Полиция Российской империи - Кудрявцев Дмитрий - Страница 39

В первый раз я не мог разобрать слов Трепова и уже, когда завидел одиночные сани государя, уразумел переданное мне указание, и помню, с каким всегда отрадным чувством я возвращался домой после благополучного проезда государя, а затем и возвращения с Царскосельского вокзала Трепова. Я проникался сознанием, что и я пригоден для дела; мне казалось, что Трепов, передавая мне: «Сзади на одной», этим как бы говорил мне: «Вижу, брат, вижу, что ты делаешь, для чего стоишь». И такое сознание своей полезности окрыляло меня и придавало энергии среди трудной, ох! трудной, полицейской обстановки.

Та же заботливость Трепова проявлялась и в других случаях, когда требовалась внимательность полицейских чинов. Трепов, при всей его казавшейся суровости, был добрейшей души человек; он никогда не оставлял без службы человека достойного, но неспособного в полиции; таким он приискивал другой род службы, иногда более выгодный, но без куска хлеба по миру не пускал честных людей, у себя же неспособных не терпел. В одном наряде в присутствии государя за то, что через площадь, на которой происходил военный парад, прошел человек, чего приказано было не дозволять, были уволены два помощника пристава, виновные в недосмотре за порученным им делом, но оба были пристроены на места.

И счастье благоприятствовало Трепову: назначенный на должность с. — петербургского обер-полицмейстера, после покушения Каракозова, он сумел внушить всем и каждому, что повсюду установлен строжайший надзор и что безнаказанно нельзя не только совершить преступление, но и подготовляться к оному. Попутно с этим, как умный практик, Трепов, насколько хватало у него возможности, следил, чтобы полиция во всех своих действиях со всеми и каждым была обходительна и справедлива; само собою разумеется, что сил у одного человека недостаточно, чтобы все такие требования привились моментально столь обширному составу служащих, но одна уверенность общества в том, что всякое бесчинство полиции, доведенное до сведения Трепова, потерпит сугубое наказание, одна эта уверенность поселила расположение благомыслящих людей к новому начальнику столицы, а в людях злой воли появилась опасливость за дурные деяния, и они приутихли в боязни[88]».

Капитан Д

Городовой Петр Андреев

На страницах «Вестника Полиции», за сравнительно кратковременное его существование, имеется немало биографий примерных полицейских служак, которые, невзирая на скромность занимаемого ими служебного положения (городовых, стражников, урядников и т. п.), когда представлялся к тому случай, вставали во весь свой гигантский рост нравственного могущества и оказывались настоящими рыцарями долга, непоколебимое мужество и преданность Престолу и Отечеству которых может служить примером для многих.

Нельзя обойти молчанием и не постараться, хотя бы в кратких чертах, ознакомить читателей с совершенно своеобразным типом нижнего полицейского чина, формуляр которого не блещет боевыми заслугами, но который невольно останавливает внимание всякого, давшего себе труд всмотреться в эту, в полном смысле слова, светлую и далеко незаурядную, в наше время упадка всех нравственных устоев, личность.

Скромно, стараясь не выдаваться ничем от прочих товарищей, в течение долгих двадцати четырех с лишком лет, несмотря на свой пятидесятилетний возраст, несет службу городовой в 4-м участке Московской части СПб. Столичной полиции крестьянин Псковской губернии, Порховского уезда, Бушковицкой волости, деревни Деревково, Петр Андреевич Андреев.

Сухопарый, среднего роста, среднего сложения, ничем не выдающийся по наружности, типичный русский мужичок центральных губерний России, с седой, круглой бородой, до старости сохранивший в полной свежести все органы чувств, Андреев замечателен тем, что это настоящий монах-аскет в полном и наилучшем смысле этого слова.

Когда его спрашивают, почему он не наденет клобук монаха и тем не удовлетворит своей склонности и несомненного призвания к иноческой жизни, Андреев отвечает, что просил было на то благословения у покойного батюшки Иоанна Кронштадтского, но тот не благословил, сказав: «Послужи и спасайся в миру, ибо в монастыре, где нет соблазна, легче подвизаться, а потому и заслуга твоя будет меньше».

