Предтеча (СИ) - Ясницкая Ольга - Страница 20

Смирение… Какое же горькое на вкус это слово! И запах у него точно у тлена, как и запах участи, уготованной для неё дядей.

— А ты сама узнай! — Ровена решительно протянула Восемьдесят Третьей руку.

Та испуганно округлила глаза и замотала головой:

— Нет-нет, я не могу!

— Можешь! Я хочу, чтобы ты увидела.

— Вы не понимаете… Это больно!

— Больнее мне уже не будет. Ну же, смелее!

Восемьдесят Третья недолго поколебалась и, коротко выдохнув, слегка сжала протянутую руку. Кожа под её пальцами побелела, давящая боль впилась в виски острыми шипами.

Ровена вскрикнула, но не услышала собственного голоса. Тишина накрыла всё вокруг глухой пеленой, смолк щебет птиц в саду, шелест листьев над головой. Чужая воля рванула её в удушливую черноту, сжала, как синичку в огромной ладони.

«Воздух! Мне нужен воздух!»

Ровена начала задыхаться, первобытный ужас леденящей волной окатил её с головы до ног.

«Она убьёт меня! — судорожно промелькнуло в голове. — Зря я ей доверилась».

Невидимая рука внезапно отпустила, оставив её парить в беззвучной пустоте. Ровена жадно глотала воздух, пытаясь усмирить вырывающееся сердце.

«Где я? Что это за место?»

Из темноты проступило лицо отца. Глаза, полные нежности и умиления, смотрели сквозь неё, куда-то в пустоту.

— Папа? — прошептала Ровена. Голос вернулся, и она повторила, но уже громче. — Папа! Ты меня слышишь?

Он не ответил. Это не призрак — воспоминание! Восемьдесят Третья проникла в её память.

Разноголосый шёпот заполнил бесформенное пространство. Некоторые фразы звучали отчётливо, но отрывками, без какого-либо смысла, другие и вовсе не разобрать. И вот уже вместо отца перед ней добродушное лицо старой няни, которое тут же сменилось на Максиана с хитрой улыбкой на устах.

Лица, знакомые и давно позабытые, мелькали одно за одним, словно ветер перелистывал страницы раскрытой книги. Голова закружилась от мелькающих образов, которые вскоре слились в одну сплошную размытую полосу.

— Она слишком мала для такого! — прогремело вдруг отчётливо, и гомон стих.

Ровена рассматривала лицо Севира со строгим взглядом из-под светлых бровей.

— Слишком мала… — повторил голос, и образ ослепительно ярко вспыхнул.

Она зажмурилась, выждала, пока свет перестанет бить в лицо, а когда открыла глаза, обнаружила, что стоит посреди засыпанной песком площадки. Вокруг неотличимые друг от друга фигуры в чёрной, до боли знакомой форме, издалека доносятся зычные крики, солнце нещадно палит над головой.

Терсентум. Она снова вернулась в тот день.

Ровена медленно повернула голову в надежде увидеть отца. Её догадки подтвердились: он стоял рядом и молча наблюдал за осквернёнными.

— Папа! — позвала она.

Он не шелохнулся.

— Папа, это же я! Прошу, ответь!

— Храни свою тайну, или окажешься на их месте, — его голос, начисто лишённый интонации, звучал неестественно холодно. — Или окажешься на их месте… На их месте!

Последнюю фразу он прокричал и резким рывком обернулся к ней. Ровена едва сдержала вскрик: багровые как кровь глаза сверлили её немигающим взглядом.

— Вы осквернённая! — вдруг воскликнул отец голосом Восемьдесят Третьей.

Слова прозвучали как обвинение, и на Ровену вдруг накатила злость за то, что та так беспардонно копалась в её голове, заняла место отца, а теперь ещё упрекает в чём-то.

— Не смей осуждать меня! — она вцепилась в плечо лжеотца.

Земля под ногами задрожала, песок слился с фигурами в сплошную непроглядную марь, с бешеной скоростью завертевшуюся вокруг. Пальцы скользнули по воздуху: Восемьдесят Третья куда-то исчезла. Ровена не успела ничего сообразить, как снова очутилась на площадке, точь-в-точь как прежняя, разве что вместо деревянной ограды каменная, а песок белый, будто снег.

