорошо знал, что если нож сейчас упадёт в реку, то потом его уже нельзя будет найти – не из-за того, что речка была очень быстрой, – наоборот, очень медленной: на её дне скопился толстый слой ила, который без следа заглатывал все, что туда попадало. Тёмка растерянно посмотрел на меня, как будто спрашивая совета. Я лишь испуганно пожал плечами: я не знал, что делать. Он отвёл взгляд и опять потянулся за ножом.

     Вдруг какое-то движение за его спиной привлекло моё внимание. Я тут же повернулся туда, подумав разгорячённо, что это Тёмкины друзья, которые до этого застыли на другом берегу, вдруг решили помочь своему другу. Но нет – между нами и Тёмкиными друзьями с другой стороны моста стоял Гоша и смотрел на меня своим пронзительным золотистым взглядом.

     «Ты? – успело промелькнуть у меня в голове. – Что ты здесь делаешь?»

     «Ты ведь хотел разбить снежный ком? Я пришёл помочь», – чужие несказанные слова серебристым колокольчиком зазвенели у меня в голове.

     «Но как? Ты достанешь нож?»

     «Нет. Но я покажу тебе твой выбор».

     «Какой?»

     Гоша улыбнулся опять не так, как раньше, с видом «я-знаю-все-вокруг-а-ты-не-знаешь», а тепло и заботливо.

     «Ты видел Толю, – вместо ответа заговорил в моей голове Гоша, – Ты знаешь, какой он. Ты знаешь, что для него портрет человека, которого он никогда не видел, дороже, чем его собственный живой сын. Ты знаешь, что случится, если Тёмка потеряет этот перочинный нож – разбитое стекло на портрете не идёт ни в какое сравнение с этим. Ты знаешь и то, что ты должен сделать – чтобы снежный ком остановился и больше никого не подмял под себя. И ты знаешь, что сделать, чтобы снежный ком покатился дальше. Дальше – дело за тобой».

     Я ещё раз посмотрел на Тёмку, на его растерянный блуждающий взгляд и на трясущиеся руки. Он снял пиджак и закатал рукава рубашки, чтобы было удобнее тянуться за ножом. На его запястьях и предплечьях все ещё оставались синие разводы, постепенно переходящие в жёлтые пятна, как будто по ним кто-то размазал йод. Хватит ли у меня сил ещё раз увидеть, как Толя избивает своего сына железной пряжкой? Смогу ли я ещё раз смотреть, как вертится, точно волчок, Женька в своей кровати, мокрый и бледный, как мама сидит рядом с ним с растерянным и посеревшим лицом, как папа бегает по деревне в тщетных попытках найти хоть какую-то машине, чтобы отвезти больного сына в больницу? Или все-таки лучше так, как сейчас – спокойно пройти по мосту, не боясь, что нога наступит мимо досок и я улечу в нашу речку в третий раз?

     Я ещё раз задал себе вопрос и усмехнулся. Быть таким, как все, наверное, хорошо, и эта последняя неделя была прекрасной. Но ни один день везения не стоят измученного болезнью Женькиного лица и дрожащих рук мамы. И ремня, методично опускающегося на спину невиновного человека.

     «Ты примешь любое моё решение?»

     «Любое. Ты, и только ты хозяин своей судьбы».

     «А что мне сказать Серому и Женьке?»

     «Ты и это знаешь».

     Я кивнул. Я и правда знаю.

     Вдруг за спиной сначала еле заметно трепыхнулись, а потом мощным взмахом раскрылись крылья, разливая по всему телу волну тёплого золотистого вдохновения. Сердце затрепетало в груди от острого предвкушения. Мне захотелось тут же взмахнуть своими огромными красивыми крыльями и взмыть в небо, чтобы ощутить этот свежий, волшебный, божественный запах свободы и вдохновения.

     «Тогда… Да».