И вот Андреев служит в полиции, пока хватит сил и здоровья, и порешил удалиться в монастырь лишь при полной невозможности, за старостью. Всегда бодрый и исправный по службе, которую отлично знает, Андреев, за исключением трех с половиною лет, проведенных в резерве, двадцать первый год стоит на одном и том же посту (на углу Забалканского проспекта у Обводного канала) в местности, пользующейся дурной репутацией, так как она изобилует преступным элементом, отбросами общества.

До поступления в полицию Андреев служил в 95-м пехотном Красноярском полку и уволен в запас старшим унтер-офицером и как на военной, так и на полицейской службе ни разу ни подвергался дисциплинарным взысканиям.

В отличие от довольно распространенного, в особенности в провинции, типа городовых, у которых альфа и омега служебной этики сводится к понятию «тащить и не пущать», Андреев почти никогда никого не задерживает, и на посту у него все обходится «по-хорошему». Он обладает особым даром умиротворять всех и вся, позволяющих себе, так или иначе, нарушать тишину и спокойствие. Мало того, — как это ни странно, хулиганы и бродяги, а равно и ломовые извозчики (а таковые в Петербурге — особая порода людей) побаиваются «папашу Петра Андреевича», который так умеет усовещевать провинившегося, что тот не знает, куда глаза девать со стыда. Поэтому хулиганы избегают вблизи поста Петра Андреевича проявлять «свою натуру».

Когда по обязанности службы Андрееву приходится конвоировать арестованных, то не было случая не только побега, но даже и попытки к бегству со стороны последних. Объясняется это тем, что арестованные боятся, но не самого Петра Андреевича — что его старого и слабосильного трусить? — они боятся своей же братии, которая не даст убежать, чтобы тем не подвести «папашу», да еще и «поучат» как следует такого недоумка.

Такое, всем по округе живущим хорошо известное явление объясняется громадным нравственным авторитетом, которым пользуется Андреев, авторитет же его покоится на вполне им заслуженных всеобщих любви и уважении обывателей, даже со стороны подонков населения, на всегда его корректном и доброжелательном ко всем безразлично отношении, его спокойствии и безобидности, доходящей до полного христианского смирения. На обиды он не только не отвечает, но и не жалуется. Кажется мне, он обладает недюжинным даром внушения.

Андреев полный вегетарианец, питающийся таким минимальным количеством пищи, что диву даешься, чем может быть жив человек. Рыбу ест в большие праздники, а в будни — хлеб и овощи, в посты же, среды и пятницы, питается исключительно одним хлебом с чаем, а то и с кипятком, без сахару. Спит мало: три, четыре часа в сутки, так как все время между стоянками на посту (через 12 часов условного отдыха — 6 часов стоять) он употребляет на посещение храмов, монастырей, религиозно-нравственных собраний, духовных процессий, на распространение книг священного писания и т. п. Часто, отстояв всенощную или заутреню, Андреев тотчас же заступает на пост и добросовестно отстаивает до смены. За свою долголетнюю службу Андреев ничего не скопил, что при скромных своих привычках имел бы полную возможность сделать. Все, что получает, — употребляет надела благотворительности, помогая действительно бедным и старым, на постройку храмов, на сооружение икон, на отливку колоколов и т. и. Живет Андреев в общем казарменном помещении с прочими городовыми своего участка, безусловно подчиняясь существующему режиму, и среди товарищей также пользуется большим влиянием. Благодаря его присутствию, в казарме образцовый порядок, и при нем Боже упаси ссориться, сказать нехорошее слово или даже закурить. Сейчас «Петр Андреевич» так «отчитает», что надолго отобьет охоту у провинившегося «грешить». Дома обыкновенно одет он в русскую рубаху-косоворотку, подпоясанную шнурком, и в валенках и не ляжет спать, пока не вернется последний из постовых городовых со смены, после 12 часов ночи. Небольшой его сундучок наполнен книгами духовно-нравственного содержания и реликвиями воспоминаний посещения им святых мест и монастырей.