Вересковый рай - Джеллис Роберта - Страница 81

Увидев отца, она воскликнула:

– Он уехал?!

– Несколько часов назад, – степенно ответил Ллевелин. – А что? У меня созрели некоторые предложения Пемброку, и Саймон наиболее подходящая кандидатура, чтобы передать их.

– Где Пемброк? Я отправлю гонца.

– Понятия не имею, где Пемброк. Саймон как-нибудь разыщет его и, вероятно, потом будет следовать за ним из одного замка в другой. Друзья графа почему-то именно сейчас не проявляют желания сообщать о своем местонахождении даже мне. А что, Рианнон? Что ты такое важное хочешь сообщить Саймону, если собираешься посылать к нему гонца?

– Я не хочу, чтобы он приезжал в Ангарад-Холл, – уныло произнесла Рианнон.

– А в письме говорится, что он приедет? – спросил Ллевелин, чтобы Рианнон и в голову не могло прийти, что он читал письмо.

Рианнон кивнула. Ллевелин посмотрел на нее, ожидая, что она что-нибудь скажет, но она молчала.

– Я заметил, что Саймон несчастлив, – продолжал он. – Чем он обидел тебя, Рианнон? Может быть, его мать и сестры не были добры к тебе?

– Нет. Меня приняли очень тепло, – ее голос поник. – Они будут разочарованы тем, что наш брак не состоится.

– Не состоится? Почему?

– Я не могу, – Рианнон остекленевшим взглядом смотрела в пустоту.

– Я так и подумал, увидев лицо Саймона, хотя он ничего не сказал, – Саймон мог говорить только правду, но Ллевелин считал ложь во спасение добрым делом. – Сказать «я не могу» недостаточно, Рианнон. Я снова спрашиваю, чем тебя обидел Саймон?

– Ничем, – почти крикнула Рианнон, схватившись за волосы, словно это был спасательный трос, а она покачивалась на краю утеса. – Саймон тут ни при чем!

– Ты разлюбила его? Он больше не привлекает тебя?

– Нет… Папа… Я слишком люблю его.

Ллевелин протянул руку и притянул дочь к себе.

Она никогда не называла его «папой». Это слово было как крик о помощи. На секунду решимость Ллевелина заколебалась, но это лишь сделало его еще тверже в следующее мгновение. Глупая девчонка, этот брак был лучшим выходом для нее, а она просто не понимала этого. Она слишком поздно ощутила половое влечение, и оно испугало ее, или ее испугала мысль, что это способно ограничить ее свободу. И действительно ограничит. Давно пора!

– Это глупо, дочка, – проговорил он серьезно. Он собирался сказать, что женщина, никогда не знавшая любви к мужчине, могла бы противиться браку, но обратное абсурдно. Однако Рианнон перебила его.

– Это не глупо, – горячо возразила она, отстраняясь, и торопливо изложила свои страхи и мучения, промолвив в заключение: – Он будет страдать некоторое время, а потом найдет себе другую женщину, которая утешит его боль и… и займет мое место, – на последних словах она запнулась.

Ллевелин сумел спрятать улыбку и скорее равнодушно произнес:

– Я так не думаю. Я знал отца Саймона, когда нас еще едва ли можно было назвать мужчинами. Мне было семнадцать, и Иэну столько же. Он тогда уже был влюблен в леди Элинор – я столько наслушался о ней, что прямо тошнило. Она вышла замуж за его господина и лучшего друга, сэра Саймона Леманя. Иэн никогда не прикасался к ней, даже не осмеливался взглянуть на нее – в смысле как на женщину, но продолжал любить. О, множество женщин согревало его постель, но ни одна не затронула его сердце, и он так и не женился, пока не умер Саймон Лемань. Только тогда он взял ту, которую так страстно желал… Что? Лет двадцать назад это было.

Рианнон, вытаращив на него глаза, отступила на шаг. Она принимала тот факт, что Саймон будет верен ей, если станет ее мужем, как сказала Сибелль, сознательно, а не по неведению. Однако ей никогда прежде не приходило в голову, что он мог говорить правду, когда утверждал, что будет верен ей, независимо от того, возьмет она его или нет. Но с его отцом именно так и случилось, причем он не питал ни малейшей надежды на удовлетворение своей любви с самого начала.