Совсем рядом валялся мальчишка, на вид не старше двенадцати. На бритой голове кровоточила рана. В отчаянии он вцепился в плечи сидящей сверху девчонки, в ком Ровена сразу же узнала Восемьдесят Третью и тут же с удивлением обнаружила, что отчётливо чувствует всё, что и невольница: пальцы мальчишки, впившиеся в кожу сквозь грубую ткань, ноющую боль в левом боку, хрупкое горло в ладони.

Мальчишка брыкался как мог. Щёку обжёг удар, второй чудом не угодил в правый глаз. Его сопротивление начинало злить: упрямец никак не хотел смириться с поражением, а крики соратников только распаляли ярость. Восемьдесят Третья сильнее сжала горло соперника, и Ровена ощутила приятное покалывание в ладони.

Всё произошло само собой. Она просто открылась зову, а рука стала проводником. Горячей волной через неё хлынула чужая жизнь, наполнила щекочущей лёгкостью, ощущением полной неуязвимости, неукротимой мощи.

Мальчишка вскрикнул, попытался вырваться. Поняв, что ему это не под силу, он вытянул дрожащую от слабости руку и поднял три пальца вверх, принимая поражение.

Бой окончен, но жажду уже не сдержать. Хотелось ещё и ещё, и пускай только посмеют помешать! Энергия переполняла её, опьяняла, кружила голову. Она неуязвима! Она бессмертна! Её никому не остановить!

Всё это Ровена пропускала сквозь себя, находясь одновременно и в теле легаты, и в стороне, обычным наблюдателем. Она с наслаждением вкушала божественную сладость чужой жизни, принадлежащей теперь им обеим. В эйфории она наблюдала за тонкими струйками крови, сочащимися из глаз Восемьдесят Третьей, и думала, что именно так плачут боги.

Внезапно Ровену отшвырнуло обратно в пустоту. Издалека донёсся едва различимый щебет птиц. Озорной ветерок коснулся щёк, обдав их приятной прохладой.

— Принцесса?

Она открыла глаза. Перед ней сидела Восемьдесят Третья. Лицо бледное, губы пересохли и потрескались, словно она провела весь день под палящим солнцем без единого глотка воды.

— Тот мальчик… — Ровена ощутила жуткую слабость и прислонилась к тёплому стволу клёна. — Что с ним стало?

Восемьдесят Третья помрачнела:

— Я не хотела, чтобы так вышло. Потеряла контроль…

— Не вини себя, ты же была ребёнком, — Ровена провела ладонями по лицу. — Но как я вообще там оказалась?

— Я могу только догадываться, госпожа. Такое со мной впервые.

Выходит, прикоснувшись тогда к лжеотцу, она попала прямиком в память Восемьдесят Третьей? Впрочем, это не то, о чём стоит сейчас беспокоиться. Куда важнее, что она скажет. Теперь от неё зависит слишком многое. Пути назад уже нет, и остаётся надеяться, что Ровена в ней не ошиблась.

— Второй раз за последний месяц моя жизнь в твоих руках, Восемьдесят Третья, — осторожно заговорила она. — Ты ведь понимаешь, как я рискую?

Та опустила голову, перебирая пальцами смятые стебли травы.

Молчит… Неужели откажется? «Ну скажи хоть что-нибудь, умоляю!»

— В ваших воспоминаниях я видела Севира, — медленно проговорила телохранительница. — Он ещё жив?

— Не имею ни малейшего представления, если честно. Ты с ним знакома?

— Нет ни одного осквернённого, кто бы не слышал о нём. Он, как и Первый, настоящая легенда!

— Первый? Кто это?

— Первый раб Легиона, госпожа, — пояснила Восемьдесят Третья. — Севира тоже можно назвать первым. Первым, кто получил право носить имя и…

— Был освобождён моим отцом, — завершила за неё Ровена.

— Ваш отец был великим человеком! Мы помним и чтим его имя.

— Рада это слышать. Он стремился к справедливости, но его подло убили… Я хочу продолжить его дело, но прежде я найду каждого, кто участвовал в заговоре против него, и накажу по закону.

— Месть — благородная цель. Ваше стремление достойно уважения.

— Причина ведь не только в мести. Взгляни на меня! Я человек! Как и ты. Как и каждый осквернённый. Мы люди, ты понимаешь это? Скажи мне, кто дал право кучке высокомерных мерзавцев решать, кому быть свободным, а кому носить клеймо? Заветы? Их написали предки, по чьей вине, между прочим, мы такими и рождаемся. В пекло Заветы, в пекло предков, в пекло Кодекс Скверны и Легион! Никто, кроме нас самих, не смеет распоряжаться нашими жизнями!