Когда распахиваются крылья (СИ) - Самарова Екатерина Андреевна - Страница 25

     – Не боись, никто никого обижать не будет, – просто ответил Гоша и, не останавливаясь взобрался на в склон.

     «Абзац», – с упавшим сердцем подумал я, уже мысленно продумывая, что я скажу Тёме, когда он меня увидит. Будет ли «Отвали от меня, зараза!» в тему, учитывая, что это я сам туда пришёл?

     Гоша не скрываясь дошёл до скамейки и сел рядом с Тёмой, но тот почему-то даже не посмотрел на него. Он сидел, скорчившись, на краю скамейки, опираясь плечом о ствол черёмухи и спрятав лицо в сгибе локтя. Кажется, просто не заметил, а уши заткнул музыкой. Наверное, ещё есть шанс уйти отсюда незамеченными. Приободрившись и не дав себе время подумать, я осторожно подполз к Гоше и жестами стал ему показывать на дорогу: чувак, надо уходить отсюда, пока Тёма нас не заметил. Гоша сделал непонимающее лицо. Чертыхнувшись, я приложил палец к губам, потом сложил из двух пальцев человека и показал, что нам пора уходить.

     Гоша улыбнулся.

     – Я не понимаю тебя, Василий! – громко проорал он, отчего с ветки черёмухи испуганно вспорхнули две синицы и удрали в сторону более высокой и надёжной соседней берёзы, – говори громче!

     Я сделал страшные глаза и попытался притвориться камнем. Потом подумал, что это не очень умно, лихорадочно порыскал в голове в поисках фразы «Отвали, зараза» и сделал равнодушно-уверенный вид. В конце концов, сейчас Тёма без своих рыб-прилипал, а один он не такой уж и крутой, обычный самодовольный придурок, которого не так уж и сложно поставить на место. Даже если за него болеет сам Бог. С другой стороны, Гоша вроде говорил, что и за меня болеет…

     Я развязно подошёл к скамейке, усиленно делая вид, что мне все нипочём. Тёма продолжал сидеть, уткнув лицо в локоть и глубоко дыша, и как будто даже не заметил меня.

     Зато Гоша с нескрываемым любопытством смотрел на мои кульбиты:

     – Вася, а что ты делаешь?

     Я сделал вид, что не понимаю его, и добавил к развязывающимся ногам ещё и руки. Гоша ухмыльнулся:

     – Не переживай, он нас не видит и не слышит. Сейчас мы с тобой, скажем так, невидимые.

     Я тут же сдулся, как воздушный шар.

     – А раньше предупредить не мог? То есть как невидимые? Это твоё божественное колдунство?

     – Не колдунство, а… Ну не знаю, считай, что я перевёл тебя на некоторое время в режим Бога. Я почти всегда в этом режиме, ты меня, например, ни разу до вчерашнего дня не видел, а я, между прочим, всегда с тобой. А вообще, Вася, ты тут Тёму злым называл – да, он злой, ты, конечно, намного добрее, жалостливее и разумнее, тут ты его обошёл. Но есть то, в чём обошёл тебя Тёма: он не так боится, что о нём подумают другие. Хотя он, безусловно, боится общественного мнения – надеюсь, ты когда-нибудь поймёшь, почему – но до тебя ему далеко.

     Я почувствовал, как опять лицо наливается жаром.

     – Ну и ладно! Зато я ничей рюкзак в реку не сбрасывал!

     – Ты прав, не сбрасывал, – задумчиво ответил Гоша.

     На некоторое время воцарилась тишина, в которой я как-то не сразу расслышал тяжёлое дыхание Тёмы, как будто он там, в своём локте, ингаляцию делал. Смотрите-ка, а он все ещё в школьной заляпанной чаем и соусом рубашке и слипшимися волосами. То есть до дому не дошёл, но сюда притопать успел? Что же тут такого важного, что он даже не захотел переодеваться?

     – Ну так чего мы здесь сидим? – не выдержав первым, спросил я. Сидеть здесь сейчас, особенно с Тёмкой, совсем не хотелось, на завтра ещё куча домашки, а дома, наверное, уже ноет, донимая маму, Женька. Брат всегда ныл, когда меня долго не было дома. – Кого-то ждём? Мне бы домой…

     Не успел я развить свою мысль, как откуда-то донёсся громкий влажный всхлип. Я посмотрел на Гошу – неужели тот вдруг решил расплакаться от своей любви к этому миру прямо сейчас? Но нет, Гоша ясными золотистыми глазами смотрел на меня, не издавая ни звука. Всхлип повторился, на этот раз громче. Я оглянулся и не поверил своим глазам: Тёмка наконец достал свой нос из локтя и поднял невидящий взгляд на нас. Лицо у него было вспухшее и мерзко-пятнистое от слёз, свалявшиеся в соусе волосы прилипли ко лбу, толстые губы тряслись в беззвучном плаче. Вот это новость! Если бы сам не увидел, я бы никогда и не подумал, что Тёма умеет плакать. Даже не плакать, а рыдать, судя по сырому лицу и грязных дорожках на нём. Это что же его так расстроило? Не удалось отжать у какого-нибудь неместного салажонка телефон?

     Вдруг Тёмка встрепенулся, бессильно опустил руки, ещё больше скорчившись, и проговорил так горько, что мне разом стало стыдно за свои мысли:

     – Я ненавижу тебя! Как же я тебя ненавижу! – и тут же замолчал, смотря сквозь меня.

     – Это ты про меня? – растерянно спросил я.

     – Нет, – устало ответил Гоша, прислоняясь спиной к стволу с другой стороны от Тёмки. – Это он обо мне.

     – Он тебя ненавидит? За что?

     – Он думает, что есть за что.

     – Ненавижу! – вдруг громко повторил Тёмка, смотря в небо, – так знакомо, что меня даже передёрнуло. – Я отказываюсь от тебя! Я не верю в тебя! Тебя больше не существует!

     Тёмка сел и снова уткнулся в свой кулак, еле заметно сотрясаясь от рыданий. В груди тут же кольнуло острой иголкой жалости, но я отогнал её, напомнив самому себе, что вчера я точно так же сидел здесь и орал на Бога, но никто меня не пожалел. Кроме, собственно, Бога. Я посмотрел на Гошу: тот неотрывно смотрел на Тёму с невыразимой болью в золотистых искрящихся глазах. Нет, я, наверное, этого никогда не пойму…

     – Он же только что сказал, что ненавидит тебя. Что ты для него не существуешь! И ты продолжаешь оставаться на его стороне? – возмущённо спросил я.

     – Вася, а ты знаешь, почему он плачет? – невпопад проговорил Гоша.

     – Нет! И знать не хочу! Может, кто-то стащил дурацкий перочинный нож его деда, вот и разнылся…