– Ты ведь по природе не жестокая, Рианнон, – прервал Ллевелин молчание, которое наступило после его последних слов. – Возможно, ты просто не рассмотрела это дело со всех сторон. Подумай, правильно ли, потворствуя своим страхам, обрекать человека, который любит тебя, на одиночество, бездетность и вечную печаль. Постоянство его натуры не связано с его волей или просто упрямством, это врожденная черта.

– Значит, я должна пожертвовать собой, – с горечью воскликнула Рианнон.

– Об этом судить только тебе. Если это только жертва, причем жертва на всю оставшуюся жизнь, тогда, возможно, Саймону, который будет жить, поскольку у него есть обязанности и долг, которые он не может сбросить с себя, придется смириться со своим вечным неутоленным желанием, – он снова протянул руку и привлек Рианнон к себе. – Любовь моя, у тебя достаточно времени, чтобы спокойно обдумать все это. Пемброк теперь наверняка начнет войну, и Саймон будет с ним. Он будет слишком занят и утомлен, чтобы думать о женщинах. – Ллевелин улыбнулся. – Иди и приведи свое платье в порядок, дочка, а потом вернешься и расскажешь мне, как провела время при дворе Генриха.

Он уже слышал эту историю от Саймона, но, не упомянув об этом, жадно выслушал версию Рианнон. Оба рассказа были почти идентичны, и это – хороший знак на будущее. При всей ее неопытности она узнала больше, чем он ожидал. Да, в самом деле, Рианнон будет очень полезной ему, когда станет женой Саймона. Однако он не стал еще раз касаться темы брака и, когда Рианнон спросила, не стоит ли ей вернуться в Ангарад-Холл, с готовностью согласился, признавшись, что в ближайшее время будет слишком занят, собирая людей, чтобы соединиться с силами графа Пемброкского в предстоящей кампании.

Своими хитрыми глазами Ллевелин заметил, как побледнела его дочь. Будучи уверенный, что беспокоится она вовсе не о нем, он справедливо предположил, что она мысленно продолжила его слова. Саймон очень скоро подвергнется опасностям войны, причем независимо от того, останется он с Пемброком или вернется к Ллевелину.

Назавтра утром Рианнон уехала, неся в себе бремя этого знания и понимания того, что она способна обречь Саймона на долгое и огромное несчастье. Менее проницательный человек мог бы попытаться скрыть тот факт, что Саймону предстоят сражения, в надежде, что Рианнон будет меньше бояться за него, испытывать меньше боли и потому станет более склонной к браку. Ллевелин разбирался лучше. Пусть страх достигнет пика. Может быть, Киква заметит это и утешит свою дочь, хотя Ллевелин никогда не мог предвидеть наверняка, что сделает или скажет Киква. Даже если она предпочтет не замечать настроение Рианнон, никакие страхи не смогут долго держаться на таком обостренном уровне. Через несколько месяцев война, вероятно, закончится, по крайней мере на время зимы. Саймон, как он и обещал, приедет к Рианнон. Но к тому времени боль ее уже приглушится, в то время как радость и неутоленная страсть зажгут пламя чувства. В любом случае Киква будет знать, что делать, если Рианнон переменит свое решение, независимо от причины. Отряд, сопровождавший Рианнон, вез еще и письмо, которое нужно было по секрету вручить Кикве.

Погода всю дорогу домой стояла чудесная, словно родина радостно приветствовала ее. Дни были теплые, ночи бодрящие и холодные ровно настолько, чтобы сидение у костра доставляло истинное наслаждение. Красота гор захватывала дух, деревья рдели и сияли золотыми, переливались оранжевыми и темно-бордовыми оттенками. Дороги и лесные тропы были обложены многоцветным ковром постоянно меняющегося рисунка. Рианнон была слишком восприимчивой, чтобы не замечать всего этого, но это лишь усиливало ее муки, потому что она видела красоту, но не могла радоваться ей. Хуже того: чем ближе она подъезжала к дому, где надеялась обрести покой, тем сильнее ее охватывало желание вернуться. Если бы она осталась с Ллевелином, она узнавала бы новости о Саймоне.

Этот порыв был так силен, что она уступила бы ему, если бы не знала, что ее едва ли встретят с радостью. Когда Ллевелин уходил на войну или готовился к ней, он совершенно забывал о женщинах, окружавших его. Если она вернется, он тут же снова отправит ее домой. Она ругалась про себя и плакала и, когда прибыла наконец в Ангарад-Холл, едва поздоровавшись с матерью, убежала в горы. Но даже это последнее утешение изменило ей, и, когда она попыталась подозвать к себе игравших на солнышке волчат, они удрали в свое логово.